Проблема смены поколений в российской науке

 

Каменский Александр Борисович

Руководитель Школы исторических наук

Александр Каменский, профессор, руководитель Школы исторических наук факультета гуманитарных наук, главный научный сотрудник ИГИТИ

Ответ на поставленный вопрос требует определенных обобщений, сделать которые непросто. Возможно, будущие историографы отечественной исторической науки, обозревая на солидном временном расстоянии то, что произошло в ней за последние четверть века, сумеют обнаружить момент «смены поколений» и выделить какие-то характерные черты каждого из них. Однако я не случайно поставил слова «смена поколений» в кавычки, поскольку в исторической науке, как, впрочем, наверное, и в других, правильнее выделять не поколения, а этапы развития, связанные с доминированием определенных теорий, концепций, научных подходов и разрабатываемой научной проблематики, на смену которым приходят новые концепции и новая проблематика. Их приверженцами могут быть люди самого разного возраста, и поколенческие характеристики при этом определяющей роли не играют, хотя, конечно, историкам, десятилетиями (как советские историки) работавшим в рамках одной методологической парадигмы, воспринять новое бывает много труднее, чем их молодым коллегам.

Надо также иметь в виду, что, с одной стороны, молодые всегда склонны хоть немного бунтовать против старших, а с другой, в истории, как и вообще в гуманитарных науках, ученые созревают гораздо позже, чем в науках точных. Это связано с тем, что, во-первых, опыт работы с историческими источниками и знание их накапливаются с годами. А во-вторых, историку, чтобы стать настоящим ученым, надо очень много прочитать, и прочитанное на студенческой скамье составляет из этого лишь малую толику. При этом просто прочитать зачастую тоже бывает недостаточно. Необходимо еще и осмыслить прочитанное, а осмысление опять же приходит по мере накопления опыта. Чтение же написанного предшественниками воспитывает осознание себя звеном в длинной цепи, ибо в исторической науке нет тем, о которых вообще ничего никогда не было написано, и одновременно с этим нет и в силу особенностей исторического знания не может быть тем, кем-либо «закрытых» раз и навсегда.

Вместе с тем, если судить, к примеру, по Школе исторических наук ВШЭ, новое поколение действительно появилось. Для его представителей характерна широкая общегуманитарная образованность, знание нескольких иностранных языков, владение современными методиками исторического исследования, интеграция в международное академическое сообщество. Однако очевидно, что в Вышке работает своего рода элита российской исторической науки, причем представленная людьми самого разного возраста. В силу этого, как мне кажется, все мы общаемся совершенно на равных и никакого возрастного барьера не ощущаем. Может быть, наши молодые коллеги втайне и считают своих пожилых коллег закоснелыми в своем консерватизме «старыми пнями», но, будучи хорошо воспитаны, вида не показывают, а пожилые, в свою очередь, ловко скрывают, что знают далеко не все «умные слова», которыми пользуются молодые.

Конечно, такие талантливые и «продвинутые» молодые ученые есть не только в Вышке (в Вышке больше их концентрация), но сказать, образуют ли они целое научное поколение, не берусь. Проблема – в сегментированности научного сообщества, в очень разном уровне профессионального исторического образования в различных вузах, хотя, конечно, возможностей выхода за рамки дисциплин образовательной программы, возможностей знакомства с тем, что происходит сегодня в науке, несоизмеримо больше, чем два-три десятилетия назад, – было бы желание.

Еще одна проблема современной российской исторической науки связана с новыми средствами работы. Компьютер, интернет значительно ускорили процесс исследования, и это привело, в частности, к снижению возраста защиты докторских диссертаций, который традиционно у историков был выше, чем в точных науках. Тем не менее многие области исторического знания по-прежнему требуют кропотливой и затратной по времени работы, в связи с чем некоторые молодые историки предпочитают соответствующей проблематикой не заниматься, рассчитывая на получение быстрого результата. Следствием этого стало то, что в некоторых тематических областях, которые еще вчера считались приоритетными, число молодых ученых сегодня исчисляется единицами. Впрочем, возможно, это – болезнь роста, свойство затянувшегося переходного периода.

Девятко Инна Феликсовна

Заведующая Кафедрой анализа социальных институтов

 

Инна Девятко, ординарный профессор, заведующая кафедрой анализа социальных и нститутов департамента социологии факультета социальных наук

Если под проблемой понимать некоторое количество нормальных сложностей, непредвиденных изменений в целях, критериях и результатах исследовательской работы, а также потерь в качестве научной коммуникации, то ответ будет положительным в любой промежуток времени, характеризующийся быстрыми изменениями.

