Социологи

Новый выпуск рубрики «Академическая карьера» посвящен особенностям российской социологической науки. Об этом на примере своих карьерных историй рассказывают заведующий Центром фундаментальной социологии, профессор школы философии и культурологии Александр Филиппов и научный руководитель департамента социологии, руководитель образовательной программы «Управление исследованиями, разработками и инновациями в компании», профессор кафедры экономической социологии факультета социальных наук Александр Чепуренко.

Александр Филиппов

– Как складывалась ваша академическая карьера? Насколько ее можно назвать типичной?

– У меня карьера складывалась достаточно просто. После школы я поступил в МГУ на философский факультет. В точном смысле социологической специализации тогда не было, но была кафедра конкретных социальных исследований, я туда хотел попасть с самого начала, на третьем курсе к ней и прикрепился. После университета сразу пошел в аспирантуру Института социологических исследований Академии наук. В то время социология отсутствовала в номенклатуре специальностей, и поскольку я занимался историей социологии, то защищался по специальности 09.00.03 – «история философии». Вообще, то, чем занимались в этой области социологи, тогда официально называлось «критикой современных буржуазных теорий». История социологии, в том числе классической, была менее развита, а интерес к современному состоянию теоретического знания за рубежом разрешалось удовлетворять только в форме критики. Еще не окончив аспирантуры, я пошел работать в группу (впоследствии – сектор) моего научного руководителя Юрия Николаевича Давыдова.

В конце 1980-х годов, когда открылась возможность ездить за границу, сначала в социалистические страны, я поехал к коллегам в Польше. Благодаря полякам я свел знакомство с выдающимися теоретиками. Позже я провел целый год в Федеративной Республике Германия, причем как раз в том университете, где работал социолог Никлас Луман, про которого я писал диссертацию. Это очень большая удача в моей жизни. После возвращения в Москву я продолжил работать в Институте социологических исследований (впоследствии – Институт социологии РАН).

В середине 1990-х годов началось создание Московской школы социальных и экономических наук, сейчас она официально называется Московская высшая школа социальных и экономических наук, неофициально – Шанинка. А тогда еще был сам Теодор Шанин, и он набирал первый преподавательский состав этой школы. Набрал и первым делом послал всех набранных преподавателей в Манчестер на стажировку. Я оказался в числе тех, кто делал в Шанинке социологический факультет. Через пару лет после его основания я стал деканом этого факультета и проработал в этой должности шесть лет, а затем еще довольно долго там преподавал, до 2015 года.

Параллельно у меня двигалась карьера в Институте социологии, я дошел до ведущего научного сотрудника и руководителя проекта. Когда в 2002 году появилась возможность преподавать в Высшей школе экономики, а я этого очень хотел, я ушел из Института социологии и с тех пор уже 20 лет работаю здесь, в Вышке.

В Вышку я изначально пришел на социологический факультет, на кафедру общей социологии. Но через пару лет я защитил вторую, докторскую диссертацию, теперь уже по специальности «теория, методология и история социологии». В Вышке тогда еще нельзя было защитить докторскую по социологическим наукам, поэтому я защищался в МГИМО. Вскоре после того, как я получил свой докторский диплом, в Вышке начали образовывать философский факультет, и я получил предложение своего старого знакомого и коллеги Алексея Михайловича Руткевича возглавить там кафедру практической философии, под которой понималась, в частности, социальная философия. А я очень хотел, чтобы появилась кафедра социальной философии, и очень обрадовался. Это была первая кафедра практической философии в стране. Я перешел на философский факультет на должность заведующего кафедрой, и до тех пор, пока на факультете сохранялась кафедральная структура, я этой кафедрой заведовал. В какой-то момент кафедры упразднили, потом упразднили факультет, его поглотил огромный мегафакультет гуманитарных наук, там я и продолжаю работать в школе философии и культурологии.

