Le français

Мы начинаем новую серию материалов, посвященную разным иностранным языкам. Преподаватели Вышки расскажут об их основном иностранном языке, его особенностях, об опыте обучения, общения с иностранными коллегами, написания научных статей, практиках перевода. В этом выпуске о французском языке рассказывают Олег Воскобойников, Анастасия Углева и Татьяна Змеёва.

 

Олег Воскобойников, профессор школы исторических наук факультета гуманитарных наук

Французский оказался для меня первым иностранным и поэтому, возможно, самым родным из неродных. Мама отдала меня в ближайшую к дому «специалку», где учили не английскому, потому что рассчитывала научить меня английскому самостоятельно – ее великие ожидания сбылись лишь частично. Школа же если чему и научила, то как раз французскому. Знакомство в одиннадцатом классе с лицеем Людовика Великого, гордым своим солнечным именем, дало понять, что учиться на этом языке можно, но стоявшая напротив лицея Сорбонна отпугивала уже крупной кладкой своей крепостной стены. В моей же подростковой голове с зазубренным в классе первым начали конкурировать другие языки: итальянский, английский, немецкий, латынь. За языками пришли и соответствующие научные горизонты: я занялся историей средневековой Империи, т.е. Италии и Германии.

Между тем родной истфак МГУ не спешил осчастливить меня стажировкой в приличном западном городе, с приличной библиотекой и стипендией. Единственный шанс реально продолжить образование за рубежом в конце 90-х я увидел лишь во Французском университетском колледже, сокращенно CUF. Он-то и вернул меня к французским мечтам школьных лет. В благодарность я сделал все от меня зависящее, чтобы мы, Вышка, стали его надежным партнером. Не вдаваясь в хвалебные подробности, отмечу лишь, что это место уникально тем, что в простой, даже неказистой московской аудитории ты получаешь шанс почувствовать французскую манеру преподавать серьезные гуманитарные материи на собственной шкуре, естественно, на французском, в исполнении обычно весьма приличных молодых преподавателей и профессоров на гастролях, с 20-балльной системой оценок за письменные сочинения, без всяких скидок на русскую нашу убогость. Это меня тогда страшно раззадорило и даже развеселило. Язык я оперативно вспомнил, на семинарах трещал без умолку, нес обычную студенческую чушь, со ссылками, однако, на источники. Изредка водил их профессуру в Кремль и Третьяковку, иконы показывал, к коему уроку привык навсегда. Так я познакомился со своим будущим учителем Жан-Клодом Шмиттом, с которым дружу двадцать лет. И это тоже – навсегда.

Выбор французского в моем случае обусловлен был все же не только сугубо прагматическими соображениями. Я медиевист с первого курса, с 1994 года. Из первых же лекций покойного классика Арона Гуревича я узнал, что все самое новаторское в моей науке пишется во Франции. Все мы бредили «Анналами», хотя непосредственный контакт с ними, небожителями, трудно было представить себе, сидя в обладающих по сей день специфическим запахом поточных аудиториях I гуманитарного корпуса МГУ. Тем не менее я выбрал медиевистику из чувства противоречия, ради ее сложности и сознательного сопротивления globish English. Это одна из тех гуманитарных областей, которая не подчиняется англо-саксонской языковой гегемонии и соответствующей ей системе ценностей. Естественно, как и в других науках, знание английского в ней постулируется как данность, но на нем одном далеко не уедешь. От медиевистики – так мне, желторотому, казалось – пахло старорежимной Европой, такой Европой, в любом уголке которой русский путешественник времен Карамзина или Герцена чувствовал себя как дома, переходя с немецкого на итальянский, с французского на английский и сопровождая очередной глоток мозельского тостом на латыни. Начитавшись подобных «космополитов» от русской словесности, я пошел во французские медиевисты.

Научный Париж – жилище славных муз, в особенности гуманитарных. Писать на французском пришлось сразу и много, еще в Москве. Кто-то из первых французских моих учителей сразу объяснил мне, что переводить самого себя на чужой язык дело гиблое, нужно было научиться думать на этом языке. По счастью, к этому приучил колледж, когда заставлял за четыре часа писать сочинение в классе: там переводить было нечего, сочиняли с чистого листа. Это вошло в привычку: я не пишу на французском стихов, но вижу на нем сны, когда изредка оказываюсь во Франции. По студенческой привычке. Точно так же, по студенческой привычке, пишу на французском статью или книгу. И по-прежнему, много лет спустя после защиты всех моих французских дипломов и диссертаций, французская гуманитарная поэтика, т.е. образный строй и выразительные средства научной гуманитарной мысли, мне наиболее близка. Исключительно из мазохистского чувства противоречия я изредка берусь писать на немецком, английском или итальянском: французский понятен любому уважающему себя профессиональному медиевисту мира, кроме русского. Но для русских я пишу по-русски и совсем иначе.

