• A
  • A
  • A
  • АБB
  • АБB
  • АБB
  • А
  • А
  • А
  • А
  • А
Обычная версия сайта

Японский язык

Freddie Marriage / Unsplash

В этом выпуске, посвященном японскому языку, о его особенностях, опыте обучения, общения с иностранными коллегами, практиках перевода рассказывают Наталия Власова и Александр Мещеряков.

Как получилось, что вашим основным иностранным языком стал японский? С чего началась история его изучения?

 

Наталия Власова, старший преподаватель Института классического Востока и античности ФГН

Иностранные языки интересовали меня с самого раннего детства. Это было своего рода решение головоломки, только, в отличие от кроссвордов и других логических задач, тут цель была сугубо прикладная. Прочитал текст – получил информацию. Знаки письма складываются в слова, слова – в предложения, предложения – в текст. И вот уже перед тобой послание от человека, принадлежащего к другой культуре, а если язык древний – то это вдобавок и послание из давних времен. И вот благодаря изучению языка ты в этот код проникаешь. Может ли что-либо быть увлекательнее? Первым моим языком был даже не английский, а латынь. Я даже переводилась в другую школу, где обещали углубленное изучение этого языка. Увы, курсов латыни там так и не оказалось, так что первые мои уроки были самообучением.

С японским языком я впервые столкнулась в 15 лет. Меня совершенно покорило, как звучит этот язык, да и система письма радикально отличалась от всего, что мне к тому времени встречалось в европейских языках. В самом деле, в японском языке есть и иероглифика, и слоговое письмо, и даже латиница нашла в нем свое место. Крайне интересно, что азбука и иероглифика воспринимаются разными полушариями мозга. Фонетическое, или звуковое письмо передает, как именно звучит то или иное слово, и отвечает за эту деятельность левое полушарие. Иероглифическое же письмо, передающее значение слова, находится в сфере деятельности правого полушария. А еще тут есть несколько уровней вежливости, мужская и женская речь, грамматика, значительно отличающаяся от грамматики европейских языков! Разумеется, сразу же возникло желание познакомиться с этим языком поближе

Наталия Власова в Токио, 2010
Наталия Власова в Токио, 2010

Я начала изучение японского языка в начале 90-х годов на курсах при Институте буддизма. Два раза в неделю после занятий в школе за символическую по тем временам плату можно было по три часа заниматься японским. Штудии наши проходили на территории Института стран Азии и Африки. Продвигались мы очень быстро, хотя далеко не вся группа выдержала такой темп. Однако счастье длилось недолго, и курсы наши через полгода прекратили существование. Помню, как мы с мамой ездили по всей Москве и всюду искали, куда бы мне можно было устроиться для продолжения занятий. К тому времени «невидимая рука рынка» победила окончательно, и зарплаты родителей (простых инженеров) на языковые курсы уже не хватало.

После окончания школы в 1993 году предприняла попытку поступить в ИСАА, а там перед прохождением вступительных экзаменов необходимо было пройти строгую медицинскую комиссию, и я с не самым идеальным зрением даже не получила доступа до экзаменов. Но от судьбы уйти нельзя, и вот уже в моем почтовом ящике случайно оказалась газета, в которой было размещено объявление о наборе группы японистов в РГГУ. Странное то было время, 90-е годы. Нам даже преподавателя сразу найти не смогли, и в сентябре занятия чуть не пропали. Это было бы очень обидно, поэтому я решительно отправилась в диспетчерскую, взяла ключ от аудитории и увела одногруппников изучать азбуки. Через месяц к нам пришла преподавательница из ИСАА Елена Викторовна Стругова, и я передала группу уже со знанием катаканы и хираганы.