В случае отечественной социологии за последние 25 лет имели место очевидные быстрые изменения и в институциональной инфраструктуре науки (например, резкий рост количества исследовательских центров и кафедр), и в общей численности «персонала», то есть тех, кто так или иначе занимается социологией и преподает ее, и в динамике финансирования исследований – от оптимистической бедности первой половины 1990-х, позволявшей невозбранно заниматься «тем, что интересно», до «гламурного десятилетия» начала 2000-х, когда прежние аморфные профессиональные сети, ориентированные на более или менее коммунитаристские академические идеалы и «сциентистские» интеллектуальные моды («большая» теория, методология, историческая социология, механизмы постсоветской трансформации и т.п.), сменились сплоченными и хорошо структурированными академическими «кликами», руководствовавшимися вполне осознанными стратегиями медиатизации и «нишевого» продвижения, взаимного признания и избирательного цитирования, а также неустанного поиска новых, иногда весьма неожиданных источников грантовой поддержки. (Этот очень поверхностный набросок недавней истории социологических поколений требует, конечно, более детального исследования, и здесь мне следует упомянуть о том, что огромный материал для такого исследования уже собран, систематизирован и отчасти проанализирован Борисом Зусмановичем Докторовым: http://www.socioprognoz.ru/hta_6/htm/menu.htm.)

Поколение определяется и возрастной когортой, и спецификой исторического опыта, нормативной траектории профессиональной социализации и культурного фона. С этой точки зрения представители старших (условно от 60 лет) и средних (старше 40-45 лет) поколений российских социологов − в большей мере «бойцы» (необязательно в позитивном смысле), всегда готовые к прямой дискуссии, идейной консолидации или даже интеллектуальной конфронтации, а представители более молодых групп – в большей степени «менеджеры», «медиаторы» и «коммуникаторы». Мне кажется, такие стилистические различия не создают существенных коммуникативных проблем и, если оставить в стороне отдельные эпизоды взаимных ритуальных нападок и слегка скандальных медиаманифестаций, позволяют общаться, сотрудничать и, что немаловажно, принимать во внимание точку зрения друг друга. В перспективе, мне кажется, можно ожидать относительно нормальной цикличности ролевых моделей и преобладающих интеллектуальных интересов. Например, рискну предположить, что на смену нынешним сравнительно гармоничным межпоколенным отношениям в отечественной социологии может прийти более воинственная эпоха новых «героев» и «одиноких мыслителей», склонных создавать новые (или кажущиеся таковыми) дискурсивные миры. Толчком к такому переходу может стать возвращение к не вполне благоприятной для развития социальных наук ситуации «новой бедности», уже не столь оптимистической (мне, разумеется, хотелось бы ошибаться). В любом случае, повторюсь, такая динамика представляется мне нормальной и не порождающей существенных проблем.

Однако в этой сравнительно гармоничной картине присутствуют и менее однозначные тренды, которые потенциально могут представлять некоторую угрозу для перспектив социологии как дисциплины в России. Видимо, можно связать эти угрозы с надличными («структурными», так сказать) слабыми сторонами нового поколения социологов, упомянутыми в вопросе. В целом, в отличие от представителей старшего поколения, зачастую пришедших в социологию из других дисциплин, нынешние молодые социологи исходно располагали очень широкими возможностями получения систематической профессиональной подготовки в области социологии. Безусловно, более широкими были и остаются доступ к научным журналам и международная академическая мобильность. Обратная сторона этих гарантированных (то есть не требующих индивидуального «героического усилия») преимуществ − нередкое отсутствие подлинной междисциплинарной перспективы и более широкой эрудиции, которое может препятствовать участию во все более популярных проектах на границе отдельных наук. Молодые социологи, как правило, не слишком много знают, например, об эволюционной антропологии, биологии, психологии, истории и т.д. – дисциплинах, критически важных для объяснения изменчивости типов социальной организации и поведенческих образцов в рамках формирующегося междисциплинарного неоэволюционного синтеза. (Разумеется, существуют и исключения, но я говорю о правиле.) Есть «темная сторона» и в ранней профессиональной специализации и активном включении в большие проекты, как прикладные, так и академические. Для меня самым ярким примером остается ситуация со сменой поколений в области методологии и методов социологического исследования. Огромный спрос на «полезное» методическое знание породил и очень утилитарную ориентацию многих молодых коллег в этой области, и отсутствие сильной автономной мотивации к ее фундаментальной разработке. Это и результат получившего сейчас распространение раннего ухода с академического трека в область прикладных маркетинговых и опросных исследований способных молодых ученых, зачастую даже не завершающих работу над диссертацией (и здесь есть исключения, но, к сожалению, немногочисленные), и следствие довольно типичной сейчас модели овладения отдельными методами анализа данных, сфокусированными на решении конкретных задач в рамках больших исследовательских коллабораций. В последнем случае узкая специализация иногда оборачивается отсутствием более широкого видения области методологии и методов исследований в социальных науках (прежде всего количественных), да и заинтересованности в ней как таковой. Такая ситуация довольно опасна для социологии, теряющей приоритет в области эмпирических исследований под напором новых «наук о данных», зачастую повторно открывающих давно существующие подходы. Очень надеюсь, что эти поколенческие перекосы будут скорректированы в результате упоминавшейся естественной динамики смены профессиональных ролей и интересов, однако сегодня не только я испытываю тревогу из-за некоторых признаков застоя – в частности, сравнительно меньшего числа новых статей, написанных молодыми коллегами.

