Экономисты

профессор факультета экономических наук

– Как складывалась ваша академическая карьера? Можно ли назвать ее типичной для экономиста вашего поколения?

– Я бы не назвал свою карьеру типичной. Но, может быть, она типична в том смысле, что, когда я выбирал свой жизненный путь, я исходил из того, что наука – это такое престижное, приятное, интересное занятие. Мне кажется, что отношение к науке в этом смысле у нас за минувшие полвека поменялось. В моей семье науку уважали, моя старшая сестра занималась и занимается сейчас научной деятельностью, она философ, мой дядя филолог. И, в общем, я не мыслил себе другого рода занятий. Помню, когда мне в студенческие годы предложили пойти работать в «Интурист», я очень удивился: как можно работать в «Интуристе»? Есть гораздо более интересные вещи – наукой заниматься. Наука воспринималась тогда как само собой разумеющийся путь, по которому может пойти хорошо успевающий, разносторонний молодой человек. И мое отношение к науке было таким же. Но у меня не было каких-то ярких пристрастий, я был золотым медалистом, мне, в общем, все предметы давались довольно легко. И то, что я выбрал экономику, в известной мере случайность.

Тут я хотел бы сказать в порядке пожелания нашим молодым читателям, что, по-моему, есть два главных фактора, которые нужно учитывать при выборе профессии. Первое – созвучно ли тебе это дело, твоим наклонностям, ценностям, интересам. А второе – нравится ли тебе тот человек, который будет тебя этому делу обучать. В моем случае решающую роль сыграл сначала второй фактор, а первый потом. Когда надо было после 10-го класса выбирать, куда поступать, я ходил на разные дни открытых дверей и наткнулся на объявление ЭМШ – Экономико-математической школы при экономическом факультете МГУ. Когда я попал на день открытых дверей ЭМШ и увидел людей, которые там преподают, я понял, что хочу у них учиться, хочу быть рядом с ними, хочу, может быть, стать таким, как они.

Одним из основателей этой школы был Леонид Маркович Григорьев, теперь профессор Высшей школы экономики, он преподает на факультете мировой экономики. Он создал эту школу в 1967 году, – представляете, как давно это произошло, и до сих пор она живет и здравствует. В этой школе уникальным было то, что там преподавали студенты. Студенты учили школьников, причем учили не тем предметам, которые надо будет сдавать на вступительных экзаменах, а тому, что было интересно им самим. Каждый студент мог подать заявку: я хочу прочесть спецкурс про современное польское кино, например. И эту заявку рассматривали, и если ее утверждали, то можно было записаться на курс польского кино, или на эконометрику, или еще на что-то. В общем, были разные возможности выбирать образовательную траекторию. Так что ЭМШ сыграла ключевую роль в моей профессиональной ориентации. Я увидел хороших, интересных людей и решил, что если экономика – то, чем они занимаются, то, наверное, это интересно. И поэтому пошел на экономический факультет МГУ.

Надо сказать, что мои надежды оправдались не полностью. Когда я начал учиться на экономическом факультете МГУ, таких преподавателей, как в ЭМШ, там было немного. Но все-таки были, и именно они сыграли определяющую роль в том, какой путь я выбрал потом. Главная моя находка в МГУ – это Револьд Михайлович Энтов, человек, к которому я на 2-м курсе пошел писать курсовую. С тех пор мы с Револьдом Михайловичем не расстаемся. Сначала я у него учился, потом я у него работал, потом он у меня работал, теперь мы просто друзья. И, в общем, это мой главный в жизни учитель. Он во многом способствовал тому, что я выбрал себе ту карьеру, которую выбрал.

Другим моим учителем был Владимир Петрович Шкредов, который вел у нас спецсеминар по «Капиталу». Казалось бы, скучная и догматическая наука, но Владимир Петрович вел ее как раз антидогматически. Он спорил с Энгельсом, на факультете шли серьезные дискуссии. В конце концов его выгнали с факультета за то, что он нам проповедовал ересь. Но в действительности это был честный подход к науке: мы учились внимательно читать того же Маркса и спорить с его авторитетными толкователями. А это очень важный навык для того, чтобы в дальнейшем обрести научную самостоятельность, собственный научный голос.

