Español

В этом выпуске об испанском языке, его особенностях, об опыте обучения, общения с иностранными коллегами, написания научных статей, практиках перевода рассказывают Наталия Харитонова и Александр Марей.

           

Наталия Харитонова, доцент школы филологии факультета гуманитарных наук

Я выбрала испанский язык абсолютно случайно. Когда я поступила на историко-филологический факультет РГГУ, передо мною был выбор. Было необходимо выбрать страну, литературу которую мы будем изучать. И я выбрала Швецию. Потом на организационном собрании выяснилось, что нужно выбрать дополнительную страну на тот случай, если не наберется достаточное количество людей для формирования учебной группы. Когда меня попросили назвать дополнительную страну, я, абсолютно не думая, назвала Испанию. В результате так получилось, что я не только стала изучать испанский язык, но и связала с ним свою профессию. Поступив в аспирантуру, я получила возможность продолжить свое обучение в Барселоне. Уже там я изучала каталонский и некоторые другие языки, например польский.

У нас в университете были удивительно благоприятные условия для изучения испанского языка. Когда мы начинали учиться, на первом курсе в группе было семь человек, а к четвертому курсу уже стало четыре. В такой маленькой группе, конечно, было проще изучать язык.

В Испании у меня были проблемы с адаптацией, но они скорее не были проблемами собственно лингвистического порядка, а были связаны с системой обучения в аспирантуре в Испании. Она радикально отличается от отечественной системы. Когда я приехала, еще существовала программа, в рамках которой на разных семинарах надо было писать учебные работы на испанском языке. Это было сложновато. Первые работы приходилось серьезно исправлять преподавателям.

Испанское литературоведение, испанская филология в Испании отличаются от аналогичной специализации в России. Испанистов в России очень мало. Я имею в виду не лингвистов и преподавателей языка, а людей, которые занимаются, например, изучением литературы, истории, еще каких-то аспектов гуманитарных наук. В испанском литературоведении, как правило, упор делается на конкретику, на историю литературы. Там более практический подход к изучению текста, свое изучение авторов и так далее. В России больше делается упор на анализ текста, на анализ каких-то общих широких процессов в литературе.

Что касается перевода, то у меня было больше проблем с переводом с испанского на русский, чем с русского на испанский. Я очень долго жила в Испании без контакта с русским языком, а он необходим для переводчика, необходим вообще для человека, который пишет на русском языке. Оказалось, что я могу писать по-русски, но я не чувствую главной проблемы текста, когда перевожу фразу. Это проблема исключительно реадаптации к российскому слову.

До моего отъезда я переводила сериалы для канала «НТВ Плюс». И у меня это получалось довольно хорошо. Но когда я попробовала переводить снова после своего возвращения, то меня ждал провал. Помимо всего прочего, я полностью забыла клавиатуру с кириллицей, потому что я ей не пользовалась. И мне позвонил редактор и сказал, что они с большим трудом записали дубляж серии, и посоветовал мне совершенствовать мои навыки перевода.

До моего пребывания в Каталонии я не знала о том, что каталонский язык – это такой важный элемент каталонской действительности. Я была абсолютно уверена, что Испания – это единое языковое пространство. На деле оказалось, что это совершенно не так. Просто в Барселоне я училась на отделении испанской филологии, поэтому, конечно, там предпочтение и преподавателями, и студентами отдавалось испанскому языку, поскольку литература, которую мы читали, была на языке, который, собственно, и является предметом изучения. Но в бытовой жизни, в культурной жизни оказалось, что без каталонского языка очень сложно, потому что в Барселоне это язык повседневного общения, язык культуры. Поэтому я начала его изучать. В дальнейшем, несколько лет спустя, у меня появились собственные научные проекты, связанные с каталонской культурой. Так, у меня был проект, посвященный переводам русской классики на каталонский язык, и работа, посвященная образу России в каталонской печати. Обе работы были написаны по каталонскому материалу и на каталонском языке.

Сейчас наш факультет развивает связи с факультетом гуманитарных наук Университета Помпеу Фабра. С коллегами с этого факультета у нас возникают совместные планы и научные проекты. Например, речь идет о конференции и возможном проекте, посвященном путешествиям каталонских писателей или вообще каталонцев в Россию.