Французскую гуманитарную мысль человек, по отношению к ней внешний, часто журит за многословие и витиеватость, нередко выходящие за рамки словоблудия. Касается это и медиевистики. В особенности такие голоса часто слышатся из англо-саксонского и германского цехов. Отчасти они правы: даже французские диссертации часто бывали раздутыми до гротескных масштабов, потому что следовало не принести, а привезти на защиту в чемодане томов эдак семь-восемь. Я видел такие диссертации, иные даже не вовсе бестолковые. Журят французскую медиевистику и за приверженность всему новомодному, а следовательно, для старорежимного гуманитария подозрительно-скороспелому. Приходилось подобные укоры слышать и мне, насельнику бульвара Распай, где все новомодное и скороспелое приживалось быстрее, чем в Латинском квартале. Тем не менее и на Распае, в Высшей школе социальных наук, авангардность мышления и постмодернистская лексика никогда не обретали статус догмы: говорить и писать на французском об интересовавших меня – вовсе не только французских – сюжетах меня учили повсюду и очень разные исследователи. Поэтому при формальной, институциональной принадлежности «Анналам» по научным интересам и стилю письма (если вообще таковым обладаю) я вряд ли могу считать себя типичным их детищем.

Любой знакомый с французской научной поэтикой гуманитарий знает, что во Франции педантично приучают студента делить сочинение любого формата на три части и три подчасти, trois parties / trois sous-parties. Эта жесткая матрица представлялась чем-то схожим с нашим доморощенным «тезис/антитезис/синтез». Но я довольно быстро осознал и достоинства этих кандалов, ведь две главы предопределяют оппозицию между первой и второй, но третья вовсе не должна была играть роль «синтезатора». Близкое знакомство со всеми существующими в Париже крупными направлениями медиевистики показало мне и необоснованность обычной антифранцузской риторики. Как в любой другой стране, включая нас самих, здесь хватало и хватает верхоглядства, погони за ставками и лаврами. Здесь есть место любви, ревности, даже лжи. Но есть и настоящая дружба, взаимопомощь. Здесь мои мало кому интересные исследования читали и правили так внимательно, как никогда не читали и не правили в России. Поэтому теперь, когда Франция стала совсем далекой, французский останется моим вторым родным. Видимо, навсегда.

 

Анастасия Углева, доцент школы философии факультета гуманитарных наук

Как это ни странно, мое знакомство с французским языком началось с обнаружения на книжных полках в домашней библиотеке «Собачьего сердца» М. Булгакова, которое, как вы помните, начинается с монолога дворовой собаки. Мало того что книга была на французском, в ней были довольно любопытные иллюстрации, которые не могли оставить равнодушным, и мне очень захотелось прочесть ее именно на французском языке, поскольку книга, как мне тогда казалось, должна была быть написана с большим юмором. Уже безотносительно к этой книге, именно желание узнать, чем так специфичен французский юмор и французская сатира, побудило меня заняться вплотную языком. В 6-м классе я поступила в школу №1231 им. В.Д. Поленова в арбатских переулках, где оказалась в неповторимой атмосфере творчества и бесконечной любви ко всему французскому. Среди моих одноклассников были дети дипломатов и актеров, не понаслышке знавшие об особенностях французской жизни: в их домах было много отличной от привычной для меня утвари, картины, всяческие французские безделушки, привезенные как из Парижа, так и из бывших французских колоний. Мы много читали неадаптированной художественной литературы, ставили мини-спектакли на школьной сцене, а когда уже в старших классах читали «Войну и мир» Л.Н. Толстого – на тот момент любимую мою книгу, то обилие пассажей на французском языке только упрочивало любовь к французскому языку и желание заниматься им дальше.

Потом началось время некоторого забвения. Французский язык преподавали в университете скучно и нерегулярно. Но возможность получить стипендию французского правительства и отправиться в Сорбонну для обучения в магистратуре по философии у одних из самых известных французских мыслителей – «восьмидесятников» А. Рено, Л. Ферри, М. Гоше и др., – позволила вновь окунуться во французскую культуру и возобновить свои занятия языком. Подготовка докторской диссертации в той же Сорбонне сделала для меня французский язык профессиональным, основным рабочим иностранным языком, на котором приходилось читать, писать, готовить лекции и семинары, делать доклады на конференциях, а позже, когда на меня были возложены административные обязанности на факультете философии в НИУ ВШЭ, то и языком делового общения, поскольку до сих пор участвую в совместных с французами образовательных и исследовательских проектах.