А еще октябрь 93-го года запомнился залпами танковых орудий: идешь на занятия, а где-то вдали «бубух-бубух». Как будто не с тобой это происходит, а в кино, со стороны. Занятия отменяли одно за другим. Часть педагогов унеслась на баррикады («Ура! За свободу! Я напишу речь Ельцину!»), некоторые студенты подались туда же. Помню отлично и свои мысли по этому поводу: «Свобода свободой, но сейчас наша обязанность – учиться и становиться специалистами! Именно так принесем мы пользу своей стране. А никак не тем, что будем бегать по баррикадам под выстрелами непонятно кого как ненормальные». Это отношение сохранилось и сейчас. Это хочу сказать и нынешним молодым студентам. Если вы недовольны существующим положением дел, учитесь, становитесь профессионалами и ежедневным трудом делайте жизнь лучше.

Александр Мещеряков, главный научный сотрудник, профессор Института классического Востока и античности ФГН, академический руководитель образовательной программы «Язык и литература Японии»

Я оканчивал школу №59 в Староконюшенном переулке на старом Арбате. Шел 1968 год, настала пора определяться с профессией. Чувства мои склонялись к чему-то воздушно-литературному. У меня была фантазия, что я обладаю литературным даром. Пара тогдашних сочинений сохранилась, сказать по правде, они написаны чудовищно. Но на выпускном сочинении я получил твердую пятерку. Я взял вольную тему – «Жизнь прекрасна и удивительна», развил, обобщил, вольнодумства не допускал: мне хотелось в институт, а не в армию. Для раскрытия темы не хватало убедительных цитат, и я смело сочинил их, приписав поэту Луконину. И имя вроде бы на слуху, и читать его никто не читал. Включая, естественно, и меня. Наверное, я был первым и последним, кто использовал имя этого поэта для литературной мистификации.

Мое влечение к литературе понять легко. К естественным наукам я не тянулся, среди гуманитарных сколько-то прилично учили только литературе. Учителя по истории и английскому были такими же унылыми, как и их учебники. Что до литературы, то и учителя были прекрасными, и по программе мы изучали не самых плохих авторов и не самые плохие произведения. До сих пор мне непонятно, почему людоедский и не отличающийся вкусом режим вдруг дал слабину и не погнушался в 1930-х годах ввести в школьную программу проклятых им дворян и помещиков – Пушкина, Гоголя, Тургенева, Толстого… Что бы ни было написано о них в наших убогих учебниках, качество самих текстов давало понятие о красоте, любви, благородстве и совести, позволяло надеяться на светлое прошлое и нетемное будущее.

В общем, я хотел быть писателем или – что еще лучше – поэтом. На писателей и поэтов нигде не учили, в связи с этим я остановил свой выбор на журфаке МГУ. Мне казалось, что журналисты много путешествуют, общаются с интересными людьми, и это поможет мне в познании жизни, без чего не бывает литератора. Я рос без отца, его мне заменял мой дядька, который был китаистом. Он сказал мне: «Ты с ума сошел! Образование на твоем журфаке никакое. Если повезет, попадешь ты, скажем, в «Правду» и будешь всю жизнь врать. А если сложится как у всех, станешь в заводской многотиражке про передовиков производства гимны слагать. Тебе это надо? Нет, иди-ка ты моим следом – выучи восточный язык, без хлеба не останешься. Да и дело это интересное. А язык в писательстве не помеха».

В общем, я благоразумно послушался дядьку и подал документы в Институт восточных языков при МГУ на проспекте Маркса. Впоследствии ИВЯ превратился в ИСАА (Институт стран Азии и Африки), а проспект Маркса – в улицу Моховую.

Дядька посоветовал поступать на японское отделение. Он любил свой Китай, в доме было полно волшебных китайских поделок, картинок и книг с иероглифами, к которым привык мой глаз. Но Мао и его хунвейбины яростно топтали этот красивый и причудливый мир. Хунвейбины хулиганили, китайцы голодали. Что до Японии, то там приключилось экономическое чудо, там фабриковали кассетные магнитофоны и цветные телевизоры. Белый мир удивлялся: надо же, азиаты, а совсем как настоящие люди! Было бы любопытно узнать, почему так случилось. Но знал я про Японию ничтожно мало. Правда, в детстве я читал чудесные японские сказки в чудесном переводе Веры Николаевны Марковой. Японские картинки, которые попадались в книжках, нравились мне своим минимализмом – не то что у индийцев, которые разом вываливали на тебя все, что умели, знали, хотели. В общем, я остановился на Японии почти случайно. Но случай этот оказался счастливым, я никогда не корил себя за выбор.

