Китайский язык

我们不是为了学校，而是为了生活而学习。

Алексей Маслов, руководитель Школы востоковедения факультета мировой экономики и мировой политики

Я начал изучать китайский, когда поступил в ИСАА еще в 1981-м. Тогда модным было изучать японский, чуть меньше – арабский, а китайский, как и множество других языков, считался невыездным, так как еще продолжалось противостояние СССР и КНР и мало кто мог предположить, что оно так быстро завершится, а китайский станет самым популярным восточным языком в России. Я же намеренно выбрал китаеведение, и для этого было как минимум две причины. Я увлекался китайскими духовными традициями и зачитывался двухтомником «Китайская философия» – по сути, единственным на тот момент качественным вариантом перевода нескольких десятков классических трудов. А во-вторых, активно практиковал китайское ушу и очень хотел научиться читать в подлиннике наставления старых мастеров и получить возможность однажды побеседовать с реальными наставниками, живущими где-то высоко в горах. Признаюсь, что все, что задумывал, удалось: и побеседовать с великими наставниками, и пожить в разных буддийских и даосских общинах, и прочитать в подлиннике многие трактаты и даже перевести их. Но это была лишь малая часть того, что открыл для меня китайский язык: он открыл другую культуру мышления, другой образ культуры как таковой.

Знание любого, особенно восточного языка позволяет глубже понять картину мира в сознании его носителя, а поэтому без китайского языка невозможно даже в малой степени адекватное понимание как традиционной китайской культуры, так и современных, скажем, политических и социальных процессов. Никогда не верьте научным и аналитическим трудам тех, кто рассуждает о Китае, не владея блестяще (да-да, не в объеме пары лет изучения) китайским языком и не способен свободно вести беседу и читать специализированную научную литературу. Взгляд такого человека всегда останется внешним, поверхностным и практически всегда ошибочным. Именно язык раскрывает нам те мотивы, те внутренние интенции, которые китайский собеседник (иногда это бизнесмен, иногда высокопоставленный чиновник и политик) очень хотел бы скрыть.

Есть и другой, более глубинный аспект. Изучение восточного языка ‒ это всегда диалог с самим собой, с тем культурным собеседником, который живет в тебе и сопоставляет многие явления китайской культуры с привычными для тебя понятиями. Изучение языка и разговор на нем ‒ всегда сопоставление культурных ценностей, допустимого и неприемлемого в культуре. И как результат это раздвигает границы твоего собственного понимания, максимально расширяет границы сознания, когда сталкиваешься с тем, что внешне поведение людей на другом конце планеты может выглядеть вполне обычным и привычным, но в реальности они движимы другими мотивами и даже осмысляют мир в других категориях. Невозможно хорошо говорить на китайском языке, не пропуская в этот момент через себя китайскую культуру. Здесь важна интонационная картина речи, модуляции голоса (а они разные для выступления на конференции и при дружеском общении), акценты на определенные слова и даже намеренные оговорки. Это апелляция в языке к историческим прецедентам, героям. К тому же китайский язык – это и огромный пласт невербального общения, в том числе положение тела, манера поведения, способность перейти с официальной на дружескую модальность в словах и жестах.

Изучение китайского языка, а затем и чтение лекций на нем, особенно по компаративным аспектам в культуре, религии, политике, в конечном счете заставляют задуматься над тем, насколько глубинно может различаться в разных культурах отношение к самому факту смерти или рождения ребенка, к ценности человеческой жизни вообще, к понятию морального и допустимого, даже к любви, и целомудрию, и разврату ‒ они имеют иные традиционные значения.

Китайский язык изначально был предназначен для другого характера науки, эта китайская наука представляла собой размытые рассуждения, без четкой постановки проблемы, с многочисленными цитатами из классиков и современников, без ясной методологии. И сегодня большинство китайских трудов по филологии, истории, другим гуманитарным наукам воспринимаются как рыхлые и бессистемные работы с большим количеством неработающего материала и без особой его верификации – такова каноническая традиция. Конечно, сегодня большинство китайских ученых международного уровня используют западные стандарты построения научного исследования и написания статей. Дается им это с трудом, не случайно даже у крупных китайских ученых есть рерайтеры, которые переписывают их статьи в приемлемом для стандартных научных публикаций виде, а Китай целенаправленно покупает крупные научные журналы, чтобы без труда выводить своих ученых в различные рейтинги Scopus and WoS. В этом плане китайская наука – плохой пример для подражания.