Важное для меня событие произошло в 2007 году. Тогда запускалось много больших государственных национальных проектов. Один из них, в частности, предполагал дополнительное развитие в нашем университете социальных наук. А я с самого начала своего пребывания в Вышке параллельно работал еще в ИГИТИ – Институте гуманитарных историко-теоретических исследований, который теперь носит имя моего доброго знакомого и уважаемого коллеги Андрея Владимировича Полетаева. И по совету тогдашнего директора и основателя ИГИТИ Ирины Максимовны Савельевой я подал заявку на создание в Вышке Центра фундаментальной социологии на правах научно-учебной лаборатории. Эта заявка была удовлетворена, центр был создан, и он существует уже 15 лет.

Кроме того, я всегда, строго говоря – всю свою профессиональную жизнь, хотел выпускать социологический журнал. У меня было несколько неудачных попыток начиная с 1992 года. Наконец в 2002 году эта попытка удалась. Какое-то время журнал выходил при поддержке Шанинки, но потом там деньги кончились, и журнал должен был прекратить свое существование. И в этот момент Вышка предложила мне помощь и поддержку, и с тех пор журнал, который называется «Социологическое обозрение», уже 20 лет выходит здесь, в Вышке.

И если отвечать на вторую часть вашего вопроса, я считаю, что это довольно-таки типичная карьера, в ней нет ничего особенного. Конечно, если бы я совсем ничего не делал, наверное, она бы не состоялась. С другой стороны, мне сопутствовали суперблагоприятные обстоятельства. Так вышло, что все, чего я хотел, у меня всегда было, и это не зависело от моих усилий.

Начиная с того, что я родился в семье ученого. Есть люди, которые стояли у истоков советской социологии, то есть до них собственно социологии не было, они стали ее создавать практически с нуля. Мой отец к числу этих людей не принадлежал, он пришел чуть позже, но тоже сыграл довольно заметную роль в формировании некоторых направлений отечественной социологии: социологии образования, социологии социальной мобильности. Он жил и работал в Нижнем Тагиле. Собственно, там я родился и вырос. И только когда мне исполнилось шестнадцать, отца перевели на работу в Москву, в Институт социологических исследований, заведовать сектором. Если бы этого не произошло, не случилось бы очень многих вещей. Сам бы я никогда не поехал в Москву из Тагила. Скорее всего, дальше Свердловска (ныне Екатеринбурга) я бы не двинулся. А так я окончил школу в Москве, поступил в Московский государственный университет. В университете заинтересовался философией. Вообще, я хотел заниматься социологией и ждал, когда же она начнется, но, когда она началась, качество ее преподавания мне не понравилось, я был расстроен. Благодаря моим друзьям, которые специализировались именно на философии, читали всякие модные книжки и статьи, я узнал имя своего будущего учителя Юрия Николаевича Давыдова, который начинал как историк философии и публиковался, в частности, в журнале «Вопросы литературы», который сегодня мы бы назвали культовым. Некоторые его книги даже числились не в научной части университетской библиотеки, а в художественной. Мой близкий друг подрабатывал там летом и дал мне их как-то почитать. Я пришел в полный восторг. И вдруг выяснилось, что этот Давыдов работает в одном институте с моим отцом. Мне это казалось совершено невероятным. Сам бы я в жизни не решился пойти к великому человеку, я же не знал, что в науке это нормально. Я даже отца не сразу решился просить о содействии, но в конце концов попросил. Мы познакомились, и Давыдов мне сказал: есть такой немецкий социолог Луман, попробуйте им заняться. А я, когда мы жили в Тагиле, учился в немецкой спецшколе. В Тагиле жило очень много ссыльных немцев Поволжья, и спецшкола была очень хорошая, сильная в языковом отношении, одна из лучших, если не лучшая в городе. Из этой школы вышло несколько прекрасных специалистов, например Александр Владимирович Перцев, который долгие годы был деканом философского факультета Уральского университета, один из самых известных переводчиков философской литературы с немецкого. Одним словом, я с детства учил немецкий язык и думал, что неплохо его знаю. И дальше я уже тысячу раз рассказывал, что, когда я первый раз попытался читать Лумана, я плакал: я просто вообще ничего не понимал. Весь мой немецкий оказался непригоден, как будто к тому времени я не учил его целых 13 лет. Но зато многолетние занятия Луманом стали моей отдельной школой: они дали мне другой уровень владения языком и совершенно другое понимание теории. Только в юном возрасте можно угробить силы и время на теорию такой сложности. Но если бы не этот труд, я бы всю жизнь читал и писал ерунду. И по той же причине я поехал в Германию именно к Луману. Вся моя профессиональная жизнь распадается на «до» и «после» этого события. Я был настроен очень критически по отношению к нему, но полностью изменился под влиянием его семинаров.

