- A
- A
- A
- АБB
- АБB
- АБB
- А
- А
- А
- А
- А
Учителя и ученики
Фуад Алескеров, д. т. н., ординарный профессор НИУ ВШЭ, заведующий кафедрой высшей математики на факультете экономики, научный руководитель отделения прикладной математики и информатики, главный научный сотрудник лаборатории экспериментальной и поведенческой экономики, заведующий международной научно-учебной лабораторией анализа и выбора решений
В 1974 году я окончил механико-математический факультет МГУ . Там нам читали лекции блестящие преподаватели— Б. П. Демидович, А. Г. Курош и др. Я ходил к Курошу на его спецкурс по общей алгебре. Общая алгебра— очень абстрактная наука, но Курош превращал свои лекции в театральное действо. На них мы сидели, затаив дыхание. Кроме этого, свой курс по логике нам читал А. Н. Колмогоров. Это был совсем другой стиль преподавания. Он читал вещи, которые были известны более ста лет назад. Было видно, что он их заново продумывает, хотя, конечно, слушать его было очень непросто.
Главное, чему меня научили в МГУ,— не бояться задач. У меня до сих пор нет страха перед ними. Если я что-то не понимаю, я тут же начинаю это изучать.
Потом, в 1975 году, я пришёл в Институт проблем управления к Марку Ароновичу Айзерману. Тут и началось настоящее наставничество. Оно происходило не столько в период обучения в аспирантуре, а, скорее, после этого. Когда я только пришёл в Институт, он сказал, что я должен ходить на его семинары, что я и делал. Помню, что я как-то подошёл к Марку Ароновичу и сказал ему о том, что не хочу ходить на те семинары, которые непосредственно не связаны с моей работой. Он сказал, что на семинар надо ходить обязательно. Я до сих пор это вспоминаю и за это ему очень признателен. Научное мышление выковывается на семинарах. Когда вы слышите, как выдающиеся учёные ставят вопросы, как они обсуждают проблемы, вы получаете бесценный опыт. Эта мозаика мнений складывается в то, что называется научным мышлением.
Всё, что я имею, я получил тогда. Конечно, я продолжаю учиться, но в этом плане я, скорее, добираю какие-то знания.
Айзерман был действительно выдающимся человеком. Когда мы писали о нём книгу, то заметили, что он внёс вклад в шесть разных областей теории управления. В 1964 году он стал лауреатом Ленинской премии за создание универсальной системы элементов промышленной пневмоавтоматики . Лаборатории, которую он создал, скоро исполняется 50 лет. Эта лаборатория занималась самыми разными задачами: управлением в живых системах, классической теорией управления и т. д. Конечно, сейчас она ведёт не такую яркую работу, как раньше, но всё равно лаборатория существует, я ею заведую и горжусь тем, что мы сохранили её, несмотря на все сложности.
Среди его книг я бы отметил книгу «Логика, автоматы и алгоритмы». В течение около двадцати лет она являлась классикой в своей области.«Метод потенциальных функций в теории обучения машин» — тоже одна из его известных работ. У него также были выдающиеся работы в области теории устойчивости.
Теперь я расскажу о стиле его работы с учениками. Когда я пришёл в лабораторию, мне дали задачу и некоторое время мной не занимались. Я тогда очень удивлялся этому, но на самом деле этот подход оказался правильным. Таким образом выяснялось, образно говоря, сумеет ли лягушка выбраться или утонет, будет ли она барахтаться. Когда они увидели, что я, побарахтавшись, выплыл, то стали мною заниматься и занимались много.
Свою первую статью вместе с соавторами я писал два года. Оттачивалась буквально каждая фраза. Конечно, такой долгий срок был связан и с тем, что мы были первопроходцами в своей области и работали с ещё не устоявшейся терминологией. До сих пор у меня очень серьёзное отношение к тому, как пишутся работы. Я не могу себе позволить что-то написать небрежно. От первой до последней фразы (включая обозначения) всё должно быть перепроверено. Каждая фраза и каждое обозначение должны нести смысл. Более того, каждое обозначение также должно иметь мнемоническую компоненту, чтобы людям не пришлось через пять страниц вспоминать, что оно значит. Таков результат моего обучения в этой школе.