 

Marianne Long / Unsplash

Что добавило к восприятию языка знакомство со страной, культурой, академической средой носителей языка?

Наталия Власова

В Японию мне впервые посчастливилось попасть только в 2008 году, ни о каких стажировках в 90-е и речи, разумеется, не шло. Впервые поняла, насколько в нашем японистическом образовании не хватает разговорного аспекта. Я могла прочитать практически любой текст, но испытывала затруднения с выражением мыслей на японском языке. Сразу же взялась исправлять этот перекос и, вернувшись, перекроила учебный план, введя для наших студентов большое количество занятий по аудированию. Большой удачей было и появление у нас носителя языка, взявшего на себя преподавание разговорного аспекта.

А настоящее знакомство с Японией состоялось чуть позже, в 2010–2012 годах, во время длительной стажировки в Токийском университете. Считаю, что только лишь продолжительное пребывание в стране изучаемого языка позволяет по-настоящему ее понять. Дает возможность жить той же жизнью, что и носители языка, сталкиваться с теми же проблемами, вместе их преодолевать. Заодно и о языке ты узнаешь столько всего нового, сколько не узнаешь и за десятилетия обучения на родине

Расскажу один любопытный пример. Ездила в городок Атами на пару дней осмотреть достопримечательности. Заказала традиционный отель, и вот встречает меня табличка: «Добро пожаловать, Урариа-сама». И ведь минут пять пришлось думать, хотя про японскую любовь к сокращениям мне было хорошо известно. Догадалась! Все-таки это было мое имя! В формате: Ура(сова Ната)риа. И ведь потом именно на это имя выдали мне чек, который должен был оплачивать Токийский университет. Все, думаю, пропали деньги. Но на всякий случай в бухгалтерию все же чек принесла. С печалью в голосе говорю: «Видите ли, тут очень странно записано мое имя, не знаю, можно ли так?» Более всего меня потряс ответ: «Не переживайте, ясно же, что это вы».

Этот опыт очень пригодился мне впоследствии в самой необычной ситуации. Смотрела я японскую передачу, и там прозвучало слово «пэруадора». Диктор за экраном прокомментировал, что это латынь. Это? Моя родная латынь? Но как? Не узнаю! Вызов был принят. И я собой просто-таки горжусь! Мне удалось эту шифровку разгадать. Per (aspera) ad (ast)ra! Через тернии к звездам! Или (в японском варианте) «черезкздам!» Но не будь у меня опыта разгадывания головоломки «Урария-сама», возможно, дешифровать «латынь» и не удалось бы.