Но любое изучение Китая, будь то философия, экономика, современная политика или культура, требует, чтобы вы всегда учитывали то, что чаще всего именуется национальной спецификой – в Китае она выражена как нигде ярко. А также знали методологию изучения этой специфики, а не просто занимались механическим изложением уже известных из китайской истории фактов. И здесь китайский язык позволяет заглянуть внутрь, увидеть то, что не видели или не рассмотрели до тебя. Любой процесс надо анализировать на всю глубину истории. Например, чтобы понять нынешние тенденции развития Китая, его экономического расширения, его активности во внешней политике, трансформации его внутренней политической жизни, надо хорошо понимать общую логику развития Китая, а для этого ‒ знать десятки тонкостей в области истории, политической культуры, этнических особенностей мышления и национальной идентичности. Собственно, этим и занимается современное китаеведение, которое способно понять сквозную логику развития Китая, стереотипы культурного и политического мышления представителей самых разных слоев общества, дать ответы на вопросы самой системы экономического или политического развития как традиционного, так и современного Китая. За счет комплексности по научной глубине и практической эффективности оно во многом отличается от классического востоковедения середины прошлого века, постепенно превратившегося в науку в себе, равно как и от поверхностных суждений политологов или международников, которые берут лишь сиюминутный срез событий. Меня всегда поражают ученые, в том числе и отечественные, которые, не говоря ни слова на китайском и мало разбираясь в особенностях построения китайских системы коммуникации и научного знания, активно пытаются вести научные исследования: они просто воспроизводят в глазах китайских коллег традиционный образ варвара.

Один из основных способов постановки научной проблемы в данном случае заключается в том, как национальная специфика повлияла на то или иное событие или явление, как это явление монтируется с другими событиями или процессами и почему оно вообще произошло. А отсюда же определяется и круг источников ‒ в подавляющем большинстве это источники на китайском языке, от эпиграфического материала и философских и политических трактатов до статистических данных и даже китайских роликов на файлообменниках. Даже для оценки общественного мнения и беседы с вашим ученым коллегой вам придется хорошо знать язык. Китайский язык – это всегда нюансы, многозначность и контекстуальность, поэтому его нельзя «немножко понимать», как например, обиходный английский.

В силу своей иероглифической письменности в Китае принято обыгрывать омофоны (слова, одинаковые по звучанию, но пишущиеся разными иероглифами). На этом построены многие призывы и политические лозунги, на этом же построен и особый политический метафорический язык: называют абстрактное явление или даже героя мультфильма, а в реальности подразумевают известного политического деятеля.

При написании статей для китайских журналов крайне важно соблюдать корректность, и не только по отношению к неким политическим идеям. Порой, если твои идеи расходятся с мейнстримом китайской исторической или социальной науки или ты противоречишь взглядам какого-то известного ученого, твою статью могут отклонить без объяснений. При этом реальную открытую научную дискуссию в Китае вести не принято, если по этому поводу не приняли специальное решение.

Китайский язык действительно крайне сложен для написания научных трудов, в несколько раз сложнее английского, и это не преувеличение. У нас есть лишь единицы ученых, способных относительно грамотно написать научную статью на китайском языке, в большинстве случаев статьи переводятся носителем языка с русского на китайский. Кстати, всякие забавные переводы с китайского на русский, которыми пестрит интернет, сделанные старательными, но не очень образованными китайцами, являются прекрасным примером того, как может выглядеть ваше сочинение на китайском, если над ним не поработает хороший корректор. Академический язык ‒ вообще особый мир, его мало где преподают у нас и вообще не учат в Китае. Попутно замечу, что Китай очень хорош для приобретения навыка свободного говорения, но вот уровень преподавания китайского языка иностранцам в Китае оставляет желать лучшего. В любом случае принцип здесь прост: китайский надо знать не хуже, чем знают его сами носители, а историю или культуру Китая ‒ лучше, чем они. Только тогда можно работать с Китаем.