Говорят, что учёные — люди не от мира сего, рассеянные, забывчивые и т. д. Поверьте мне, я с очень многими выдающимися людьми общался, и все они были удивительно дисциплинированными. Наука— это внутренняя дисциплина. Про меня недавно сказали, что все меня в Вышке ценят, в частности, за то, что я никогда не опаздываю. Это тоже влияние той школы, которую я прошёл. Я за всю жизнь на лекции опоздал два раза, и оба раза не по своей вине.
В 1981 году, сразу после защиты кандидатской диссертации, я начал заниматься теорией коллективного выбора. Марк Аронович умел блестяще ставить задачи, умел повернуть задачу таким образом, что всё сразу становилось понятно. Эта высокая ясность мышления имеет решающее значение, потому что хорошо поставленная задача — на три четверти решённая задача. И он меня тоже учил это делать. Я часто говорю, что молодые люди не умеют ставить задачи, но это нормально, это приходит с опытом.
Мы с Айзерманом вместе работали по 16 часов в день. И это было не каторгой, а настоящим удовольствием. Например, мы могли с ним 8–10 часов сидеть в кабинете и обсуждать разные проблемы, а потом я ещё дома до ночи работал, чтобы утром ему рассказать о том, что у меня получилось.
Мы с ним написали серию статей, которые получили признание в мировой литературе. За какой бы раздел науки он ни брался, через два-три года его научный коллектив получал международное признание в этой области. Я тоже прошёл эту школу. Так, например, пять-семь лет назад у нас задачами влияния в группах вообще никто не занимался. Мы начали работу над этим и сегодня мы являемся всемирно признанным коллективом в данной области, без которого не проходит ни одна международная конференция, посвящённая этой теме.
Безусловно, он оказал влияние на развитие моих научных интересов. В мою кандидатскую диссертацию он особо не вмешивался, и я писал её самостоятельно. А что касается проблемы коллективного выбора, то работу на эту тему мы делали только с ним. Приведу простой пример. В знаменитой теореме Эрроу рассматривалась задача агрегирования бинарных предпочтений в функции выбора. Спустя несколько лет было отмечено, что в силу того, что на функции выбора налагаются определённые условия, можно от функции избавиться и рассматривать вместо неё коллективное предпочтение. После этого в литературе обсуждался вопрос о том, что в коллективном выборе, может, и нет самого выбора, а есть лишь агрегирование предпочтений в предпочтения. Айзерман был первым, кто сформулировал эту задачу об агрегировании функции выбора в функции выбора. Никаких предположений о том, что эти функции выбора сводятся к предпочтениям, не делалось. Когда мы закончили эту работу, то нас сразу пригласили в Штаты, где мы выступали на различных конференциях и семинарах.
Теперь я хочу сказать несколько слов о нём как о человеке. Это очень важно, потому что его человеческие качества и его качества как учёного были неотделимы. В 1946 году специалист по теории управления Щипанов написал работу об идеальных регуляторах. Эта работа была тут же осуждена журналом «Большевик» и газетой «Правда» — главными идеологическими газетами в стране. Щипанов был обвинён в идеализме. Что делает молодой доктор наук Айзерман? В это время он только вернулся с войны. Он пишет письмо президенту Академии наук в защиту Щипанова. Когда он это мне рассказал, я его спросил: «Вам не страшно было?» Он ответил: «У меня в прихожей стоял чемоданчик с бельём и едой, потому что я уже ждал, что меня арестуют». Много ли людей поступили бы так же, как он?
Вторая моя история об Айзермане связана с тем временем, когда я писал у него диссертацию. Ещё в начале моего обучения в аспирантуре, в 1979 году, он постоянно напоминал мне о том, что необходимо писать диссертацию. А я никогда не любил такого рода работу. Одно дело писать статью, в которой пишешь о полученных результатах. Это интересно. Другое дело ещё что-то писать о самой статье, переводить её на другой язык и т. д. Это тоска. Поэтому, когда он мне об этом напоминал, я ему обещал написать, но всё время откладывал. Потом он в конце 1980 года сказал мне, что с начала 1981 года я должен начать писать диссертацию. В первый же день нового года он пришёл к нам в комнату и позвал меня к себе в кабинет. Когда мы пришли, он попросил написать план диссертации. Я сказал, что могу и у себя его написать, но он настоял, чтобы я сделал это у него в кабинете. Так продолжалось неделю, пока я не написал первую главу. Удивительным было то, что когда к нему приходили, он не меня выгонял, а сам выходил из кабинета. Когда я дописал первую главу, он меня отпустил, чтобы я дома доделывал остальное.
