Дано мне тело

Булат Назмутдинов, доцент кафедры теории и истории права НИУ ВШЭ – Москва

В одном из роликов TED.COM, столь любимых некоторыми гуманитариями, есть интересное наблюдение. Мол, ученые и преподаватели часто воспринимают собственные тела как транспорт для передвижения своих голов. Особенно это заметно на академических вечеринках, когда люди пытаются двигаться в такт хоть какой-то музыке.

Для тех, кто привык зарабатывать головой, тело становится осязаемым, когда оно начинает тревожить пронзительной болью, спазмами, сбоями. Русский лингвист Николай Трубецкой жаловался в письме другу, что от таблеток для лечения сердца у него начал болеть желудок: «Неудобно, что у человека так много разных органов». 

Особенно это обидно, когда нужно провести очень важную лекцию или же сдать статью в приличный журнал. До тридцати этого не замечаешь и можешь хоть всю неделю сидеть после работы в библиотеке или же дома за ноутбуком. Но позже голове мстят – за абсолютно бездарно потраченные для тела годы. Все это время вместо того, чтобы заставлять тело двигаться, укреплять, насыщать кровью мускулы, ум тренировал лишь себя и невидимые извилины.

Гонимые этим печальным выводом, академики идут к врачам. Врачи им кажутся такими же исследователями – но не судебных грамот шестнадцатого века, а тайн человеческого организма. К ним предъявляются те же требования, что и к коллегам по цеху. На чем основан диагноз? Что советуете принять? Почему ваш рецепт тот же самый, что и год назад, хотя симптомы совсем другие? Я вам не верю, созывайте консилиум. Уважаемые члены консилиума, прошу поставить диагноз. 

В цепких глазах докторов такой пациент сродни террористу, которого лучше изолировать. Его жизни ничего вроде бы не угрожает, и его нужно включить в обычный режим контроля и профилактики, но он упорно сопротивляется, отнимая время у своих же коллег, которые ждут в коридоре. Хорошо, что у доктора нет выразительной кнопки.

Поняв, что врачи не могут спасти от недостатка движения, академики обращаются к спорту. Наиболее частой отдушиной является бег: он самый модный и фотогеничный. Хотя и подходит немногим – чьи связки, суставы выдерживают московский бетон. Лично мне очень скучно, даже если бегать в лесу или же парке: дорожки, березки, собаки, синички. Лыжня – та же двойная тропинка, ни вправо, ни влево. Особенно в декабре, когда палкой скребешь под снежным покровом черствый асфальт.

Я предпочитаю командные спортивные игры, они не схожи с азартными. Здесь часто нельзя ни полностью победить, ни проиграть. Можно уступить, набрав неплохие индивидуальные баллы (гол или пас), и победить, никак себя не проявив. В любом случае, если нет травм, есть очень сильное физическое и моральное удовлетворение. От волейбола или футбола, парного настольного тенниса.

За час-полтора до футбольного матча я думаю: «Это же лучшее, что могло со мною случиться». Отступают любовь, поэзия, счастье, семья, досрочное погашение ипотеки. Всех их сильнее простое и странное наслаждение – бегать, пинать полтора часа мяч на снегу при минус пяти. И все литературные описания – от Заболоцкого с его «виноградом» в горле у форварда и «звонким стуком» ключицы до метафоры Мандельштама (мяч – голова Олоферна) – начинают смотреться надуманно, претенциозно. Ничего общего с этой игрой и густым послевкусием они, по-моему, не имеют. В спорте поэты увидели что-то другое. Прежде всего – литературу. 

Просмотр футбольного матча не сравнится с участием в нем. Любовь россиян к застольным показам домашнего чемпионата мира – компанейское торжество, совместный костер эмоций. К спорту все это имеет весьма отдаленное отношение. Ты понимаешь ценность другого и дорожишь им внутри игры, а не наблюдая за ней. В искусственных обстоятельствах ты решаешься на сверхусилия. Игра – это возврат в плерому: в детство и тело одновременно.

Одно из самых устойчивых удовольствий – прийти домой после игры, сесть на диван или стул и почувствовать радость своего тела: освобожденного и счастливого, обезвоженного и крылатого. Ты не просто оказываешься в теле: тело твое, тело – ты сам. В современном безбожном мире, где повседневное потустороннее очень от нас далеко, это единственный способ почувствовать свое воображаемое бессмертие: не только как мыслящего субъекта, но и как тела. И кажется, так хорошо будет всегда.

И только наше критическое мышление напоминает о безрассудности этой мысли.

Автор текста: Назмутдинов Булат Венерович, 27 февраля, 2019 г.