Пенская Елена Наумовна

Руководитель Школы филологии

 

Елена Пенская, ординарный профессор, руководитель Школы филологии факультета гуманитарных наук

Разговор о смене поколений в науке – ответственный. Он прежде всего касается того, что есть память в науке, история большая и малая, что есть традиция, как она работает, что скрепляет, удерживает от разрушения. Ну и конечно, мысль о поколении – это всегда очень личная тема, потому что неизбежно затрагивает осмысление, оценку собственного опыта и пути. Если оглядываться назад, то мое поколение – те, кто вступал в самостоятельную научную жизнь в середине – конце восьмидесятых, – существовало словно бы на перекрестье нескольких исторических срезов. Для нас было актуально время 20-25-летней давности, оно обсуждалось нашими учителями, участвовало в нашей повседневности.

Вплоть до начала 1990-х шло несколько одновременных процессов, понимание которых важно для описания того, как происходила смена поколений. А это, в свою очередь, полезно и для нас сегодняшних.

В 50-60-е годы «филологоцентризм» дал взлет во многом благодаря тому, что было еще много людей с нормальным средним образованием, еще гимназическим. Занимаясь наукой, надо было все-таки знать и уметь несколько больше сверстника, окончившего только гимназию.

В конце 60-х – начале 70-х филология все больше приобретала какое-то центральное место, гуманитарные науки заимствовали заметный филологический привкус.

Многие еще не забыли времена, когда внезапно поколение филологов – старших и средних – стали «властителями дум», публичными интеллектуалами или, как бы мы сказали сейчас, медийными фигурами. Форма публичной лекции вновь спустя почти полвека обрела необыкновенную общественную значимость. Филология даже в чем-то сроднилась с эстрадой, выйдя далеко за пределы профессионального круга. Такова черта поколения: выступления Аверинцева, Лотмана, Иванова, нередко полуподпольные, вызывали резонанс. И как-то само собой получилось так, что критерии объективной, внутринаучной значимости оказались ослаблены, почти неуместны. Говорят, что среди тогдашней молодежи сложился какой-то особый тип «филологического человека».

Начиная с 1970-х филология стала «заменителем», восполняла недостающее, объясняла, играла роли, в сущности ей не свойственные. То становилась поэзией, то искусством, то философией. Этот «филологический человек», выросший в том числе в продуктивной атмосфере домашних кружков и семинаров, предъявлял немалые претензии. Кружковая, семинарская среда 1970-х имела колоссальное поколенческое значение, на мой взгляд, недооцененное. Конечно, это были замкнутые формы существования, но в определенных социальных условиях они помогли сохранить знания, ценности, научные традиции. Помогали выжить. И для нас, уже следующего поколения в науке, эти самые «закрытые» очаги культуры и профессионализма сыграли огромную роль.

Последствия гипертрофированного, преувеличенного положения филологии поколенчески отозвались заметно в 1980-1990-х. Шло неизбежное снижение качества и уровня в науке. Проявлялись клановые правила, деление на «своих» и «чужих». Замкнутая в тесном круге, филологическая элита 1970-х – начала 1980-х воспринимала всякую критику как в некотором роде донос на нее, направленный внешнему враждебному миру. Позднее обнаружилось, что нередко филология оказывалась для многих формой эскапизма, и, когда наступила «смена эпох», капитал оказался в немалой степени растраченным, и был утрачен ангажемент.

Но с другой стороны, происходила и нормализация. Филология возвращалась в свои границы. Отталкивание от идеологизированности в науке неизбежно и продуктивно обусловило движение филологических исследований к образу «чистой науки» как таковому, разрушая стереотипы.

Отличительным признаком прежнего состояния филологии были методологические войны. Методологические войны предполагали жесткую принадлежность исследователя к определенной научной школе, а принадлежность эта опиралась, в свою очередь, на устойчивую конфигурацию ролевых отношений «учитель – ученик». Между тем сегодня мы, филологи, живем в совершенно другом интеллектуальном климате. На смену методологическим войнам пришел не методологический мир, а методологическая ярмарка. Главной задачей в сфере методологии стала задача выбора; главным требованием – требование адекватности данному материалу.

Особенности этой новой ситуации наиболее широко проявляются в работе одаренных представителей младшего поколения отечественных филологов-русистов – поколения тридцати- и сорокалетних. Они свободны в выборе материала и инструментария.

