научный сотрудник Лаборатории инноваций в образовании Института образования
удожественная книга
С детства книги были моими первыми товарищами и друзьями, спутниками, их очень много. Поэтому, наверное, правильнее говорить не об абсолютно любимой моей книге на протяжении жизни, а о том, какая книга занимает это место сейчас. Или занимала хронологически.
С юности я очень увлекалась фантастикой, и особенно фантастикой, связанной с космосом, с исследованиями других миров. Меня абсолютно завораживало все, что касалось Вселенной, окружающей нас. И на том этапе моим любимым писателем стал Рэй Брэдбери, а моей любимой книгой очень долго оставались «Марсианские хроники» (1950). С одной стороны, эта книга построена как серия рассказов о том, как люди знакомятся с Марсом, заселяют его, а по сути – о том, как Марс постепенно становится для них вторым домом. От рассказа к рассказу Брэдбери раскрывает глубину метаморфозы человеческих взаимоотношений, восприятия человеком себя как землянина, когда он сам начинает идентифицировать себя как инопланетянина. Он показывает, как человек адаптируется к чужой планете, как он ассимилируется, переосмысляет свои отношения с другими. И все это, с одной стороны, в форме занимательных рассказов, каждый из которых – сама по себе захватывающая история с какой-то потрясающей идеей. С другой стороны, эти рассказы складываются в очень красивое лиричное описание человеческого пути в целом. Я могла перечитывать их буквально с любого места, в любом порядке. И каждый раз вычитывала что-то новое для себя. Наверное, это именно та книга, которую я бы порекомендовала подросткам, которые увлечены фантастикой, потому что это пример того, что фантастика может быть одновременно и глубокой, и увлекательной.
С одной стороны, нынешнее молодое поколение сложно удивить ретрофантастикой, потому что они уже привыкли к зрелищности, к миру, в котором реальностью стало то, чего Брэдбери даже не мог предположить, когда писал свои произведения. Но, с другой стороны, Брэдбери – это в первую очередь история с хорошо закрученным сюжетом. Ведь зачастую фантастике, сконцентрированной на описании каких-то экзотических технологий, не хватает крепкого, хорошо сделанного литературного сюжета с четко прописанными характерами, динамично развивающейся интригой, с эмоциональным напряжением в каждой сцене. А у Брэдбери все это есть, помещенное в инопланетные декорации, и эта острота сюжета может зацепить и сейчас.
Меня в свое время больше всего впечатлили два рассказа. Первый – про то, как люди впервые прилетают на эту планету. И планета ассимилируется, создавая образ их прошлого, из которого они уже не могут вернуться, она их затягивает. Потому что человеку очень хочется верить, что он может вернуть то, что утратил. И он готов жить этой иллюзией, отказываясь от реальной жизни. А второй рассказ, уже ближе к концу, когда семья людей осознает, что в какой-то момент они стали марсианами, и от ужаса они приходят к полному приятию своего нового состояния.
Был период, когда меня очень увлекало искусство символизма и декаданса. И в этот период одним из моих абсолютно любимых писателей стал Оскар Уайльд. Я перечитала у него все, что могла: «Портрет Дориана Грея» (1890), его трактаты об искусстве, «Балладу Редингской тюрьмы» (1898), пьесы, сказки. Его очень пронзительное произведение De Profundis, которое он написал в тюрьме, где он пытался отрефлексировать весь свой жизненный путь и куда он его привел. Когда я впервые прочитала роман Уайльда «Портрет Дориана Грея» (я читала его практически без остановки два дня), меня поразило его искусство парадокса. Позже я стала более критически относиться к его творчеству, но моей любовью навсегда остался сборник парадоксов и цитат из Оскара Уайльда. И в них меня в первую очередь поражает даже не его гимн эстетизму, манифест эстетизма, хотя он тоже интересен. Например, то, как он в рамках этой эстетической концепции переосмысляет библейский образ Саломеи, – очень красиво, очень необычно. Но в первую очередь меня поражает острота ума, отразившаяся в этих емких парадоксах, когда он двумя-тремя словами переворачивает ваше восприятие происходящего. Вы читаете произведение, у вас складывается какое-то впечатление о герое, и вдруг одно короткое изречение – и вы полностью меняете свое отношение к нему. И в этом чувствуется такая сила и острота ума, приобщиться которой было бы, я думаю, полезно для каждого. Это такая изысканная сатира. А сатира позволяет нам посмотреть на мир со здоровым цинизмом, увидеть четче его проблемы и недостатки и в то же время посмеяться над ними и посмеяться над собой, увидеть в себе эти недостатки, эту агрессию. Сатира учит нас жить в несовершенном мире, не закрывая глаза на его несовершенства, учит своего рода гибкости.
