«В этом романе каждый человек делает выбор и дальше несет за него ответственность» – Новости – Окна роста – Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики»

Художественная книга

Галина Широкова, профессор департамента менеджмента Санкт-Петербургской школы экономики и менеджмента

В юности, в университете, я открыла для себя Марселя Пруста, Владимира Набокова, Джеймса Джойса и была заворожена стилем их произведений. В Советском Союзе новейшая зарубежная литература была доступна широкому читателю по журналу «Иностранная литература», и я ходила в библиотеку и читала там Джойса и так, по одной главе, прочитала всего «Улисса» (1920).

Но мой любимый писатель, если мы не берем русскую литературу (которую я обожаю), – это Томас Манн, и самая любимая моя книга – роман «Иосиф и его братья» (1943). Во-первых, эта книга очень красиво написана, просто читаешь – и наслаждаешься стилем. Я, естественно, читаю на русском языке, но даже перевод просто шикарный. Во-вторых, она помогает тебе немножко приблизиться к ответу на вопрос, зачем мы здесь, в чем смысл нашего существования. А главное – это сама история. Она ведь, по сути, о том, как человек, молодой парень, ребенок фактически, становится самостоятельным. Он был любим отцом, жил в заботе и тепле, и вдруг братья бросают его в колодец, и он оказывается оторван от семьи, от родового гнезда, лишен всяческой поддержки, попадает в рабство, затем в Египет и так далее и в итоге становится самостоятельным.

И эта история описана в двух томах. В ней несколько сюжетных линий. Одна линия связана с мифологией библейского сюжета: это то, как герой проявляет себя благодаря своим личным качествам – уму, сообразительности, красоте – и, в общем-то, добивается успехов. Вторая линия, мне кажется, про научный поиск и познание себя как человека. И третья линия – это постоянное чувство горечи героя от разлуки с отцом, который тоже страдает все эти годы.

Мне кажется, что эта книга нужна в первую очередь людям, которые действительно хотят понять себя, понять, почему мы такие, какие есть, что на нас влияет, каким образом мы развиваемся. Понять, насколько мы жертвы судьбы, а в какой степени мы сами создаем свою жизнь и за нее отвечаем. Мы пушинки, которые несет судьба и которые ничего не могут с этим сделать, или мы сами строим свою судьбу? Наверное, это самое важное.

У меня есть несколько книг, которые я перечитываю с некоей периодичностью, некоторые каждый год. Мне интересно, как меняется мое восприятие. Бывает, ты читаешь и ждешь определенных моментов, где у тебя раньше слезы выступали или мурашки бегали по коже. А оказывается, что теперь тебя трогают другие моменты, а те ты уже спокойно воспринимаешь. Потому что время идет, и ты взрослеешь. Но главное, что влияет на восприятие, – это контекст, в котором ты читаешь. Одно дело – читать, когда у тебя все хорошо, настроение прекрасное, а другое – когда что-то происходит в твоей жизни или в стране. Сейчас, готовясь к интервью, я снова открыла книгу Томаса Манна с мыслью о том, чем в сегодняшней ситуации была бы полезна эта книга. В этом романе каждый человек делает выбор и дальше несет за него ответственность. Но критерии выбора у всех разные. С позиций сегодняшнего дня там интересна еще одна тема – служение своему народу: то, как по-разному в каждом времени понимается это служение. Вторая жизнь Иосифа, уже в Египте, фактически связана с идеей служения, несмотря на то что это не его страна. Но дело не в стране, не в национальном контексте. Там звучит такая идея, что ты не просто так живешь, нельзя переступать через себя, нужно оставаться человеком и понимать, ради чего ты живешь.

Ольга Дымарская, ведущий научный сотрудник Центра общего и дополнительного образования имени А.А. Пинского Института образования

В конце 1980-х – начале 1990-х были в ходу такие анкеты, не социологические, а девчачьи, дневникового характера, которые давали заполнять друзьям. И там был пункт «Твоя любимая книга». Мне кажется, с тех пор больше я этим вопросом не задавалась. А сейчас вспомнила свой ответ тех лет и, подумав, с ним согласилась.