Наверное, как и для большинства людей, которые отправляются во Францию не только ради туризма, пусть даже академического, а для работы и серьезной учебы, знакомство с Францией влечет за собой не только радости, но и разочарования. Отдельного описания заслуживает французская бюрократия и любовь французов к отдыху – от затянутого обеденного перерыва до многочисленных каникул и выходных дней, которые вызывают удивление, а иногда и раздражение, поскольку мешают решать административные вопросы быстро и качественно. Поначалу французы казались мне расхлябанными, много пьющими и малоорганизованными людьми. Все это наслаивалось на то, что даже красоты Парижа не могли отвлечь внимание от уличной грязи, немыслимого количества бомжей на каждом углу столичного города, обилия питейных и развлекательных заведений и т.п.

Отдушиной для меня стала Сорбонна. Мне повезло с коллегами, большинство из которых – трудоголики и чрезвычайно увлеченные своим делом люди! Общение с ними переворачивало ставшее уже привычным представление о праздной, часто утомительной французской жизни и давало возможность найти в привычной академической атмосфере укрытие от вызывающих непременное любопытство, но все же чуждых особенностей французской столичной повседневности, в которой безудержное творчество, стремление к прекрасному и всеобщему благоденствию парадоксальным образом соседствует с пренебрежением к чистоте и бросающейся в глаза социальной дифференциацией. В этом смысле Сорбонна до сих пор остается для меня цитаделью и башней из слоновой кости, несмотря на то что и «академикам» ничто человеческое не чуждо, но за пределами университета! Именно здесь, за книжными полками, в маленьких, но уютных кабинетах в окружении старинных книг и портретов знаменитых ученых, философов, писателей, в атмосфере исторической исключительности среди таких же увлеченных молодых или старшего возраста коллег вести длительные профессиональные дискуссии или заниматься исследованиями доставляет особое удовольствие. Именно здесь еще существует тот французский язык, который был языком аристократов, лишенным уличного сленга и многочисленных иноязычных вкраплений в виде англицизмов, американизмов и арабизмов. Стремление к сохранению французского языка характерно для большинства моих коллег, в чьих семьях чистота французского языка была одной из высших ценностей, как бы высокопарно это ни звучало. Общение с ними доставляет огромное удовольствие, во-первых, потому, что именно этот чистый язык, лишенный варварства и экзотизма, изначально и вызывает восторг, а во-вторых, потому, что в этой среде все еще можно поговорить и о поэтах Плеяды XVI века, и о Лабрюйере, и о Паскале или о Викторе д’Арленкуре. Современные молодые люди, к сожалению, и во Франции вряд ли вспомнят, кто такой хотя бы А. Дюма или В. Гюго.

Постановка и описание научной проблемы французскими авторами, в сущности, серьезным образом, на мой взгляд, не отличается от того, как это делают сегодня англичане, немцы, испанцы или как это привыкли делать мы. Но их научные статьи, к примеру, куда более единообразно структурированы, нежели статьи на русском языке. Так, французы всегда начинают с постановки проблемы, затем выдвигают тезис и обосновывают его. Такова структура любой научной работы, включая проекты исследований или студенческие курсовые. Не следуя ей, вы вряд ли сможете опубликоваться в серьезном научном издании.

Что касается переводов, то, поскольку мне приходится работать с текстами преимущественно философскими, историческими или филологическими, одна из проблем, с которой сталкиваюсь, – это адекватный перевод терминов, особенно если автор основного текста заимствует их из средневекового французского. Часто в русском языке не находится абсолютного эквивалента. А французы любят показать свою эрудицию! Есть и другая проблема – подражание отдельными французскими авторами манере письма авторитетных для них предшественников, при том что содержание концепций может существенным образом отличаться или вообще не быть мало-мальски существенной преемственности. И это подражание порой мешает восприятию оригинальной идеи, особенно если ты хорошо знаком с манерой и содержанием работ того мыслителя, которому подражают. Бывает так, что за этими языковыми хитросплетениями трудно уловить собственную мысль автора, поскольку французская, скажем, философская терминология очень концептуальна и требует широких профессиональных познаний.