 

Дмитрий Худяков, доцент Школы востоковедения факультета мировой экономики и мировой политики

Я начал учить китайский язык 15 лет назад. Когда поступал, в 2003-м году, я, как и большинство студентов что сейчас, что тогда, шел без понимания того, что такое Китай, просто потому, что это было перспективно. Уже тогда Китай был на подъеме, о нем все говорили: это важный партнер, хорошие перспективы трудоустройства и так далее.

Исходя из таких неопределенных интересов я поступил на экономическое отделение Института стран Азии и Африки. Потом уже, по ходу, меня больше заинтересовали традиционная культура, литература, религии Китая. Китай – как матрица, засасывает в себя. Кандидатскую диссертацию я защищал уже по китайской филологии.

Главная специфика изучения китайского связана с тем, что нужно учить иероглифы. Китайский и японский – вот два языка, которые используют иероглифы. Все остальные языки используют те или иные алфавиты: 22 знака, 28, 33, даже до сотни разных знаков. А иероглифов – тысячи и тысячи. Самые большие словари включают в себя до 80 тысяч и даже больше. Причем есть общая тенденция к росту числа иероглифов. Конечно, мы столько не учим и не знаем. Но по крайней мере 3–4 тысячи иероглифов надо знать.

Есть специальные, образные техники запоминания иероглифов. Например, можно запоминать иероглиф по элементам его структуры ‒ ассоциируешь элементы иероглифа с какими-то своими представлениями, с чем-то, на что, как тебе кажется, это похоже. Например, иероглиф, обозначающий число и состоящий из элементов «рис – женщина – бить», мы на первом-втором курсах запоминали так: «женщина бьет из-за риса» или что-то в этом роде. Придумывали какие-то свои истории, чтобы запомнить. Поначалу это сложно, конечно, а потом, как и в любом другом случае, когда постоянно с чем-то работаешь, оно укладывается.

Если регулярно, методично работать именно над привыканием к китайскому произношению, то тут нет какой-то совершенно непреодолимой преграды. В принципе, настоящую, живую речь на иностранном языке всегда поначалу трудно воспринимать. На любом языке ‒ на английском, французском. В этом смысле китайский не сильно отличается от остальных. Тем не менее этот аспект аудирования, то есть восприятия речи на слух, был для нас, когда мы учились (думаю, и для остальных студентов тоже) одним из самых сложных.

Сейчас в Казахстане обсуждается, переходить на латиницу или не переходить. На Украине тоже, я недавно слышал, начинают где-то обсуждать: а не перейти ли нам? Но это вещь символическая. В Китае иероглифы всегда были, есть и будут. Китай таким образом отстаивает свой культурный суверенитет: латиница – это хорошо, в каких-то областях мы для удобства можем ею пользоваться, но иероглифы – это наше все, это наша культура. Это первое.

Второе. Иероглиф в гораздо большей степени, на мой взгляд, (и, наверное, не только мой) встроен в китайскую культуру, чем, например, русская буква кириллического алфавита в русскую. Иероглиф – это и каллиграфия, и живопись одновременно, это такая образность. Традиционная китайская картина – это собственно изображение плюс каллиграфически написанные стихи. То есть никуда вы иероглиф не выкинете, его очень трудно так заменить, вырвать из культуры.

А потом, в отличие, скажем, от Кореи или Вьетнама, где от иероглифики отказались практически полностью, в Китае все-таки до конца не произошел переход на полностью разговорный язык. Что я имею в виду? К примеру, мы в России примерно как говорим, так и пишем. А в Китае не так. Там на протяжении тысячелетий писали на едином традиционном, классическом языке, а говорили везде на разных диалектах. Так вот, идея реформы языка в Китае в XX веке заключалась в том, чтобы отказаться от старого классического языка и наследия и начать писать как говорим, как это принято в России, в Европе и так далее.

Реформа китайского языка многогранна, многопланова. Первой ее задачей стала унификация языка. Как я уже сказал, писали-то везде одинаково, а говорили по-разному. Но людей грамотных, образованных было относительно немного. Поэтому первой задачей стало распространение единого языка в системе образования.