Моя любимая книга – это трилогия Александры Яковлевны Бруштейн, из которой более известна первая часть под названием «Дорога уходит в даль». Но там есть еще две части, которые не так на слуху, я даже сейчас не вспомнила их названия, но по содержанию они связаны: это «В рассветный час» и «Весна». Откуда ко мне пришла эта книга? Наверняка она взялась из семейной библиотеки одной из моих бабушек. Книга была очень старой, 1950–1960-х годов издания, и я не уверена, что она после этого переиздавалась. Мне встречалось такое авторитетное мнение, что это чуть ли не самая знаменитая советская книга. Меня это мнение, честно говоря, удивило. То есть для меня-то это очень понятная, родная книга, но, чтобы она была известна среди моих ровесников и производила на них неизгладимое впечатление, я не замечала.

Я читала и обсуждала ее со своей ближайшей подругой, и в этом не было ничего странного: две еврейские девочки в провинциальном городе на сломе эпох. Это была книга про меня, про нас, она оказалась нам очень близка по духу, но я не помню, чтобы мы ее обсуждали с кем-то еще.

Вообще, я книги не перечитываю. У меня очень плохая память, я ничего не помню, но и перечитывать тоже не могу. Готовясь к интервью, я стала вспоминать и читать что-то об этой книге, она всплыла у меня в памяти, и я поняла, насколько она оказалась для меня важна и какое серьезное воспитательное влияние на меня оказала.

С одной стороны, она про ощущение себя – сначала в семье, в социальном окружении. Потом пространство жизни героини расширяется, она попадает в гимназию. С одной стороны, это ново и, значит, интересно. Возможно, я с тех пор так люблю сюжет о том, как человек попадает в какую-то образовательную институцию и там как-то существует, действует, меняется. И как сталкивается с несправедливостью. В школе много несправедливости. Вообще, в жизни много несправедливости: социальное неравенство, ксенофобия и т.д. Для нас было важно прожить все это с героиней и почувствовать единение с ней. И это помогало не только сформировать свое отношение к таким ситуациям, но и увидеть реакцию, в которой я до сих пор продолжаю себя узнавать.

С другой стороны, история героини помещена в широкий исторический контекст. Эта личная история, которая, как двойная спираль, вплетается в большую историю, историю начала XX века, меня завораживает и напоминает мое детство. Мы ровно так же себя чувствовали в круговерти перестройки. Я росла в Луганске. К нам приезжал Юрий Щекочихин, который был избран народным депутатом от Луганской области. Приезжал Михаил Жванецкий, другие «люди из телевизора». И все это происходило совсем рядом со мной, буквально на соседней кухне. Несмотря на то что мы жили в глубокой провинции, мы были вовлечены в происходящие перемены. И я думаю, что это ощущение вовлеченности в большую историю усиливало впечатление от книги.

Насколько эта книга современна? Мне скоро предстоит это узнать. Я пытаюсь читать советские книги со своей десятилетней дочерью, но пока получается плохо. Даже практически триллер «Бронзовая птица» Рыбакова и тот не читается: непонятный язык, незнакомые реалии, недостаточно динамики. Но я очень надеюсь на Бруштейн. Возможно, это вневременная история. Например, проблемы с гимназией – это про взаимоотношение с определенными социальными институтами вообще, про реакцию на них, про взаимодействие с людьми в рамках института. В этот момент ребенок оказывается в ситуации, когда он должен выйти из зоны комфорта. И чтобы понимать, как выйти из зоны комфорта, неплохо бы иметь перед глазами какие-то примеры. И, я думаю, повесть Бруштейн – это прекрасный пример.