– Чем отличается академический этос социологов?

– В принципе, уважаемый социолог – это тот, кто проводит большие полевые исследования, работает с большими массивами данных. Я не говорю, что так везде и всегда, я говорю про здесь и сейчас. В этом смысле я с самого начала не был настоящим социологом. В то время, когда происходило мое становление, у нас была маленькая компания людей, которые просто читали западные книжки и рассказывали всем остальным, что в них написано. Тем не менее это наше крошечное сообщество историков социологии пользовалось определенным уважением, потому что предполагалось, что надо все-таки ориентироваться на современное состояние науки, в том числе и на большую теорию. С этим запросом на трудное в освоении теоретическое знание, в частности, был связан высокий статус Давыдова, возглавлявшего сектор истории и теории социологии. Он говорил: «Вот сейчас подойдет время очередного Всемирного социологического конгресса, и опять начальство будет к нам благоволить. Им же нужно знать, что творится в мировой науке. А кто, кроме нас, знает, что там творится? Никто не знает». Под наукой понимались именно новые большие теории. Но думаю, что сегодня для построения карьеры социолога это книжное знание не имеет значения. Гораздо важнее работа с эмпирическим материалом и уверенность в том, что таким образом ты получаешь самое адекватное, правильное представление о социальной жизни, которое невозможно почерпнуть из книжек. То есть в социологии несколько другая роль книжного образования и книжных исследований, чем в философии, например.

Правда, я всегда полагал, что все-таки есть еще этот книжный уровень, этаж теории, который подразумевает немножко другой жанр исследования, потому что вы смотрите на социальную реальность через призму ваших понятий, а с понятиями надо еще уметь работать. Но эта мысль не является общепринятой в социологическом сообществе. Все согласны с тем, что невозможно справиться с математическими методами, или с построением каких-то таблиц, или с какой-то другой выверенной, формализованной методикой, если ты этому не учился. Но те же самые люди воспринимают как оскорбление, когда эти же соображения высказывают относительно социологической теории. Кажется, что тут сложного? Надо всего лишь прочитать какую-то книжку и извлечь из нее какую-то идею. Именно такой подход я имел в виду, когда говорил, что социологической теории в России нет, – довольно известная моя фраза, которую часто любят цитировать. Это было сказано в 1996 году на молодежной конференции в Институте социологии. Владимир Александрович Ядов, тогдашний директор, любил живую социологическую дискуссию, и он потребовал от Геннадия Семеновича Батыгина, моего начальника и главного редактора «Социологического журнала», чтобы он опубликовал материал на эту тему. В результате я написал статью о понятии теоретической социологии, первая фраза из которой приобрела определенную известность, в отличие от всего того, что там сказано дальше. Но время, когда я думал, что могу что-то изменить в состоянии отечественной теоретической социологии, давно миновало. Поэтому я к социологической общественности с этой ерундой больше не обращаюсь.

– Каковы критерии профессиональной состоятельности социолога?

