Непрерывность парков

Алексей Вдовин

 

Я украл это название у аргентинца Хулио Кортасара. В его сверхкоротком (461 слово в русском переводе) рассказе безымянный читатель романа с наслаждением следит за сюжетом, в котором любовник жены-изменницы собирается убить её мужа. В финале рассказа этим несчастным супругом, как ни странно, оказывается сам читатель.

Трудно придумать более хитроумную и ёмкую метафору того, что происходит с нами во время одиночества чтения. Граница между реальностью и вымыслом стирается: книга входит в нашу физическую жизнь, а мы – в книгу. Казалось бы, чтение – дело сугубо личное, интимное. Но это не так.

В мае этого года я набрёл в одном известном московском книжном на научпоп с неожиданно приятным и в меру бросовым названием «От литеры до литературы: как письменное слово формирует мир, личности, историю». Пришлось не только прочесть аннотацию и заглянуть в оглавление, но и пробежать глазами одну из глав, которая оказалась очень не дурна: «ну конечно, автор – гарвардский профессор, они такое умеют; надо брать» (в этом месте были возможны и другие решения). И не пожалел. Когда через пару дней я дочитывал последнюю главу, автор обнаружился в программе конференции о литературных антологиях в Лондонском университете, куда мне предстояло ехать. Почетная лекция гарвардского профессора оказалась скорее поточно-скучной – то ли оттого, что он пересказал содержание только что изданной книги, то ли оттого, что ты по наивной привычке всё ещё ждёшь ораторских чудес (так или иначе, но я для себя решил: гораздо предпочтительнее, когда у ученого книги лучше и ярче лекций, а не наоборот). Но двухдневная дискуссия о судьбе и роли изучения литературы в университете и чтения «великих книг всех времен и народов» (в рамках обязательных в американских университетах курсов “Great books”) заставила меня задуматься о том, как мы в России говорим и пишем об этом – начиная со школы и заканчивая учебниками для профессионалов.

Отсюда возникла идея поговорить на страницах «Окон роста» о том, зачем в университете нужны курсы о литературе, почему дома перед сном мы продолжаем читать книги разных жанров, что они с нами делают и – шире – что они сделали с человечеством за последние 2500 лет. Ответы кажутся до банальности очевидными (мне раньше так казалось), но на самом деле «всё намного сложнее». Отечественная традиция школьного и высшего образования, как правило, учит нас, что ценность художественной литературы настолько очевидна, что лишь невежественный неандерталец может вслух задавать столь крамольный вопрос. Так повелось в России еще с 1860-х годов, когда плеяда отцов-основателей школьной педагогики во главе с Ушинским предложила использовать литературу как учебник жизни. И небезосновательно. Поглощая и обсуждая литературные произведения, мы действительно каким-то образом научаемся разным сложным навыкам, помогающим нам жить, осознаём мы это или нет. Или, наоборот, заражаемся идеями, пускающими нашу жизнь под откос. Но как именно всё это происходит? Какие психологические, когнитивные, эстетические, лингвистические, социологические механизмы срабатывают или не срабатывают, когда мы читаем? Одинаковы ли они при чтении классики и так называемой массовой литературы?

Увы, на все эти очень непростые вопросы в России в XX и XXI веке по разным политическим и социокультурным причинам искали и ищут ответы гораздо реже, чем, скажем, в Германии, Великобритании, Франции или США. Как-то не принято (за редкими, но, к счастью, яркими исключениями) у нас об этом рассуждать. В школе мы заняты освоением национальной классики, список произведений которой давно превратился в фетиш и поле политических битв за будущее России. Слегка преувеличивая, можно даже сказать, что обязательная «русская» (намеренно закавычиваю) классика от «Слова о полку Игореве» до стихотворений Высоцкого и Бродского – это единственная религия, какая скрепляет воедино полиэтническое и многоконфессиональное население нашей страны. Именно поэтому многим кажется столь опасным ставить под сомнение сакральную школьную программу по литературе и тем паче задавать еретические вопросы о том, зачем мы вообще ее «проходим».

В этом контексте совсем неудивительно слышать от записавшихся на «литературные» факультативы Вышки студентов грустные истории о том, как школа убила их интерес к литературе и как они мечтают его воскресить. Все 5 лет, что я вёл курс МАГОЛЕГО «Западный канон: ключевые тексты мировой литературы», мы пытались не только обсуждать сами канонические тексты, но и задавать вопросы, почему и зачем мы читаем драмы, психологические романы, стихотворения, комиксы, антиутопии, детективы, фэнтези, триллеры, эротику, хоррор, фанфикшн и многое другое. Более того, если мы знаем, что некоторые из этих жанров, например психологические романы, сложились в XVIII-XIX веке (а детективы, триллеры и фэнтези и того позже – в двадцатом), интересно понять, почему произошло именно так, а не иначе, а если какие-то из этих жанров уже широко не читаются, что потеснило их и почему.

Вот лишь наиболее важные вопросы, которые, уверен, нужно обсуждать, причем в наиболее популярном формате.

Это не убивает литературу, это делает её сильнее.

 

Автор текста: Вдовин Алексей Владимирович, 21 октября, 2019 г.