И отвечая на вторую часть вопроса – почему я люблю эту книгу: еще и потому, что это история про дорогу. В повести есть момент, когда героиня встречает изувеченного художника. Он дарит ей картину, которая и называется «Дорога уходит в даль». И художник сопровождает свой дар напутствием и говорит героине примерно следующее: жизнь как дорога, иди вперед, упала – встань и иди дальше... Не помню дословно, но смысл этого напутствия всегда со мной.

Академическая книга

Галина Широкова

Среди моих любимых авторов – братья Стругацкие, на которых я выросла. У них есть роман, который называется «За миллиард лет до конца света» (1976). Его мало кто знает. Но этот роман (или повесть) оказал на меня влияние именно в выборе профессии: прочитав его, я захотела стать ученым.

Там речь идет о нескольких ученых из разных областей науки, каждый из которых либо подошел к какому-то открытию, либо уже его совершил. И тут с ними начинают происходить разные события, которые как будто на них давят, пытаются их остановить: то молния ударит, то телеграмма приходит, что ребенок заболел. Вплоть до того, что один из них вообще покончил с собой. В какой-то момент они понимают, что все это с ними происходит именно из-за того, что они стоят на пороге какого-то открытия. И один из физиков делает предположение, что это давит само Мироздание, чтобы поддержать равновесие Вселенной. Вселенная развивается: с одной стороны, энтропия возрастает, с другой стороны, разум растет, и между ними должен быть баланс. Если разум чересчур продвинется вперед, то человеческая цивилизация перейдет на следующий этап развития, станет сверхцивилизацией. И чтобы этого не произошло, Мироздание тормозит научный прогресс.

Это научная линия, но интересно, что каждый из этих ученых в какой-то момент оказывается перед выбором. Каждый в одиночку должен принять сам для себя решение, продолжать свои разработки или нет. И практически все они ломаются. Одного ученого, который сломался раньше других, потом встречают: спокойный человек, играет в домино, смотрит сериалы, попивает коньячок, то есть деградировал в обывателя, но зато живой, здоровый и так далее. И в конце там есть такой кусок. Про человека, который шел по дороге, и ему сказали, что эта дорога приведет к океану смерти, и он с полдороги свернул в сторону, и с тех пор, говорит он, тянутся предо мной кривые, глухие окольные тропы. То есть, казалось бы, что тут такого? Ты же шел к смерти – и свернул. Вроде бы правильно поступил, а при этом – кривые, глухие окольные тропы и жить не хочется. И главный герой говорит, что, когда он это понял, ему захотелось плакать. И я всегда вспоминаю эти слова в трудных ситуациях и в работе, и в отношениях с коллегами и с начальством. И когда мне говорят: «Да ладно тебе, кому какое дело, возможны же какие-то компромиссы», – я вспоминаю эти строки и иду вперед.

Ольга Дымарская

Эта книга тоже в каком-то смысле о дороге, которую проходит герой. Я буду говорить о «Морфологии сказки» (1928) Владимира Проппа. И тут нужно небольшое отступление. Если о Бруштейн я уже сто лет не слышала, то Проппа или его последователей сегодня не вспоминает только ленивый – в связи с нарративами, сторителлингом, мифологией, вышедшими за пределы филологии и ставшими широко востребованными. Поэтому в данном случае важно сказать, что у меня эта история началась еще в школе, когда Проппа знали и обсуждали только специалисты.

С чего все началось? Как случилось, что эта книга попала ко мне в руки? И как это на меня повлияло? Я училась в физико-математической школе, и у нас был такой неформальный кружок, где с нами занимался преподаватель Александр Леонидович Камин. Он был учителем-физиком, специалистом по развивающему обучению, как я теперь понимаю, впоследствии автор ряда учебных пособий и книг по педагогике. Он готовил нас ко всяким олимпиадам, интеллектуальным соревнованиям, турнирам юных физиков и т.п., попутно развивая и творческое мышление, и навыки работы в команде, нынешние пресловутые 4К и еще всевозможные компетенции.