В испанском мне импонирует его красота, красота выражения той или иной фразы, того, как она построена, игра слов. Могу привести пример игры слов, использованной великим поэтом Кеведо. Он вел литературную полемику с Гонгорой, еще одним великим поэтом XVII века. Чтобы разобраться в стихотворениях, которые писал Кеведо, предназначенных для очернения Гонгоры, для высмеивания Гонгоры, нужно хорошо знать текст Гонгоры, хотя бы текст «Сказаний о Полифеме и Галатее», чтобы увидеть, как Кеведо играет с фразами и образами из поэмы Гонгоры, как он эти образы травестирует. В своем тексте Кеведо использует совершенно скабрезные шутки, играя с языком Гонгоры. А язык Гонгоры – это очень сложный язык. Гонгору не случайно называли темным поэтом, потому что разобраться в его поэзии очень сложно. Мои студенты всегда бьются над его стихами, потому что читать и понимать их очень сложно. Там очень сложный синтаксис. Кроме этого, он использует очень много латинских слов и слов с латинскими корнями, которые не используются в современном испанском и не использовались в языке XVII века, когда эта поэзия была написана. Поэтому, конечно, чтобы оценить всю эту игру, сопряжение пародийного и высокого, высокого поэтического, нужно проводить большую работу именно со словарем, языком. При этом, надо признать, студенты не только получали удовольствие, но и тоже с большой радостью читали эту поэзию.

 

Александр Марей, доцент школы философии факультета гуманитарных наук

О языке и о себе

Парадокс в том, что я никогда по-настоящему не учил испанский язык и не собирался делать его языком своей профессии. Единственным исключением стал один семестр в лицее РГГУ, когда я, будучи в 10-м классе, посещал занятия по испанскому языку, которые вел у соседнего 8-го класса мой будущий учитель Олег Валентинович Ауров. На тот момент испанский был третьим моим языком после французского и английского. Или даже четвертым, если считать латынь. Испанский мне тогда показался достаточно легким языком. Не легче, чем французский, но, безусловно, легче, чем латынь.

Эмоционально испанский для меня навсегда останется связан с фехтованием. Шорох кожи о сталь, прерывистое дыхание, звон клинков друг о друга, короткий вскрик боли – вот та звуковая гамма, которую для меня воплощает испанский язык.

После лицея испанский я успешно забыл. Прошло два с половиной года, и я, уже будучи на втором курсе университета, пришел в гости в лицей и совершенно случайно встретился опять с О.В. Ауровым. Он спросил, чем я занимаюсь. Слово за слово, но договорились мы до того, что я пошел к нему под научное руководство, и это определило всю мою дальнейшую жизнь, вплоть до сегодняшнего дня. Уже со второго курса я начал читать старокастильский язык, испанский XIII века, который еще иногда называют романсе, откуда, кстати, происходит и слово романсеро, обозначающее особый жанр средневековой испанской поэзии. Читал я тогда «Королевское фуэро» – правовой свод, собранный по приказу короля Альфонсо Х Мудрого (1252-1284), титул, посвященный судебным поединкам.

Это было очень медленное чтение с использованием целого ряда словарей. Каждую неделю мы встречались с научным руководителем и читали тот фрагмент, который я перевел. Сначала это был небольшой кусочек в одну фразу, потом в две. Я днями просиживал в читальном зале Библиотеки иностранной литературы, буквально продираясь через старокастильский, переводя Альфонсо X и держа под рукой Этимологический словарь Короминаса и Паскуаля. Читал сначала медленно, постепенно. Потом разогнался. К счастью, у меня не было больших проблем с испанской грамматикой. В этом смысле меня очень сильно выручила латынь, шестилетний на тот момент стаж чтения латинских текстов. Поэтому мне кажется, что всем гуманитариям на первом курсе университета надо обязательно давать латынь, и чем больше, тем лучше. Ее изучение очень здорово приводит в порядок мозги.

…Так бывает, что человек бросает одну фразу, а для вас она становится потом принципом работы на долгие годы. Когда-то давно, на первом курсе, у нас читали «Антропологию архаических обществ» два замечательных ученых – Дмитрий Михайлович Бондаренко и Андрей Витальевич Коротаев. И они как-то нам, первокурсникам, несмышленышам, задали вопрос: «Вот дадим мы вам статью к следующему занятию, например, на чешском, что вы будете делать?» Кто-то сказал, что мы скажем, что мы не знаем чешского. «Неправильный ответ. Возьмете статью, пойдете в библиотеку и возьмете словарь. Первую фразу вы будете переводить три часа. Дальше меньше, заодно грамматику подучите». Тогда я понял, что на работу с языком жалеть времени нельзя. Надо сидеть и пытаться читать, прорываясь по фразе, по две.