Третьим моим учителем в МГУ стал, как ни странно, преподаватель по военному переводу с немецкого Валерий Александрович Золотов, интеллигентный, хороший человек. Он научил нас хорошо переводить, чувствовать язык. Он любил повторять: «Воспарите над текстом». Представляете, приходит военный, в форме, капитан, и говорит вам: «Воспарите над текстом». И мы воспаряли. С тех пор я полюбил переводить и продолжаю заниматься переводами по сей день.

Надо сказать, что те предметы, которым нас учили в МГУ как основополагающим, на меня впечатления не произвели. Политэкономия Маркса была интересной, а политэкономия социализма явно к науке отношения не имела. История экономических учений, которой я потом стал заниматься и до сих пор занимаюсь с большим увлечением, – я возглавляю центр по изучению истории и методологии экономической науки – в МГУ не прозвучала. Там читали скучные, догматичные лекции о том, кто прав, кто виноват, рассказывали, что правильная точка зрения высказана в журнале «Большевик». В общем, слушать это не хотелось. Но позже я поступил на работу в ИМЭМО, в сектор экономического цикла, которым руководил Револьд Михайлович, и это стало очень важной ступенью в моей карьере.

Институт мировой экономики и международных отношений был совершенно особой, уникальной институцией, тем более в 1970-е годы. Его основали в 1956 году, в одно время с XX съездом КПСС, для того чтобы говорить власти правду о том, как развивается западная экономика. Потому что стало ясно, что впереди мирное существование двух систем; Сталин умер, пришли Хрущев и Микоян, по инициативе которого, кстати, этот самый ИМЭМО и был основан. Нам давали возможность свободно читать западные источники. А в то время, хочу напомнить, это было редкой привилегией. У нас был спецхран, был зал западной периодики, где мы могли читать газеты, журналы, книги западных экономистов. Сначала я поступил туда стажером-исследователем, а позже – в заочную аспирантуру. Но главной учебой была именно работа в секторе. Даже на фоне уникального института, каким был ИМЭМО, сектор экономического цикла выделялся высоким уровнем своих трудов и требований к своим сотрудникам. Средний срок защиты диссертации в нашем секторе составлял не менее 10 лет. Потому что, что бы мы ни писали, Револьд Михайлович морщился и говорил: нет, знаете, вы почитайте еще вот то, возьмите еще вот это. Иногда, не для широкой публики, так сказать, он нам говорил, что в принципе мы должны стремиться к тому, чтобы нашу работу напечатали в American Economic Review. В стенах советского института это звучало крайне необычно. Слушая его, мы тоже становились максималистами, предъявляли высокие требования друг к другу, критиковали друг друга самым ожесточенным образом. Я помню, как в первый раз обсуждали мою кандидатскую диссертацию, и меня там так потрепали, что я на полгода отложил свою работу, думая, что вообще никогда ничего не напишу и уж точно никогда не выйду на защиту; казалось, не получился из меня исследователь. И далеко не сразу удалось снова поверить в себя и начать двигаться дальше.