 

Татьяна Змеёва, доцент, профессор кафедры французского языка департамента иностранных языков НИУ ВШЭ

Выбор французского языка, который определил траекторию всей моей жизни (образование, профессиональная и научная деятельность, круг интересов и пр.), сделали мои родители, решившие перевести меня (в 3-й класс) из общеобразовательной школы во вновь открывшуюся школу с углубленным изучением французского языка. Тогда, в 60-х, им, не имевшим никакого отношения к иностранным языкам, казалось, что знание французского языка откроет для меня новые, неизвестные и недоступные для них горизонты. В условиях закрытости советского общества, когда за рубеж выезжали редкие его представители, им казалось, что у меня может появиться шанс однажды увидеть Францию. А если даже и нет, то я смогу по крайней мере читать в оригинале книги французских авторов, слушать (и понимать!) красивые песни на французском языке, одним словом, приблизиться к культуре Франции. В общем, родители мои были романтиками и оптимистами.

Я полюбила французский язык с первого урока. Мне безумно понравилась специфика произношения (которая, кстати, многих пугает носовыми гласными, неповторимым звуком «р»), мелодичность, поэтичность звучания. К концу обучения в школе я уже не сомневалась, что свяжу свою жизнь с французским языком. Школа в лице прекрасных преподавателей очень хорошо подготовила меня к поступлению в ведущий на тот момент вуз – Институт иностранных языков им. М. Тореза. Я благодарна этому вузу и факультету французского языка, на котором училась, за то, что любовь к французскому языку не только не остыла, но и окрепла, приобрела новые, более осознанные формы и превратилась в профессию.

В школе и институте мы узнали очень много о Франции. Про Париж мы знали все! Порой гораздо больше самих французов. От истории возникновения на острове Ситэ (Ile de la Cité), который считается колыбелью Парижа, до современности. Все его достопримечательности были нам «знакомы»! Оставалось только увидеть собственными глазами. Но было и то, чего мы не могли знать с такой же глубиной. Мы не знали самих французов, особенностей их менталитета, реальных условий их жизни. В нашем сознании существовало множество стереотипов, не все из которых, кстати, соответствовали французской действительности.

Первые шаги навстречу французской культуре (в самом широком смысле этого слова) я начала делать, работая (начиная с 3-го курса института) с французскими делегациями, которые приезжали в СССР по линии различных политических, общественно-политических и профсоюзных организаций (КПСС, ВЛКСМ, КМО при ВЛКСМ, ВЦСПС). А вот знакомство с Францией и французами «на их территории» впервые произошло в середине 70-х, когда я, студентка 5-го курса, в составе немногочисленной группы студентов поехала на стажировку в Высшую школу переводчиков (Ecole supérieure des interprètes et des traducteurs) в Париже.

Именно тогда практика подтвердила теоретические знания (почерпнутые из курса языкознания), что иностранный язык – это не просто система знаков. За каждым иностранным словом стоит понятие и, следовательно, предмет или явление иного мира, иной национально-культурной реальности. Именно поэтому очень важно знать, в каком контексте слово употребляется, что стоит за ним в реальном процессе общения. Приведем очень простой пример, не вдаваясь в его научную интерпретацию. Так, в русском языке слово «случай» используется нами в разных контекстах, а вот во французском языке в зависимости от контекста будут использоваться разные слова: cas (напр.: «случаи употребления артикля»; «в случае, если…»), occasion (напр.: «мне представился случай поехать…»), incident (напр.: «произошел неприятный случай»); accident («несчастный случай»); chance («счастливый случай»). Поэтому, добавляя в свой иноязычный тезаурус новое слово,необходимо проявлять осторожность в его употреблении. За подобными явлениями стоят, в частности, различия в объеме значения слов, их сочетаемости с другими словами, ситуативность употребления и т.п.

Не стоит забывать и о том, что общение – не просто вербальный процесс. Его эффективность зависит от множества факторов помимо знания языка: условий общения, правил этикета, знания невербальных форм общения (мимики, жестов), наличия глубоких фоновых знаний и многого другого. Очень часто для обеспечения эффективности общения между представителями разных культур надо преодолеть не только языковой барьер, но и барьер культурный.

Если говорить об общении представителей разных культур в профессиональной сфере, то добиться эффективного делового сотрудничества, партнерства можно лишь на основе взаимопонимания. А вот взаимопонимание возможно в том случае, когда осознаешь, с кем имеешь дело, когда понимаешь, чем продиктованы те или иные поступки и решения, когда владеешь знаниями о социально-психологических особенностях партнера, особенностях его национального менталитета.

Именно поэтому языки должны изучаться в неразрывном единстве с миром и культурой народов, говорящих на этих языках.