Думаю, именно Уайльду я обязана тем, что я стала более внимательной и восприимчивой к эстетической стороне литературы. Если раньше в литературных произведениях меня интересовал сюжет, то теперь я стала обращать внимание на язык, на красоту слога, ценить метафоры. С другой стороны, благодаря Уайльду мое отношение к окружающему миру стало более критическим, я стала чаще подмечать парадоксы и забавные нестыковки в поведении людей, начала оттачивать в себе парадоксальный взгляд на вещи.
Затем наступил период увлечения японской литературой, когда моим любимым писателем стал Юкио Мисима, я прочитала его всего. Он тоже парадоксален. С одной стороны, это такой enfant terrible японской литературы. Но при этом он транслирует огромную волю к жизни, и меня захватывала его сквозная идея, что человек меняет себя в процессе поиска своего пути.
Но закончу я все-таки отечественной литературой. В школе я впервые познакомилась с произведением Федора Достоевского «Бесы» (1871). И до сих пор это мой любимый роман Достоевского и один из любимых романов российской литературы. Почему? Во-первых, это роман об очень сильных людях, которые, как мне кажется, взяли на себя слишком многое. Они, несомненно, были талантливы, интересны. Но они посягнули на что-то очень глобальное и заигрались. И если сначала я воспринимала Петра Степановича Верховенского и всю его команду в духе последней экранизации этого фильма и в духе эпиграфа как неких бесов, злодеев, которые налетели, закружили, разрушили порядок, семьи, жизни, то при повторном прочтении я стала приходить к мысли, что, в сущности, они являются отражением предшествующего поколения, поколения их отцов. Отец Петра Степановича был человеком безвольным, к сыну своему он был безразличен, просто втолкнул его в мир – живи как хочешь. И сын, оттого что пришлось выживать, крутиться, в какой-то момент пришел к своей зловещей роли. И возможно, именно безынициативность, мягкотелость, инертность отцов привела к неконтролируемому, неуправляемому всплеску разрушительной активности у молодежи, ставшему логичным ответом на нее. И мы не можем здесь однозначно сказать, что эти правы, а те не правы, одни – хранители, а другие – разрушители. Мягкотелость, инертность, неумение заявить свою позицию тоже могут быть разрушительны, и кто-то рушит все своей пассивностью, а кто-то, наоборот, излишней активностью. Когда человек бездарен и не может ни в чем найти себя, но в нем сильна такая творческая, актерская жилка, тогда, не будучи способным создать что-то хорошее, он может начать создавать что-то уродливое, что при этом почему-то будет увлекать других. Но почему это увлекает других, вопрос уже не к нему, а к тому обществу, где люди, видимо, не могут найти для себя лучшей реализации, чем последовать за Петром Степановичем Верховенским.
Помимо этой линии «отец – сын», которая одновременно и линия двух поколений, в романе есть несколько других сюжетов. В свое время меня также потрясла история Кириллова, которую я несколько раз перечитывала, пытаясь понять, что заставило человека создать такую эксцентричную конструкцию в своем мозгу, которая привела его к самоубийству. Опять же, талантливый, умный, хороший по сути, в отношении к другим людям человек. Что заставило его мыслить таким образом и перевернуть мир? Наверное, Достоевский в принципе про то, что заставляет людей доставать из бездны своей души такие странные, разрушительные конструкции и переворачивать мир вокруг. Где и кем это в нас заложено, наше это или навязано общественным строем? И эти клубки персонажей Достоевского можно распутывать бесконечно, пытаясь понять, откуда в человеке произрастает зло. И наверное, поэтому мне интересно перечитывать этот роман много раз. Но я бы все-таки не советовала его читать школьникам 10–11-го классов, как предписывает наша школьная программа. На мой взгляд, школьникам этот роман читать рановато. Это роман, требующий более осмысленного прочтения, чем возможно в школьном возрасте. А студентам в университете уже можно.