В институте нас побаивались, считали эдакими умниками, которые все знают, все раскритикуют. Но мы жили в своеобразной нише. Револьд Михайлович прикрывал нас собой от внешнего мира, многочисленные записки, которые нужно было писать по разным поводам для начальства в ЦК партии или Совет министров, писал он сам, а мы должны были заниматься наукой, свободно творить. Это было непросто, потому что это свободное творчество нередко начиналось с бросания в воду не умеющего плавать: «Вот вам такая-то тема, начните с такой-то статьи, а дальше идите сами, куда она вас выведет». Многие мучились, уходили из сектора, многие пережили душевный кризис. И я тоже пережил. В какой-то момент я усомнился в том, что правильно выбрал профессию. Экономическая наука стала казаться мне бездушной, особенно та наука, которой мы занимались в секторе. А мы строили эконометрические модели. В Советском Союзе про эконометрику никто не слыхивал, кроме отчасти ЦЭМИ и нашего института. В университете на «зарубежке», где я учился, никто никакой эконометрикой не занимался, и мне пришлось осваивать ее с нуля. И в это время Револьд Михайлович решил силами нашего сектора создать большую эконометрическую модель экономики Соединенных Штатов, которая предсказывала бы экономические циклы и давала какие-то прогнозы. То есть сделать то, чем в Америке с переменным успехом занимались крупные научные центры с большими коллективами сотрудников: Институт Брукингса, Центр Пенсильванского университета под руководством Л. Клейна. А нас было всего человек 10–12. Поделили всю экономику на сегменты и раздали каждому по сегменту. Я в этой сводной модели отвечал за инвестиции в основной капитал, то есть должен был моделировать эти инвестиции. И в какой-то момент мне моя деятельность начала казаться странной. Инвестиции зависят от ВВП и процентной ставки. И вот делаю я уравнение, и вдруг мне становится очень неуютно от того, что в этом уравнении совершенно отсутствует какое-то пространство человеческой субъективности, человеческого выбора. Каким-то образом из ВВП получаются инвестиции, из одной переменной получается другая, и все это происходит помимо людей. И мне стало казаться, что в такой бездушной науке я себя не найду, надо, видимо, менять сферу деятельности. И тут меня выручил мой старший товарищ по сектору Анатолий Филиппович Кандель. Он дал мне прочесть книжку американского экономиста Джорджа Катоны Psychological Economics – «Психологическая экономика», прочитав которую я открыл для себя новый мир. Оказалось, что такими же сомнениями терзались до меня многие, в том числе Джордж Катона. Он тоже предположил, что такое моделирование, когда из одной переменной вырастает другая, недостаточно и нуждается в дополнении какими-то факторами человеческих состояний, которые он называл промежуточными переменными. Он проводил опросы: спрашивал людей, как они себя чувствуют, чего они ждут, какие у них настроения, хотели бы они в будущем купить такой-то товар и т.п. По результатам опроса он рассчитывал некий индекс и уже при помощи этого индекса предсказывал экономические циклы. Мне это понравилось, и с тех пор я интересуюсь поведенческой экономикой, к которой принадлежал Катона. Сейчас это вполне респектабельный и почтенный раздел экономической науки, а тогда, в начале 1980-х, это был такой «еретический» раздел. Экономисты не любили, когда психологи им указывали, как надо исследовать экономические проблемы. Но меня это сразу увлекло. И я выбрал себе темой диссертации психологические теории экономического цикла. В то время работа советского ученого не могла быть беспристрастным исследованием западных теорий, обязательно должна была присутствовать критика. Поэтому моя диссертация называлась «Критика буржуазных психологических теорий экономического цикла».

Уже в ходе работы над диссертацией открылись новые перспективы. Выяснилось, что какие-то представления о человеке присущи любой экономической теории. Любой экономист, когда создает свои экономические теории, исходит из какого-то представления о природе человека. Это называется модель человека в экономической науке. С тех пор я этой темой и занимаюсь, написал уже две книжки, сейчас вышла третья, состоящая из предыдущих публикаций, и, наверное, буду заниматься до конца, потому что этот подход к экономической теории со стороны человека кажется мне очень интересным и плодотворным. Из него можно много чего извлечь и применить. И в Вышке я читаю курс под названием «Модель человека в экономической науке». По моему мнению, совершенно необходимый, потому что он дает противоядие от такого догматического понимания экономической науки, когда можно решить, что вся экономическая наука заключена в учебниках микро- и макроэкономики. А важно понять, на чем основаны описанные в них теоремы и аксиомы, потому что, когда вы будете отдавать себе отчет в том, на каком представлении о человеке базируется ваша экономическая теория, вам будет легче подвергнуть ту или иную аксиому сомнению, пересмотреть ее и, возможно, подправить. Вот про это мой курс, про это я пишу и достиг в этом определенного успеха: защитил кандидатскую, написал книжку, за которую получил премию имени Варги в Академии наук, защитил докторскую, был избран членкором. То есть я нашел тему, которая оказалась мне созвучна и интересна.

Меня часто спрашивают: какое направление выбрать, какая тема сейчас перспективна? Я отвечаю так: ребята, перспективно то, что вам нравится. Если вы будете изучать что-то только потому, что за это вам могут дать большую зарплату, зарплату вы, может, и получите, и все равно жизнь у вас не сложится. Так что обязательно прислушивайтесь к себе, ищите то, на что отзовется ваша душа. Это очень важно. А второе, что важно, – ищите человека, у которого вам будет интересно учиться. Это главное.