Другой задачей реформы было сделать так, чтобы устный и письменный языки не сильно различались. Но надо понимать, что это первая половина XX века, когда Китай находился в глубочайшем кризисе ‒ социальном, политическом, экономическом, каком угодно. Европа и Запад в широком смысле – на подъеме. И почти вся китайская элита (если не вся поголовно, то большая часть), можно сказать, ориентирована на Запад. Для этих людей Запад – синоним прогресса, синоним успеха, а традиционная китайская культура –что-то отсталое, заскорузлое, то, что тянет Китай назад. Тогда Китай (и не только Китай, Япония тоже) стремился копировать все западное. И идея этой реформы во многом была вдохновлена западным опытом: сделаем как у них.

Более того, ставилась даже задача в конечном счете уйти от иероглифики вовсе. Не сразу, но постепенно прийти к латинице. Но не пришли. И переход к новому языку не завершился. Те тексты, которые пишутся ‒ публицистика, документы, научные статьи, ‒ не пишутся на том языке, на котором люди разговаривают. То есть если просто взять и перевести письменный китайский текст на латиницу, он будет непонятен.

Дело тут не столько в грамматике, сколько в лексике. В китайском слогов мало и очень много слов, которые звучат одинаково, но иероглифами записываются по-разному. То есть существует много-много иероглифов, которые читаются одинаково. В устной речи эта проблема не ощущается благодаря тому, что синонимичные иероглифы объединяются. Но все равно даже в устном общении китайцы часто переспрашивают: вы имеете в виду то-то или то-то? В письменной речи такой диалогический режим, естественно, невозможен. И в письменной речи эта проблема снимается при помощи иероглифов.

Китайский научный текст в естественных и социальных науках с точки зрения метода или постановки исследовательской проблемы мало чем отличается от текстов, написанных на других языках. В физике, математике или экономике, экономической теории принципиальных отличий нет. Почему? Потому что практически все заимствовано с Запада в широком смысле: что-то из Советского Союза, сейчас заимствование идет в основном из Америки. То есть научный дискурс в этих нетрадиционных для Китая областях строится по тем же законам, по которым он строится на Западе. Собственно говоря, практически все китайские физики, не говоря уже об экономистах, учились где-то на Западе. Второе поколение могло учиться у профессоров в Китае, у тех, которые учились по американским или каким-то другим западным учебникам, и так далее. И здесь каких-то принципиальных отличий нет. Отличия есть в тех научных областях, которые специфичны для Китая, то есть в китайских гуманитарных науках. Это совершенно особая область знаний, которая возникла и развивалась задолго до начала активной вестернизации. Там свои законы, свои принципы, свои подходы. Это просто отдельная наука.

Первое, с чем сталкиваешься при переводе с китайского, – это совершенно другой строй языка, принципиально другая грамматика. Фраза строится по-другому. Ведь язык – это не просто собрание каких-то грамматических правил и словарь. Язык – это определенный образ мыслей, языковая картина мира, отражающая то, как носитель языка видит мир, как он его описывает. Вот это видение, это восприятие мира у носителей китайской и, скажем, русской языковой картины мира совершенно разное. То есть при переводе фразы с китайского на русский приходится ее кардинально перестраивать.

Вы не можете просто дословно перевести какую-то фразу с китайского на русский или с русского на китайский. Вы должны прослушать или прочитать всю фразу от начала до конца и затем ее перестроить, потому что в китайском языке принято одно акцентное выделение или, например, один порядок слов ‒ в китайской фразе всегда есть подлежащее, сказуемое, дополнение, между подлежащим и сказуемым идут всякие обстоятельства, а распространенное определение перед определяемым словом, – а в русском языке совсем по-другому: подлежащее может стоять в конце, сказуемое в начале, распространенное определение обычно следует после определяемого слова, обстоятельства тоже стоят не там, где в китайском. То есть невозможно пословно переводить. Надо всю фразу целиком разобрать и потом заново собрать в соответствии с грамматикой другого языка. Кстати, если вам или вашим слушателям, читателям будет интересно, можно взять какой-нибудь журнал, например журнал «Китай», где китайцы пишут по-русски, и посмотреть, насколько этот язык русский. Я не знаю, сразу ли они пишут по-русски или переводят с китайского. Там русский текст, но чувствуется, что писали китайцы.