Академическая книга
Надо сказать, что по первому образованию я экономист, и на выбор этой специальности меня действительно сподвигла книга. Это была «Трилогия желания» Теодора Драйзера: «Финансист» (1912), «Титан» (1914), «Стоик» (1947). Когда я читала «Финансиста», мне казалось, что я погружаюсь в какой-то абсолютно волшебный мир цифр, аукционов, акций. Эта стохастичность, неопределенность, постоянные игры на повышение, на понижение, какие-то расчеты, стратегии – все это резонировало с моей давней любовью к играм, построенным на расчете, к шахматам. Не могу сказать, что этот роман поразил меня остротой сюжета или красотой языка; в этом плане я не считаю его достаточно сильным. Но погружение в мир брокеров в тот момент было для меня подобно инсайту и окончательно утвердило меня в намерении поступать именно на экономику.
Затем, когда я уже училась в университете, другая книга определила мое решение пойти именно в науку. Это была автобиография «Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман!» (1985) американского физика и нобелевского лауреата Ричарда Фейнмана. Меня абсолютно поразил этот неконвенциональный образ ученого, который совершенно не обязан быть скучным и серьезным. Наоборот, как раз таки ученому гораздо естественнее, чем какому-нибудь чиновнику, предпринимателю или офисному работнику, быть легким, искрометным, ловить кайф от каждого момента жизни. И сам Фейнман, с одной стороны, создает одну из самых сложных научных теорий – в области квантовой электродинамики, а с другой стороны, он абсолютно легок и открыт в обычной жизни, ироничен по отношению к себе и совершенно лишен какого-либо пиетета перед собственной гениальностью. И это сочетание создало для меня такой привлекательный образ ученого, того, каким действительно должен быть человек, который постоянно занят открытием чего-то нового во Вселенной. Наверное, он и не может быть другим, не может не быть любопытным, не быть экстремальным. Иначе он бы не залезал в эти дебри, а занимался чем-то более предсказуемым и практичным. И у меня сложилась такая картинка, что быть ученым действительно круто и весело и что именно в науке нужно искать вдохновение.
Язык Фейнмана полон иронии и самоиронии. Это все тот же тип парадоксального языка, парадоксального взгляда на мир и все та же сатира, которые всегда меня привлекали тем, что сбивали пафос слишком серьезного отношения себе и к окружающим. С другой стороны, там довольно увлекательный сюжет. Фейнман рассказывает много историй из своей жизни, где он постоянно кого-то разыгрывает. Во время работы над Манхэттенским проектом он в какой-то момент заскучал. Кроме того, ему не нравилось, что его переписку с женой вскрывают и просматривают. А он увлекался вскрытием сейфов. И в какой-то момент Фейнман взломал сейф одного из своих шефов, положил туда записку со словами: «Угадай, кто», написанную левой рукой, и закрыл его обратно. Переполоху было на две недели, потому что проект секретный, а никак не могли найти, кто это сделал. И Фейнман никогда не упускал случая разыграть кого-то. Он ненавидел бюрократию, считал, что это худшее, что случилось в нашем обществе. Однажды ему предложили прочитать лекцию в университете. Он сказал, что всегда рад пообщаться со студентами, но в государственном университете слишком много бюрократии. Его пытались уверить, что бюрократии будет немного. И тогда он заключил договор с университетом, что подпишет не больше двенадцати документов, касающихся проведения одной лекции. И когда он ее уже провел, к нему пришли за тринадцатой подписью. Он уперся и в итоге так тринадцатую подпись и не поставил. Таким образом он попытался показать миру его абсурдность. И наверное, это вечная тема. Чем больше я общаюсь с представителями образовательных организаций, тем больше понимаю, что проблема излишней бюрократизированности никуда не делась, она так и остается острой. И наверное, лучшее, что можно сделать, – относиться к ней с юмором.