– Критерий очень простой – публикация в профессиональных журналах. Нет других критериев. Человек может быть умным, милым, с интересными идеями, он может провести полжизни в полях, в полевых исследованиях. Само по себе это ничего не значит. Для науки имеют значение только публикации. Публикации должны быть внятными, признанными в сообществе и хотя бы минимально цитироваться. Я не говорю, что их обязательно мерить специальными рейтингами, которые часто накручиваются. Но вообще, если человека никто никогда не цитирует, то есть никто его не читает, ни на кого его идеи не влияют, возникает вопрос: чем обоснован его авторитет внутри дискуссионного сообщества, каким является всякое научное сообщество, в данном случае социологическое? Мы же представляем себе, как устроено академическое сообщество и какие у него критерии, постольку поскольку постоянно проводим конференции, публикуем статьи, посылаем их на рецензии каким-то серьезным людям. То есть академическое сообщество само, внутри себя вырабатывает эти критерии. В данном случае я говорю как человек, который много лет занимался наукой в формальном смысле, то есть писал экспертные заключения, посылал свои собственные статьи и отчеты на экспертизу, выступал оппонентом на защитах. И конечно, я смотрю на это еще и как редактор журнала. Если мы, получив от автора статью, не бежим ее публиковать, а отсылаем рецензенту, который сам является автором признанных публикаций и работает в какой-то профессиональной институции, то потому, что мы знаем эти общезначимые критерии и их учитываем. И мы видим, что люди стремятся у нас публиковаться. Это значит, что мы не просто соблюдаем процедуру, но и разделяем выработанные нашим научным сообществом критерии качества. Высокое качество публикации – это не то, что я в одиночку посчитал хорошим, это именно то, что соответствует пониманию качества в нашем сообществе. У меня нет другого ответа.

Александр Чепуренко

– Как складывалась ваша академическая карьера? Насколько ваша карьерная история типична для российского социолога, для вашего поколения?

– Моя академическая карьера скорее нетипична ни для российских социологов, ни для представителей моего поколения. После того как по окончании экономического факультета МГУ мне по идеологическим соображениям было отказано в поступлении в аспирантуру (вслед за моим научным руководителем, выдающимся советским институционалистом Владимиром Петровичем Шкредовым, я «неверно» трактовал логику и предмет «Капитала» Карла Маркса), я пошел работать в сектор произведений Маркса и Энгельса Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, где на протяжении 14 лет занимался изданием и комментированием экономических рукописей Маркса: пригодились свободный немецкий язык и неплохое знание наследия Маркса. Однако уже в конце 1980-х годов стало понятно, что этот период моей научной деятельности подходит к концу. К тому моменту я уже защитил кандидатскую и докторскую диссертации по различным аспектам теории и истории экономической системы Маркса и активно включился в те широкие научные и политические дискуссии о будущем России, которые бушевали в СССР незадолго до его заката.

После краха августовского путча 1991 года мы с группой единомышленников собрались у меня дома и подготовили некий документ, в котором отмежевались от руководства КПСС и декларировали создание на базе Института марксизма-ленинизма (на тот момент уже Институт теории и истории социализма) нового, непартийного независимого научно-исследовательского института, тематику первых проектов которого должно было утвердить экспертное жюри, состоящее из представителей московской научной общественности. Так было положено начало ликвидации старого института и созданию Российского независимого института социальных и национальных проблем (РНИСиНП).

В этом институте в качестве одного из его руководителей я проработал еще 14 лет, все больше занимаясь проектами, связанными с изучением происходивших в России процессов системной трансформации: приватизации, возникновения частного предпринимательства, появления слоев и групп, которые мы оптимистично определили как нарождающийся средний класс, и т.п. В этой работе активно участвовали такие видные социологи, как Андрей Григорьевич Здравомыслов, Михаил Константинович Горшков, Наталья Евгеньевна Тихонова, Франц Эдмундович Шереги, политолог Владимир Васильевич Петухов и др. Фактически в эти годы я начал заниматься эмпирической и теоретической социологией, то есть полностью поменял сферу своей научной деятельности.