 

Татьяна Венедиктова, профессор филологического факультета Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова

Смена поколений в науке – процесс по сути оптимистический. Сменяющие и сменяемые озабочены общим делом – вопрошания, проблематизации – и естественно любопытны друг к другу. И нет более чистой благодарности, чем та, которую мы испытываем к «старшему товарищу», готовому разделить мысль, более зрелую, уверенную в себе, чем наша, или та, которую вызывает в нас младший, притащив «в клюве» что-то невнятное: можно предугадать мысль, более отважную, чем опять-таки наша собственная. Поддержание этой энергетической цепочки для жизни университета так же важно, как поддержание огня для древнего человека: особая работа, которая требует такта, навыков, адекватных условий и ресурсов. Так важно, чтобы щедрость одних подпитывала азартную жадность других; чтобы широта кругозора, приобретенная ценой длительных усилий, создавала пространство маневра для беспредельных (пусть иллюзорно) творческих сил. Но это происходит нечасто или должно происходить в идеале. На практике мы чаще имеем дело с чинными порядками накопления-собирания знания: поколения более знающих бережно перекладывают их в головы менее знающих. Что необходимо, конечно, но вопиюще недостаточно.

Не секрет и то, что университетские гуманитарии традиционно выступают в амплуа «Братцев Кроликов», т.е. изобретательно адаптируются к жизни в среде, где отнюдь не они – центры силы и влияния. В поколениях ученых, у которых я училась, новое вызревало больше в индивидуальных «щелях» или дружественных анклавах, как бы в укрытиях от академической рутины. Недостаточность перекрестного опыления, переноса и трансформации идей оборачивалась половинчатостью, порой призрачностью их воздействия. «Генератор» идеи, слабо связанный с «генерацией», которой принадлежал и не принадлежал одновременно, рано или поздно уставал, уходил из жизни, или распадалась группа единомышленников – в итоге иссякала динамика мысли. Пресловутый «учебный процесс» мог эту мысль вообще не заметить или замечал спустя полвека уже как «классику» для заучивания. Но это, допустим, прошлое. С тех пор студенты, которых я учила, успели стать убедительными, успешными профессионалами, перед ними открылись другие возможности, и для них все иначе. Но… «Братцев Кроликов» узнаешь издалека. Кто-то освоил систему грантов, быстро отрабатываемых международно-модных тем или отечественных, назначаемых «свыше» фундаментальных приоритетов. Кто-то, питая отвращение к мертвому духу конъюнктуры, пытается спасаться в вольном поле самодеятельных интеллектуальных практик. Но в поле этом пойди найди ресурсы, к тому же строить на голом месте отнюдь не легче, чем преобразовывать изнутри устойчивые конструкции. Можно только нам всем, пытающимся что-то делать, пожелать сил, терпения и удачи.

 

Михаил Макеев, профессор филологического факультета Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова

Не то чтобы опыт поддержания институциональных отношений, дружественных мыслей отсутствует. Он есть, но его немного, тем более он драгоценен. Поскольку это главная опора продуктивного институтостроительства – нематериальная, но абсолютно ничем не заменимая.

Есть старшее поколение (60-75 лет), в котором несколько фигур уже легендарных, служащих кумирами и примерами для подражания остальным членам сообщества. Есть среднее поколение (45-60), которое совершенно состоялось, внесло большой вклад в науку и готовится выдвинуть из своей среды новых кумиров. Есть поколение молодое (30-45 лет), которое сделало уже немало, но чья полная реализация еще впереди, в недалеком будущем. Есть, наконец, условно говоря, начинающие (20-30 лет), уже заявившие о себе, сделавшие несколько заметных работ и, я не сомневаюсь, готовые пройти все ступени до кумиров и эталонов.

Мне очень нравится молодое поколение ученых, во всяком случае, те, за работами которых я имею возможность следить. Среди них много по-настоящему одаренных людей. Они очень серьезно относятся к науке, ставят перед собой серьезные задачи, готовы честно и упорно трудиться. Проблемы у них как у всех начинающих: нужно пробиваться на густо заселенном поле, искать позиции в академии, которые обеспечат их научную карьеру, дадут возможность заниматься наукой и преподаванием, преодолеть соблазны больших заработков и большей популярности, идущие из якобы смежных сфер (критики, публицистики, разного рода журналистики и т.д.). Но это обычные проблемы, стоящие перед любым поколением молодых ученых. Не думаю, что нынешнее чем-то сильно отличается от нашего, например.

Каждая поколенческая ситуация несет в себе свои шансы, свои ограничения и свои риски.

Этот выпуск «Academic forum» целиком, а также все предыдущие выпуски, читайте по этой ссылке в формате PDF

24 декабря, 2015 г.