Когда мы написали большую статью по Эрроу и собирались её отдавать в печать, он вдруг меня вызвал и заявил о том, что мы не можем публиковать статью в таком виде, так как в ней нужно заменить два термина: «диктатор» и «олигархия». Я его заверил в том, что весь мир употребляет эти термины и в этом нет ничего страшного. Он продолжал стоять на своём и начал предлагать альтернативные варианты этих терминов. Я их все, не особо вдумываясь, отвергал, предполагая, что мы всё равно вернёмся к изначальному варианту. Так продолжалось 45 минут, после чего он мне совершенно грустным голосом сказал: «Понимаете, я с этим режимом прожил 70 лет, и я не позволю Вам испортить Вашу жизнь и карьеру из-за двух слов, которые наверняка будут неправильно поняты». В итоге в этой статье термины «диктатор» и «олигархия» были заменены на «решающий избиратель» и «решающая группа».
Лев Якобсон, д. э. н., первый проректор НИУ ВШЭ, профессор кафедры государственного управления и экономики общественного сектора факультета экономики, научный руководитель Центра исследований гражданского общества и некоммерческого сектора, главный редактор журнала «Вопросы государственного и муниципального управления»
Мой случай не является классическим примером наставничества, когда, например, человек приходит в сложившуюся научную школу и после окончания обучения развивает её идеи. Я могу назвать людей, у которых я учился и которые сыграли большую роль в моей жизни. Среди них я, безусловно, могу выделить Михаила Васильевича Солодкова, который был научным руководителем моей кандидатской диссертации. Он создал научную школу, к которой я принадлежал, но то, чем я теперь занимаюсь и занимался не один десяток лет, не лежит в русле этой школы.
Экономистом я стал случайно. Много лет назад, в 60-е годы, когда человек должен был быть или физиком, или лириком, я окончил хорошую математическую школу. Как-то во время обучения в школе само собой подразумевалось, что я буду заниматься математикой, но в последнем классе меня всё больше тянуло к гуманитарным наукам. Сейчас, конечно, я понимаю, что мне следовало заниматься чем-нибудь гуманитарным, но тогда общественная атмосфера была такой, что надо было быть если не лириком, то либо физиком, либо математиком. К тому же в гуманитарной сфере доминировала совершенно определённая идеология, а естественные науки были вне идеологии. Люди, которые ими занимались, входили в единое научное сообщество.
Мне хотелось заниматься и математикой, и чем-то гуманитарным. При этом я решил поступать только в МГУ. Факультет же я выбирал методом исключения. Я посмотрел справочник, и в нём нашлось два отделения двух разных факультетов, на которых одновременно преподавалась математика и гуманитарные предметы, — отделение структурной и прикладной лингвистики и отделение экономической кибернетики. Сначала я подал документы на структурную лингвистику, однако перед самыми экзаменами поменял решение и поступил на отделение экономической кибернетики экономического факультета.
Отучившись там два года, я задумал перейти на отделение политэкономии. Раньше мне бы и в голову не пришло на него поступать, но вот, учась на факультете, я увлёкся тем, что тогда называлось творческим марксизмом (если вы видели фильм «Отдел» Александра Архангельского про философов, принадлежавших к этому течению, то вы можете составить себе представление о нём).
Я добился перевода на это отделение. Опять же случайно я тогда стал посещать проблемную группу, которую возглавлял декан М. В. Солодков. Эта группа занималась исследованиями так называемой непроизводственной сферы. Непроизводственной сферой тогда называлось всё то, что не создаёт вещи: образование, наука, культура и т. д. Группа не покушалась на основы марксистского учения, но при этом пыталась найти в нём место для этой сферы, основание для её развития. Меня заинтересовала идея, я стал посещать собрания группы, на которых яростно спорил с Солодковым, так как марксизм мы с ним понимали по-разному.
Солодков был авторитарным человеком, жёстким руководителем. Совсем мальчишкой, потеряв на войне ногу, он пришёл на экономический факультет и, будучи студентом, стал секретарём партийной организации. Затем он стал секретарём парткома МГУ и, наконец, деканом. Много позже я понял, что на факультете очень мало кто решался с ним спорить. Тогда я даже не задумывался на эту тему.
Когда я написал дипломную работу, Михаил Васильевич сказал мне, что на моём факультете её защищать нельзя, потому что она ревизионистская. Однако через пару дней я получил не только пятёрку, но и приглашение поступить к нему в аспирантуру.