Китайский язык по своему строю кардинально, на всех уровнях отличается от русского, от любого другого западноевропейского языка. Начнем с того, что в китайском нет никаких привычных для нас грамматических категорий. Нет склонений, спряжений, нет грамматических категорий лица, числа, времени, рода – ничего этого нет. По-русски вы не можете построить предложение вне времени. Когда вы используете глагол, он всегда будет либо в настоящем, либо в прошедшем, либо в будущем времени. Он не может быть в никаком времени, а по-китайски – может. Потому что там нет грамматической категории времени. Время, конечно, может выражаться, но по-другому ‒ лексически. И отдельная проблема ‒ как это передать при переводе.

Есть два набора иероглифов: упрощенное написание и полное. В 1950–1960-е годы, когда в КНР проходила уже упоминавшаяся языковая реформа, прошло несколько раундов упрощения иероглифов, когда, грубо говоря, часть черточек убрали, часть заменили на более простые элементы, чтобы они проще писались. А, скажем, на Тайване или в Гонконге этой реформы не было, поэтому они продолжали и продолжают до сих пор писать так, как в КНР писали до реформы. То есть фактически сейчас параллельно существуют два ряда иероглифов: кэнээровские упрощенные и полные на Тайване и в Гонконге.

Но самая большая сложность при переводе с китайского на русский или любой другой язык заключается не в грамматике, а в лексике, в том, как передавать те или иные реалии, так как они отражают особенности нашей жизни, нашу культуру, историю и так далее и очень многого из того, что для нас совершенно естественно, в Китае просто нет. Например, фразеологизмы. В китайском фразеологизмы представлены гораздо шире, особенно в письменном тексте, но и в устной речи тоже встречаются. И, как любой фразеологизм, они отсылают к каким-то реалиям китайской культуры, китайской истории, которые даже для специалиста, знающего язык, не всегда понятны, а уж для человека со стороны и подавно.

Эти реалии без глубокого знания культуры нигде не почерпнешь. Например, Китай – страна со сложной картиной религий. Большую роль там играют буддизм, даосизм. Точно так же, как у нас в России, скажем, православие. Какие-то религиозные понятия, обряды, когда они встречаются в тексте, никак не объясняются, потому что для китайца они понятны, а мы, когда, с ними сталкиваемся, лезем в словари. Или, скажем, поручик Ржевский. Нам не нужно объяснять, что такое поручик, мы с детства знаем. Поручик – это определенное воинское звание. Китайцам это совершенно непонятно. Зато у них своя система рангов, чинов, взаимоотношений в семье, и клановая структура очень важна для китайского социума, чего у нас в культуре нет. Или, например, все, что связано с едой. В Китае это целый культ, который уходит корнями в глубокую древность.

Наверное, то же можно сказать про любую культуру. Но я сам владею английским, французским, немецким языками, мне есть с чем сравнить. И я понимаю, что в случае Китая эта культурная разница больше, она больше бросается в глаза, она представляет большую сложность.

Есть разные стратегии перевода, особенно наглядные в переводах классических китайских произведений. Например, высказывания Конфуция, афоризмы и тому подобное. Одних только широко известных переводов афоризмов Конфуция существует пять-шесть, а так их гораздо больше. И они различаются в том числе стратегией перевода, подходом к переводу разных реалий: титулов, имен, названий. И тут образуется континуум от одной крайности до другой. Одна крайность – это все переводить, все реалии и понятия и пытаться подобрать для них какой-то аналог. Другая крайность – ничего не переводить, все транскрибировать. Я не могу сказать, какая стратегия лучше. С одной стороны, если максимально оставлять какие-то оригинальные понятия, то получается не очень удобоваримый текст, много варваризмов. А с другой стороны, хочется сохранить дух оригинала, чтобы все-таки было видно, что это не русская сказка, а китайская сказка, переведенная на русский язык. Кроме того, не всегда найденный переводчиком аналог является аналогом на самом деле, он может вносить какие-то дополнительные значения, которых в оригинале нет. Или наоборот, в нем могут быть утрачены какие-то смыслы, которые есть. Здесь, в этом пункте, как раз заканчивается ремесло и начинается искусство. Главное, что нет какой-то единообразной, законодательно утвержденной и зафиксированной стратегии, все определяется вкусом и эрудицией переводчика, его культурным багажом, начитанностью и так далее.

Авторы текста: Маслов Алексей Александрович, Худяков Дмитрий Андреевич, 28 июня, 2018 г.