Существует большое количество работ, посвященных искусству написания научной статьи. В основном все они рассматривают данную проблему на примере английского языка. Многие из них выделяют особенности академического стиля и на их основе выводят некоторые руководящие принципы, которым рекомендуется следовать при написании научной статьи. Французский язык не является исключением, и предлагаемые системные подходы вполне применимы и к написанию научной статьи на французском языке. Трудность в данном случае может заключаться в способах языкового «оформления мысли», которые, с одной стороны, отражают специфику французской научной культуры, с другой стороны, лексико-семантические, грамматические, стилистические и функциональные особенности французского языка.

Остановимся, в частности, на трудностях, связанных с выбором терминологии. Для написания на французском языке научной статьи, которая была бы интересна и понятна франкоязычному научному сообществу, необходимо владеть терминологией, характерной для конкретной отрасли знания и принятой франкоязычными исследователями. Основная трудность состоит в том, что в научно-методической литературе по определенной проблеме часто не наблюдается единообразия ни в обозначении, ни в определении сущности рассматриваемого явления, а словарь предложит несколько разных версий терминов и никогда не подскажет, какую из них выбрать. Даже при схожести терминов часто существует их различная смысловая наполняемость у отечественных и французских исследователей.

В качестве примера могу привести недавно проведенное мной исследование существующего разнообразия терминов, используемых французскими и отечественными специалистами в области лингводидактики (а вслед за ними и авторами многочисленных программ и методик обучения французскому языку как во Франции, так и в России) применительно к процессу обучения французскому языку в утилитарных и/или профессиональных целях. Исследование показало, что терминология, используемая французскими лингводидактами, отражает изменения целей обучения, его содержания, состава обучающихся и их потребностей, которые происходили на протяжении длительного исторического периода. Французские разработчики дидактических материалов ориентируются на самую разнообразную аудиторию, постепенно расширяя ее, учитывая меняющиеся потребности обучающихся. Эта реальность нашла свое отражение в сменяющих друг друга обозначениях процесса обучения французскому языку в утилитарных /профессиональных целях.

С начала 90-х годов прошлого века в работах французских методистов, посвященных проблемам обучения французскому языку в утилитарных целях, сосуществуют понятия «французский язык специальности» (Français de spécialité), «французский язык для специальных целей» (Français sur Objectifs Spécifiques/FOS), «профессиональный французский» (Français professionnel), «французский язык для профессиональных целей» (Français à visée professionnelle) и, наконец, «французский профессиональный язык» (Français langue professionnelle), за каждым из которых стоит своя реальность.

Изучение научных работ, программ обучения, предлагаемых различными образовательными учреждениями и курсами иностранных языков, показало, что в отечественной лингводидактике также существует множество терминов, связанных с понятием обучения иностранному языку в утилитарных целях: «профессионально ориентированное обучение», «профессионально ориентированный язык», «профильно-ориентированный подход к обучению», «профессионально ориентированная языковая подготовка», «профессиональный французский», «иностранный язык профессионального общения», «французский язык для профессиональных целей», «французский язык для делового общения», «деловой французский» и, наконец, «французский язык для специальных целей». Однако такой четкости в определении понятий с точки зрения их объема, дидактических принципов, целей, как в трудах французских методистов, не наблюдается.

Таким образом, когда мы говорим о профессионально ориентированном обучении иностранному языку, когда используем пришедшую из французской лингводидактики терминологию при разработке программ и определении дидактической модели обучения иностранному языку, мы не всегда имеем в виду ту же реальность, учитываем те же факторы (специфику обучающихся, их потребности и т.п.), что и наши французские коллеги. Правильный выбор терминологической и/или общенаучной лексики, отражающей суть рассматриваемой проблемы, является залогом взаимопонимания с франкоязычными коллегами.

Франкоязычный научный текст отличается регламентированностью, которая проявляется в унификации терминологии, в употреблении принятой общенаучной лексики, фразеологии и служебных слов, в особенностях морфологического оформления и синтаксического построения высказываний. Без учета этих особенностей ваша научная статья не будет «французской».

Для написания качественной научной статьи на французском языке не достаточно просто владеть материалом, необходимо приобщиться к французской научной культуре в целом и к культуре написания научных статей в частности. А для этого необходимо читать научные работы по интересующей вас проблематике, написанные на французском языке франкоязычными авторами.

Авторы текста: Воскобойников Олег Сергеевич, Змеёва Татьяна Егоровна, Углева Анастасия Валерьевна, 8 ноября, 2017 г.