Интереснейших историй было еще множество, на целую книгу хватит, а то и на несколько. Но формат ограничен, так что только еще один эпизод, позволивший мне лучше, чем что бы то ни было, понять японскую душу. 11 марта 2011 года – уже почти девять лет прошло с тех пор, уже молодежи надо объяснять, что это за день. Великое восточно-японское землетрясение, сопровождавшееся цунами и аварией на атомной станции Фукусима. В тот день я сидела и составляла отчет на родину. Позади уже окончание языковых курсов и получение диплома Токийского университета. Впереди еще год стажировки. Не поехать ли на весенние каникулы на север, ведь там я еще не была? И вдруг стол начал раскачиваться. Полагаю, что японцы, с детства привыкшие к землетрясениям и подобным стихийным бедствиям, немедленно попрятались под столы, но для Наталии Васильевны это было первое землетрясение. Все было опять-таки словно не со мной. А еще было похоже на увлекательный аттракцион. Вот шатается туда-сюда огромный штырь, стоящий во дворе. Он в диаметре около метра… И вот на глазах покачивается вправо-влево, вправо-влево… Я словно бы сижу в кабинке, которая также раскачивается, приводимая в движение невидимым механизмом. Совсем не страшно и очень увлекательно. Думаю про себя: «Сколько же это баллов? Может быть, даже два или три!» Когда все стихло, аккуратно спустилась вниз и зашла к коменданту. Тот сразу принялся меня успокаивать: «Это не у нас! Это на севере! В Мияги! Знаешь, где Мияги?» Я все еще под впечатлением сказала ему, что это было самое сильное землетрясение в моей жизни (оно же и первое). «Понимаю, – сказал наш дедушка-комендант, – в моей тоже!» Это признание заставило меня на многое взглянуть по-другому. Впоследствии оказалось, что это было сильнейшее землетрясение за всю известную историю Японии, в эпицентре магнитуда составляла почти 9 баллов, у нас в Токио – 6.

А потом потянулись вести с севера: сколько всего разрушено, затоплено, сколько жертв и как апофеоз – авария на Фукусиме. И вот тут я увидела, как перед лицом катастрофы сплотился весь народ. Профессора Токийского университета присматривали за студентами, если те не могли вернуться домой. Спать укладывались прямо в аудиториях и лабораториях. Те, у кого были машины, помогали развозить по домам тех, у кого машин не было. Никакой паники не было. Люди самоорганизовывались и делали все, что было в их силах. Мусор убирали, повреждения чинили, успокаивали друг друга. Когда в результате очередного отключения света оказался заблокированным вход на этаж, меня позвала к себе незнакомая японочка. Она налила мне воды, укутала пледом, и мы долго разговаривали в полной темноте.

И вот пока японский народ так сорганизовался, собирал пожертвования и делал все возможное и невозможное, все это время официальные лица и чиновники перекладывали ответственность за случившееся друг на друга, никак не могли определиться ни с тем, кто виноват, ни с тем, что делать. В итоге последствия аварии на Фукусиме превзошли даже чернобыльские, и проблема эта так до сих пор и не решена.

Александр Мещеряков

Изучение японского языка – это прежде всего изучение вмонтированных в него культурных смыслов. А изучение другой культуры – занятие исключительно полезное. Ты понимаешь, что можно писать слева направо, а можно справа налево. Можно есть вилкой с ножом, а можно палочками. Японские студенты, точно так же, как и наши, в то далекое время имели обыкновение затыкать книги за пояс, но они затыкали их не спереди, а за спиной. Наблюдать за чужими причудами, соотносить их со своими – занятие увлекательное, душеспасительное, напитывающее. Оно дает представление об относительности наших собственных обыкновений. Оно дает возможность посмотреть на себя с другого берега, улыбнуться собственной ограниченности и остаться прежним – только потому, что так привычнее. Без предрассудков не бывает человека, без них он – неодухотворенное ничто, без них ему делается скучно. До тех пор, пока предрассудки не связаны с агрессивным отрицанием уклада других народов, пока ты не считаешь, что твои предрассудки лучше, чем «у людей», они красят и разнообразят мир. Руководствуясь именно такими установками, я и написал в конце 90-х годов ХХ века «Книгу японских обыкновений», а потом ее расширенный вариант – «Книгу японских символов». Эти сочинения – сердечная благодарность японцам за разницу во вкусах, привычках и пристрастиях. Любя себя, я полюбил и других. Полюбив других, не разлюбил и себя. Что может лучше обогреть душу?

Оставаясь русским человеком, я кое-чему научился у японцев. Может быть, самое главное – это уметь выслушивать. У нас, как и на всем Западе вообще, при общении с другими людьми каждый человек прежде всего хочет показать себя. Глядя на такой разговор издалека и со стороны, кажется, что люди ругаются. Но на самом деле один хочет сказать свое, другой – тоже свое, голоса становятся все громче и громче, но никто никого не слышит. У японцев все происходит по-другому: там каждый имеет возможность быть услышанным. Когда тебя выслушивают, ты поневоле проникаешься самоуважением. И это важно.