Большую роль в моем научном перепрофилировании сыграли оживленные международные контакты: мы несколько раз выигрывали гранты российских и зарубежных фондов, работали в международных проектных командах, получая ценный опыт международной кооперации и навыки представления научных результатов на международных конференциях и коллоквиумах. С особенной теплотой вспоминаю сотрудничество с Институтом демоскопии в Алленсбахе, свои встречи с Элизабет Ноэль-Нойман.

Одновременно я смог почувствовать себя в шкуре академического предпринимателя, поскольку РНИСиНП работал сугубо на основе грантов и заказов на прикладные научно-исследовательские работы, то есть для того, чтобы продолжать существовать, мы постоянно должны были искать целевое финансирование, и в значительной мере поиск его источников был моей задачей. Это было нелегко: к концу 1990-х сильно сократился объем деятельности в России международных фондов, российские же фонды находились тогда только в стадии становления. Постепенно институт сокращал свой штат, часть сотрудников ушла в вузы и институты РАН, и в начале 2000-х в силу разных причин ядром коллектива было принято решение уйти под крышу Академии наук: в 2001 году РНИСиНП был преобразован в Институт комплексных социальных исследований РАН.

Мне пришлось вновь выбирать, куда и с кем двигаться в науке. Примерно в это время я получил приглашение от Вадима Валерьевича Радаева пойти профессором на кафедру экономической социологии в Вышку и читать ряд курсов по социологии предпринимательства и прикладному анализу малого бизнеса. На тот момент у меня был весьма скромный преподавательский опыт, но с начала 2000-х годов я регулярно бывал в Вышке на разных научных мероприятиях, здесь работали многие мои однокашники по МГУ, так что мне здесь было комфортно, и поэтому я решил принять предложение и включился в разработку нескольких учебных курсов, которые затем на протяжении многих лет вел в бакалавриате и магистратуре факультета социологии.

– В чем особенность академического этоса социологов? Из чего складывается успех в вашей области? Изменилось ли что-то в этом плане за то время, что вы в профессии?

– Полагаю, никакой специфики у социологического сообщества в этом отношении нет. И академический этос, и институции работают здесь примерно так же, как и в других областях науки. Единственная разница связана, пожалуй, с тем, что, в отличие от давно сложившихся наук, академическая социология в России в 1990-е годы переживала возрождение после почти полувекового запрета, и оно пришлось как раз на период профессионального становления моего поколения. Мои учителя в социологии – Овсей Ирмович Шкаратан, Владимир Александрович Ядов, Андрей Григорьевич Здравомыслов – сами сформировали себя как социологи, придя в эту неведомую в СССР науку из истории и философии. Моему поколению было в каком-то смысле легче: мы шли за ними, но систематического социологического образования я, например, не получил, так и оставшись, по сути, самоучкой. И в этом большое отличие моего и предшествующих поколений социологов от более молодых поколений, имевших возможность получить профильное образование, познакомиться с базовыми теоретическими концептами и инструментальной стороной социологических исследований уже на студенческой скамье. Поэтому я до сих пор многому учусь у своих более молодых коллег, хотя, возможно, они этого и не замечают.

Условия успеха на ниве социологии примерно такие же, как и в любой другой научной области: думай, пиши и публикуйся в хороших журналах с большим охватом, участвуй в научных конференциях, расширяй свой круг академического общения. Что изменилось за то время, что я в профессии, так это появление необходимости заниматься самопродвижением: нужно постоянно устраивать презентации, выкладывать тексты в социальных сетях, мелькать на разного рода «тусовках» на различных научно-популярных площадках. Мне как человеку, сформировавшемуся в XX веке, это кажется странным: я привык, что вот ты публикуешь результаты своих исследований, а дальше те, кому твои результаты кажутся важными и полезными, сами найдут твой текст, процитируют его или пригласят выступить на конференции… Особенно теперь, когда при помощи поисковиков легко найти любую интересующую тебя публикацию. Поэтому всякий раз я испытываю чувство неловкости, когда от меня требуется использовать какие-то технологии самопиара.

13 марта, 2023 г.

Окна роста