Солодков был исключительно талантливым человеком. Так получилось, что он достаточно рано начал занимать руководящие должности, и поэтому на занятия наукой у него оставалось крайне мало времени. Теперь-то я прекрасно его понимаю, но я по крайней мере до сорока лет спокойно занимался наукой и только после этого — администрированием.
Ещё раз повторю, что мой случай не вписывается в рамки традиционных отношений между учителем и учеником. Скорее, я находился в ситуации активного поиска тех, от кого можно что-то почерпнуть. Безусловно, мне повезло, что такие люди мне всегда встречались. Конечно, среди них я особо выделяю М. В. Солодкова, но не в силу того, что я от него получил какие-то знания, а потому, что научился у него правилам академической жизни: жить в науке увлечённо, относиться к людям независимо от их ранга и т. д. В качестве иллюстрации я могу привести следующую историю. Как-то, когда я ещё был аспирантом первого года обучения, один известный в ту пору учёный попросил Михаила Васильевича выступить на его докторской защите. Солодков был человеком занятым и поэтому сказал мне: «Я не могу поехать, поэтому поезжай-ка ты вместо меня». Представьте себе, как я себя тогда чувствовал, ведь мне, недавнему студенту, надо было выступить на защите докторской диссертации, причём не отзыв Солодкова зачитать, а высказать собственное мнение!
Помимо Солодкова я не могу не упомянуть целый ряд других людей, с которыми тогда же, ещё в студенческие, аспирантские годы меня свела жизнь. Среди таковых следует назвать имя, у которого я напрямую не учился, но который был одним из самых ярких представителей творческого марксизма. Это философ Э. В. Ильенков, чьи семинары я посещал в Институте философии.
С другой стороны, на меня также оказали влияние люди, которые были связаны с экономико-математическим направлением. Даже когда я перешёл на другое отделение, я с этими людьми постоянно контактировал и многому у них научился. Это С. С. Шаталин, А. И. Анчишкин и др.
После окончания обучения я развивался автономно, потому что увлечение этой весьма своеобразной марксистской теорией, к которой я и сейчас отношусь с уважением, довольно быстро прошло, и я стал интересоваться прикладным знанием, прикладными исследованиями. Заниматься этим мне удавалось на своей кафедре в МГУ, которая возникла из той самой проблемной группы Солодкова.
После Солодкова кафедру возглавил Е. Н. Жильцов. Хотя он был старше меня, но отношения с ним всё-таки походили на отношения со старшим товарищем, а не с учителем. Он в ту пору был лучшим специалистом в изучении экономических проблем образования. Безусловно, у него я тоже многому научился.
Однако по мере развития я старался больше изучать работы западных учёных. Конечно, в то время никак контактировать с ними мы не могли, но нам удавалось читать иностранные журналы, в которых они публиковались.
Как повлияли на мою научную карьеру мои учителя? Дело в том, что после окончания обучения я до сих пор так или иначе занимаюсь сюжетами, связанными с экономикой непроизводственной сферы. Сейчас трудно представить себе, над какими проблемами приходилось биться. Тогда считалось, что от этой сферы нет никакой пользы, раз она ничего не производит, но в то же время жизнь подсказывала, что она важна для развития экономики, что передовые экономики по своей структуре таковы, что эта сфера в них занимает значимую позицию.
Моя молодость в науке пришлась на тот период, когда сама наука боролась с преградами идеологии. Наверное, по этой причине я подчёркиваю, что не получил тогда какие-либо позитивные знания, так как тогдашние знания уже давно не актуальны. Тогда была другая жизнь.
Сегодняшняя академическая жизнь стала возможной благодаря повороту к работе в рамках принятых в мире парадигм экономического исследования и преподавания. Мы прошли через период принципиального изменения самого понимания того, чем является экономическая наука. Здесь дело не только в марксизме. Характер дискурса и способ мышления, свойственные «Капиталу» Маркса, «Богатству народов» Смита и работам Дж. С. Милля, совершенно не похожи на те, которые привычны нам сегодня, которые мы можем обнаружить в современных западных журналах.
Сегодня я могу использовать не так много из того, чему меня учили, но я получил очень много такого, что позволило мне оформиться как учёному. Прежде всего для меня учитель в науке — это не просто наставник, делящийся своим знанием, а человек, с которым можно спорить, который не принимает в расчёт ранги, мыслит нетривиально. Для меня учёба — это диалог, диалог без скидок, диалог иногда острый, жёсткий, но взаимоуважительный. Эта школа дала мне очень многое.