После защиты кандидатской диссертации, а я кандидат технических наук, я перешла работать в Высшую школу экономики, в Институт образования. И здесь мне пришлось совмещать экономические методы исследования с социологическими, которые были для меня новым инструментарием. И тогда я стала читать не столько теоретические и методологические труды, сколько разные беллетризованные исследования, написанные красивым художественным языком: «Путь масок» Леви-Стросса, Homo ludens («Человек играющий») Хёйзинги. Книга, которая меня вдохновила в двух направлениях. И вот о последней книге я бы хотела сказать несколько слов. Первое, что меня в ней поразило, – это сочетание высокого методологического качества анализа с качеством подачи материала, то, как грамотно сведены все эти кейсы, ситуации, как четко простроены закономерности. И второе – это глубина описания игровой природы человека. Эту книгу я дважды перечитывала, чтобы получше проникнуться подходом автора к аналитике и к описанию и потому, что она просто содержательно меня зацепила. Она скорее антропологическая, чем социологическая, но здесь практически нереально провести четкую грань между этими двумя науками.
Я думаю, что книги Хёйзинги или, к примеру, «Закат Европы» Освальда Шпенглера бессмертны, потому что это очень глубокая аналитика происходившего с человеком от Античности до современности. Вряд ли наш сегодняшний взгляд на, условно говоря, Средневековье или Возрождение сильно поменялся. Другое дело, что в наше время мир стал совсем играющим, если так можно выразиться. Во времена Хёйзинги еще не было таких понятий, как «клиповое мышление», «эдьютейнмент», «геймификация». Но принципы-то не изменились, просто все интенсифицировалось. И интересно смотреть, как те же самые принципы воплощаются на современном этапе. Когда я изучала геймификацию в образовании, я больше всего вспоминала именно эту книгу, потому что, по сути, там все уже сказано.
Книга и студенты
Я читаю курсы по инновационному менеджменту, и в частности по образовательным инновациям. И поскольку я преподаю в рамках проектного майнора, мы с ребятами не столько изучаем теорию, сколько решаем практико-ориентированные задания, разбираем различные кейсы, и студенты сами проектируют новые решения. И здесь я часто отсылаю их к книге Ким Чана и Рене Моборна «Стратегия голубого океана». В этой книге опять же очень доступным и ярким, метафоричным языком говорится о том, как можно посмотреть на экономические процессы, которые многим кажутся скучными или сложными, с другого ракурса – как на увлекательные конструкции или какое-то увлекательное кино, как мы можем просто взять и поменять фокус своего взгляда, взгляда своего клиента на рынок и свою нишу в нем. Придумать что-то новое, нестандартное, экстраординарное и реализовать это на практике, получить крутой стартап. То есть, по сути, эта книга предлагает полное переосмысление продуктов, ценности и практик потребления. Там настолько хорошо подобраны примеры и они настолько яркие и выразительные, что студентам сразу становится понятно, какую мысль я пытаюсь до них донести.
А второй книгой, которая нам помогает, в общем-то, в этом же направлении, является книга Эдварда де Боно «Серьезное творческое мышление» (1992). Здесь надо сказать, что я стараюсь на своих семинарах применять элементы латерального мышления, когда вижу, что ребята не могут справиться с каким-то кейсом и им нужны дополнительные идеи. И в этом случае я иногда их отсылаю к этой книге, чтобы они поняли что-то про свое творческое мышление. А с другой стороны, беру оттуда конкретные техники, которые упаковываю в отдельные семинары, где мы их используем при решении наших проектных задач. Например, мы часто используем метод фокальных объектов. Вначале ребятам кажется странным, что они должны описывать дерево, кошку, сигарету, ноутбук и проч. Они все время спрашивают, какое отношение это имеет к нашему продукту. Но потом они втягиваются. Со временем я поняла, что это слишком радикальная техника для студентов, и я стала сначала давать им так называемый веер, когда они тренируются ставить одну и ту же проблему под разными углами, формулировать ее шире. После таких упражнений они уже более готовы к методу фокальных объектов. И обычно он дает как минимум несколько интересных решений, которые человек дальше уже может прорабатывать самостоятельно. Поэтому я считаю, что это тоже очень крутая книга, которая хорошо показывает, что в нас есть творческая жилка и не нужно ничего сверхъестественного для того, чтобы ее развить. Не нужно собирать людей, мобилизовать их на брейнстормы и т.п. Есть четкий алгоритм действий: раз, два, три, – который открывает волшебный ларец, и человек начинает мыслить по-другому. Это классно.