При том что к концу своего обучения в университете я уже достаточно свободно читал тексты на испанском, по-испански я все еще не говорил. Заговорил я на этом языке только в 2004 году, и случилось это так. В 2003 году я выиграл грант, стипендию президента РФ студентам и аспирантам на обучение за рубежом, и поехал в Мадрид, где и прожил полгода. Когда я туда приехал, то мог без больших трудностей поговорить, используя книжный язык, о предмете своей диссертации, о том, чем я хочу заниматься. Но попросить передать мне «вон то желтое в тарелке» у меня не получалось. Это незнание простейшей бытовой фразеологии (всех этих глаголов повседневного действия, предметов посуды, всяких «сковородок», «ножей», «вилок», «ложек» и прочего) вызывало совершенно чудовищную боль. В частности, я очень долго путал два слова: cuchara и cuchillo, т.е. «ложку» и «нож». И вот эти полгода жизни в Мадриде, среди испанцев, без русского языка вокруг, помогли мне закрыть эту лакуну, хотя бы в большей ее части.

Неоценимым оказался для меня выбор даже не места, а стиля жизни на протяжении этих шести месяцев. Я жил в так называемой residencia, то есть в студенческом общежитии квартирного типа. Это была огромная, двенадцатикомнатная квартира в старом доме позапрошлого века постройки. Жили там студенты на полном или частичном пансионе. У меня деньги были (спасибо президенту), поэтому хлопот я не знал. В этом общежитии жили только испанцы, поэтому именно благодаря постоянному общению с ними я и научился говорить.

За это время я понял, что легче всего запоминаются новые слова и в целом учится язык, когда ты сидишь и пьешь вино в теплом кругу знакомых. Уточню: не напиваешься, а сидишь пьешь, разговариваешь. Заодно через язык ты знакомишься с обычаями этих людей. Так, однажды в нашем общежитии была вечеринка. Мне сказали: «Алекс, давай часов в 7 сядем, посидим, выпьем». Но я же советский человек, поэтому говорю: «Хорошо, да, конечно, я только пойду по магазинам, куплю немного поесть». Девушка, которая меня звала, посмотрела на меня непонимающим взглядом и спросила: «Поесть? Зачем поесть? Мы не будем есть, мы будем пить». То есть эта инклюзивность глагола «пить», которая для нас очевидна (если ты пьешь, то при этом и ешь), для них она оказалась эксклюзивностью.

…Однажды, когда я сидел за книгами в читальном зале университета, одна из моих коллег, профессор департамента, остановившись, спросила у меня: «Как идут дела?» Я ответил: «Все хорошо, есть некоторые улучшения (algunas mejorías)». Вижу некоторое непонимание на ее лице, поэтому спрашиваю: «Может, я что-то не то сказал?» – «Да нет, Алекс, ты все сказал хорошо. Просто, как бы тебе объяснить... Слово mejoría в этом значении с XIV века уже, пожалуй, не использовали». Но что я мог поделать? Какие тексты я читал, на таком языке и говорил. Испанцами же это воспринимается так, как если бы кто-нибудь из нас сейчас с вами заговорил языком «Слова о полку Игореве», например. То есть понять – мы бы поняли, но изумились бы.

Из Испании я вернулся говорящим человеком. С тех пор я каждый год стараюсь две-три недели проводить в Испании. Редко случаются годы, когда я не бываю там. Помню, как в 2006 году в Испании мне с моим учителем, с О.В. Ауровым, сказали: «По вам очень видно, что вы не испанцы, а иностранцы. Это видно по вашему письму. Почему? Вы просто очень грамотно пишете. Вы пишете без речевых ошибок. Обычно испанцы пишут очень быстро и делают довольно много ляпов».

Я стал гораздо свободнее болтать по-испански, просто по поводу и без повода. Мое достижение последних двух лет состоит в том, что я научился говорить по-испански по телефону. До этого почему-то впадал в ступор, я даже не знал, как ответить. Тебе звонят, ты берешь трубку и что-то должен сказать в ответ. Но что? Я никак не мог запомнить, что можно сказать просто pronto.

Сейчас я могу уже порассуждать о свойствах того или иного вина, процитировать классиков на тему букета этого вина. Сейчас я езжу в Мадрид, в частности, чтобы посмотреть последние вышедшие книги. Это значит, что я себя чувствую уже достаточно спокойно на профессиональном поле и больше времени могу уделять просто культуре страны. Я стал лучше замечать различия в диалектах и, кажется, могу уже отличить gallego от andalu z. Наверное, за последние годы я стал просто более внимательным к языку. Наконец, я научился спокойно читать по-испански художественную литературу и получать от этого удовольствие.