Вторым моим большим увлечением на всю жизнь стала история экономических учений. Когда я стал изучать модель человека у экономистов разных эпох, увидел, как эта модель человека менялась со временем, я почувствовал, что на самом деле история экономической мысли – это захватывающе интересная вещь, совсем не то, чему нас учили на экономическом факультете МГУ. Когда-то мне, поскольку я знал немецкий язык, предложили поучаствовать в переводе книжки Йозефа Шумпетера «Теория экономического развития», и я заразился этим автором. С тех пор все его книги, которые издавались на русском языке, а их 4 или 5, выходили в моем переводе либо под моей редакцией, я стал проводником Шумпетера к российскому читателю. Это экономист с очень парадоксальными, иногда новаторскими мнениями, часто идущими вразрез с господствующими установками, очень эрудированный. Его «История экономического анализа» – это 1200 страниц очень плотного английского текста. И эту книгу, которую мы переводили много лет, я сейчас рекомендую студентам, которые пишут у меня курсовые: посмотрите, что по вашей теме есть у Шумпетера, наверняка что-то есть, какая-то зацепка, от которой вы сможете оттолкнуться и пойти дальше. И так оно и бывает. И я сам, когда начинаю новую тему, всегда смотрю, а есть ли что-нибудь про это у Шумпетера. Это увлечение историей экономической мысли привело к тому, что в настоящий момент я являюсь президентом Европейского общества истории экономической мысли. Каждые два года избирается новый президент, и в этом году меня официально избрали. Это самая авторитетная ассоциация экономистов в Европе и одна из двух таких ассоциаций в мире. Это очень большая честь. Так что и эта часть моей биографии тоже увенчалась успехом.

– Чем отличается Вышка как институция экономического образования?

– Вы знаете, я начал преподавать, когда еще работал в ИМЭМО. Читал спецкурс в МГУ, потом в ГУГНе – Государственном университете гуманитарных наук, и в какой-то момент Ярослав Кузьминов позвал меня в Вышку. Я согласился и никогда об этом не жалел. Здесь я нашел, во-первых, огромное количество своих единомышленников и людей, с которыми мне интересно. Кузьминову удалось собрать вместе квалифицированных честных экспертов во всех областях с высочайшим академическим этосом. Здесь действительно правит гамбургский счет, нет никаких дутых величин, и это очень благоприятная, стимулирующая обстановка. Во-вторых, у нас замечательные студенты. Я очень люблю преподавать, не сразу полюбил, но теперь мне без этого уже трудно представить свою жизнь. И в принципе я доволен тем, как устроено преподавание в Вышке.

– Что именно в Вышке способствует высокому уровню студентов и качеству преподавания?

– С самого начала, когда нас звали на работу, было ясно, что зовут для того, чтобы работать на переднем крае мировой науки. Это от нас требовалось всегда: мы должны быть частью мирового исследовательского сообщества, не замыкаться в своих местных играх, в своих карьерных устремлениях, а ориентироваться на мировой уровень. И эта линия, которая с большой энергией проводилась Кузьминовым на протяжении всего периода его руководства Вышкой, была, как мне кажется, наиболее важной. Это стремление быть на уровне мировой науки, безусловно, ощущается ребятами. Когда мы к ним приходим с лекциями по своей статье или по статье нашего коллеги, они видят, что имеют дело с учеными, которые рассказывают им о результатах собственных научных разработок, а это всегда воспринимается совершенно иначе. Я знаю, что во многих вузах преподаватели просто пересказывают учебники, иногда даже читают их с листа. В Вышке такое совершенно немыслимо. Мы делимся со студентами результатами своих исследований. И я им честно говорю: вот, ребята, обратите внимание на такой-то вопрос, у меня на него ответа нет, но он интересный, может быть, вас он в будущем заинтересует. Наши преподаватели обращаются к студентам как к младшим коллегам, менее опытным, но коллегам, и мне кажется, мы заражаем ребят своим отношением к науке, к познанию вообще.

23 января, 2023 г.

Окна роста