 

Какой отпечаток накладывает японский язык на постановку и описание научной проблемы? С какими проблемами сталкиваешься при переводе и написании статей на этом языке?

Наталия Власова

Вопрос интересный, и сказать тут можно очень многое. Увы, ограничения формата не позволяют писать подробно, как я это люблю. Поэтому опять-таки поясню на одном примере. Японская грамматика устроена так, что описание идет от общего к частному. Вот есть дом, в нем комната, в ней шкаф, в нем коробка, а вот в ней… То есть взгляд японца начинается с общего обзора картины, где он постепенно будет показывать все более и более мелкие детали, пока не дойдет до самой малой детали. И вот эту мелкую деталь будет изучать со всех сторон. Взгляд русского человека прямо противоположен. Мы видим деталь и начинаем вписывать деталь в общую систему мироустройства (не побоюсь даже слова «мироздания»). Сама по себе деталь не так нам важна, сколь важно, в какую вселенную мы сможем ее вписать. И вот это одно из самых, на мой взгляд, наших разительных отличий.

Как-то раз студентке моей, проходившей в Японии стажировку, предложили написать научную работу про «молоко». Студентка была девушкой из России, поэтому сразу же придумала такой план работы: «Я напишу, как в XIX веке японцы впервые от европейцев узнали о том, что молоко можно пить, какие на этой почве были культурные конфликты, и выйду в итоге на проблему взаимодействия культур». Когда она поделилась этой идеей с научным руководителем, тот очень удивился и сказал, что требуется совершенно иное. Надо обойти ближайшие супермаркеты, узнать там цены на молоко и провести их сравнительный анализ.

Это звучит для нас забавно, но, как бы то ни было, и нам полезно бывает не всегда парить в небесах, а иногда присмотреться прямо к тому, что творится у нас под ногами. И научиться видеть красоту и в малом, как это умеют делать японцы.

С учетом того, что японский язык развивает оба полушария, люди, этот язык изучающие, непременно будут творческими личностями. Я очень люблю всех своих студентов, считая их необычайно талантливыми в самых разных областях. Они устраивают капустники, снимают кино (в том числе на японском языке), они прекрасно рисуют. Хочу поделиться одним из рисунков студентки 1-го курса Ялия Полины Ещенко, такими рисунками она расписывает домашние задания, и я всегда очень их жду, а Оськин Максим из той же группы переписывает от руки старинные буддийские сутры! Почти все преподаватели японского языка в ИКВИА – мои ученики разных лет выпуска, а руководитель специализации Александр Николаевич Мещеряков – в свою очередь, мой наставник.

Juniper Photon / Unsplash

Александр Мещеряков

Современное гуманитарное знание изо всех сил стремится походить на естественную науку. А потому гуманитарные статьи и книжки стали кроиться по одному и тому же международному лекалу: постановка проблемы, историография, изложение результатов исследования, выводы. И здесь «передовой» японский гуманитарный дискурс мало чем отличается от российского, что облегчает его восприятие иноземцем. Но в Японии еще не до конца преодолен «предрассудок», что в научном тексте может присутствовать и личность автора, от которой так хочет избавиться современная наука. Не парадокс ли это: наука о человеке, которая не видит в авторе человека? Что до японских гуманитарных сочинений, то во многих из них (в особенности это касается людей постарше) присутствует налет эссеистичности, что придает им толику очарования. Лично я ищу в своих японистических занятиях не только точность, но и красоту. А эта красота передается только через слово. Всякий японист должен всю жизнь учиться не только японскому, но и русскому языку, что, по большому счету, является не менее трудной задачей. Если он не умеет обращаться с родным языком, то он не умеет толком ни переводить, ни рассказывать о прельстительности всего японского.

14 апреля, 2020 г.