Я, конечно, понимала, что у меня школа хорошая, кружок не совсем обычный, но это воспринималось как что-то само собой разумеющееся. Мне было удивительно, что, условно говоря, не всем в детстве развивали креативность. Это теперь понимаю, что у большинства ничего такого не было и нет до сих пор. А у меня это было в начале 1990-х. И одним из способов развития творческого мышления, как я теперь понимаю, была эта рамка Проппа.

Как это выглядело? Команде раздаются карточки, и команда занимается – вы не поверите – сторителлингом, хотя слова такого мы даже близко не знали. То есть мы создавали некий коллективный нарратив. Не помню, сколько мы этим занимались, может быть, недолго. Но мне повезло вдвойне, потому что я эти карточки придумывала и рисовала, поэтому в итоге каждую функцию прожила и через себя пропустила. И когда я уже училась в университете и начала заниматься психологией и социологией, у меня уже была эта оптика, она в меня вросла, и я могла ее использовать.

Помню, что первую свою курсовую я писала у Сергея Николаевича Ениколопова по психологии девиантного поведения, и там я использовала морфологию Проппа. Я делала в школе на Трубной интервью с детьми и выделяла структуру сказок, которые дети мне рассказывали. Там были такие жалостливые сказки, я помню, я рыдала просто. Разделяла это на функции, на структуру и вытаскивала какие-то отклоняющиеся истории. Совершенно очевидно, что этот подход оказался мостиком в мою профессиональную жизнь. Я стала заниматься жизненными стратегиями и карьерами и считаю это моим центральным сюжетом до сих пор. А морфология Проппа для меня остается ресурсом, возможностью, к которой я продолжаю возвращаться.

Книги и студенты

Ольга Дымарская

Я преподаю совсем недавно. Точнее, я начинала преподавать, будучи аспиранткой, 20 лет назад, но этот опыт уже давно растворился. А в нынешнее время я преподаю всего второй год, это очень мало.

В моем случае речь идет не о тех книгах, которые я обсуждаю или штудирую с теми, кому я преподаю, а скорее о том, на какую книгу я в преподавании больше всего опираюсь. Это фрагменты книги Питирима Сорокина «Человек. Цивилизация. Общество», в основном про образование как институт социальной мобильности.

Про эту книжку у меня тоже есть история. Эта книга со мной очень давно. Она была первой социологической книжкой, которую я взяла в руки. Я поступала на социологический факультет МГУ, но не поступила и в итоге училась в другом вузе на социального психолога. Наш декан Владимир Самуилович Собкин – психолог и социолог образования. И он нам в первом же семестре 1-го курса сказал: вот книжка Питирима Сорокина, знать как Отче наш. В библиотеке ее не было, а я только-только приехала в Москву – где мне ее брать? Пошла к своему дяде – киноведу Евгению Яковлевичу Марголиту: дядюшка, вот такая книжка нужна. И дядюшка у кого-то из своих коллег-киноведов эту книжку одолжил – кажется, у Андрея Михайловича Шемякина. Я эту книжку подержала в руках, изучила и вернула. Но книжка оставила во мне неизгладимый след. И хотя сейчас она считается устаревшей, для меня она такая родная, что я никак не могу сделать вид, что ее нет. В этом смысле она для меня вне моды, вне контекста и продолжает так или иначе на меня влиять.

А теперь о том, почему я ее использую в работе и с кем. Я преподаю в МФТИ – физтехам, и, как правило, не студентам, а аспирантам. Преподаю педагогику, психологию, а в прошлом году я еще читала свой авторский курс «Образование и карьера в XXI веке». И когда говорю о педагогике, о педагогической психологии, истории образования, я все время держу целостную рамку института образования, его общественных функций и в нее уже встраиваю педагогические задачи и идеи. И это неплохо работает, такой подход оказывается близок физикам и математикам. Такой вот способ донести гуманитарное знание до негуманитариев.

27 апреля, 2023 г.