 

О языке и переводе

Собственно испанский язык зарождался двумя путями. С конца XI века латынь постепенно стала исчезать из разговорного языка, заменяясь очень архаичным старокастильским. Один из самых показательных памятников этого этапа – так называемые Силосские и Эмилианские глоссы. В XIII веке происходит языковая революция. Она связана с двумя ключевыми персонажами. Один – это Альфонсо X, король, правивший Кастилией с 1252-го по 1284-й. Второй – Гонсало де Берсео, монах, автор цикла прекрасных религиозных поэм, написанных на старокастильском. Сам Альфонсо X не ограничивался просто поэмами. Он писал гимны Деве Марии на галисийско-португальском диалекте, диалекте трубадуров. Помимо этого, он инициировал огромную программу перевода на кастильский язык всего делопроизводства королевства, перевод всей правовой системы, создание нескольких монументальных историографических проектов на «национальном» языке. И фактически, конечно, он и его сотрудники создавали нормы этого языка, создавали сам язык. Он писал обо всем. Есть знаменитые Альфонсовы астрономические таблицы, по которым потом Коперник работал, трактат о драгоценных и полудрагоценных камнях, книга игр и куча более мелких текстов. И фактически после него мы имеем уже язык, который с некоторым трудом, но понимает современный испанец. Это как для нас русский язык эпохи Петра I.

В старокастильском, конечно, все немножечко по-другому, чем в современном испанском. Сдвоенная n заменяет там ñ, f стоит вместо h в начале слова, r чащесдвоенная, чем одинарная и т.д. В общем, отличия вполне терпимы и достаточно легко осваиваемы. Когда начинаешь читать, больше всего, конечно, доставляют удовольствия разные исторические формы слов, в которых угадываются знакомые слова, звучавшие в то время иначе. Классический пример – слово hidalgo, которое знают даже те, кто испанским не занимался. Идальго – это испанский дворянин, рыцарь. По-старокастильски он будет fijodalgo. За счет этого раскрывается этимология слова. Становится понятно, что hi в современном испанском – это на самом деле стяженная форма от hijo, который, в свою очередь, восходит к fijo – «сын, потомок». Чтобы закрыть эту цепочку, скажу, что fijo, в свою очередь, происходит от латинского слова filius, стоящего в отложительном падеже, в форме filio. По поводу того, что означает dalgo, в науке до сих пор нет единого мнения.

Думать по-испански и параллельно по-русски сложно, но можно. Это необходимо, когда тебе нужно передать содержание испанского или старокастильского текста на русском языке. При этом постоянно держишь в голове (по крайней мере, я держу), что надо убирать глагольную инверсию, потому что испанцы обожают ставить глагол перед подлежащим. Определение в испанском практически всегда стоит после определяемого, тогда как в русском оно не имеет фиксированного положения по отношению к определяемому.

Если говорить об академическом письме, то в испанской академической культуре таких жестких нормативов, как в англосаксонской культуре, не существует. Так же, как и мы, они делят яканье и мыканье. Можно говорить «я»,а можно говорить «мы».Обычно принято говорить «я». Но если ты говоришь «мы», наверное, ты имеешь в виду, что есть кто-то, кроме тебя, кто стоит за этим мнением.

В академической гуманитарной испанской культуре принято начинать текст с больших философско-методологических введений. То есть там, где я бы начал от кейса, от разбора источника, там испанец сначала расскажет о методологии, поговорит про Фуко, Бодрийяра и еще про полтора десятка французских и испанских имен. И только потом он перейдет к сути дела. Поэтому, открывая статью, скажем, по истории права, я без большой потери для содержания пролистываю первые 10-15 страниц и дальше уже начинаю читать внимательно, потому что дальше начинается что-то внятное.

Еще испанцы очень любят цитировать, давать выдержки из научной литературы, которую они читали по вопросу. Если нас учат пересказывать все своими словами и ставить сноску, то у них принято вставлять цитату целиком. Поэтому и тексты выходят довольном объемными. Есть у меня один коллега и друг в Мадриде, так тот вообще статьи меньше ста страниц не пишет. А еще особенность испанского в том, что он позволяет очень точно подобрать слова. У него очень богатый, развитый словарный запас. Испанцы любят пользоваться синонимами, повторять одно и то же слово несколько раз.

Писать по-испански все равно тяжелее, чем по-русски, чего греха таить. Но тяжелее, наверное, только по одной причине. Для того чтобы писать по-испански, надо переключаться на то, чтобы думать по-испански. В этом плане писать по-испански, конечно, удобнее всего, сидя в Мадриде. Там ты думаешь на этом языке, ты пишешь на этом языке, ты дышишь этим языком.

7 декабря, 2017 г.