«Историк должен любить тексты, которыми занимается, “вчувствоваться” в них» – Новости – Окна роста – Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики»

О том, почему молодые люди выбирают науку, кто и что подталкивает к этому выбору, какую роль играет научный руководитель, а также о тяге к исторической памяти рассказывает Николай Шпильков, аспирант школы исторических наук НИУ ВШЭ.

В 10-11 лет у меня было две любимые книги: «От Руси к России» (1992) Льва Гумилёва и «История казачества» (2013) Андрея Гордеева. Из первой к нынешнему моменту я не помню ничего, о второй же помню, как заучил всех ханов Золотой Орды, в ней упомянутых, и очень этим гордился. Словом, судьба получить историческое образование и даже дожить в нём до аспирантуры, кажется, была предопределена уже тогда. А вот как я пришёл к тем 10-11 годам, сказать уже сложнее. Быть может, повлияли красочные детские книжки по истории, которые покупала мне мама – выпускница Историко-архивного института[1] – а может, и какая-то изначальная, природная любовь к истории и историям: с самого раннего детства мне было интересно узнавать о чём-то и потом пересказывать (недаром вторая моя страсть – писательство), всегда увлекали мысли о прошлом тех мест, в которых я бывал. Когда я подрос, мы с мамой стали ездить в автобусные поездки по городам России – и в окружении древних монастырей под речи экскурсоводов о князьях и воеводах, купцах и дворянах я, сам того не замечая, укреплялся в выборе истории как будущей своей специальности.

[1] Сегодня – Историко-архивный институт РГГУ.

Однако всё было, что называется, не так однозначно. Когда в 9 классе я вдруг понял, что через два года придётся куда-то поступать, я задал себе два вопроса: 1) какой университет – лучший? 2) на каком факультете там мне будет интереснее всего? Исходя из какого-то общего смысла, витающих в воздухе представлений, я решил, что лучшее место – это МГУ, и полез смотреть список факультетов. Какое-то время я выбирал между историческим, философским, филологическим и социологическим – и в конце концов решил, что на истфаке я смогу получить в той или иной степени всё, что предлагают остальные факультеты, то бишь, выбрал что-то, как мне представлялось, универсальное. Подумывал я и о Литинституте, но не нашёл вкладку «аспирантура» (да, я думал наперёд) – и да, она там была…) – и окончательно укрепился в выборе истфака.

Поступив по всероссийской олимпиаде и отучившись положенные 4 года бакалавриата, я задумал сменить и тему, которой занимался, и университет. Во всех отношениях мне хотелось чего-то нового. Диплом мой был посвящён образу Первой Мировой войны в публицистике и художественном творчестве любимого мной писателя Леонида Андреева. Больше всего меня увлекали и увлекают образы, представления, мир идей, а не непосредственных событий и действий, потому заниматься дипломной работой было очень интересно. Однако тень трагедии 1917 года, как это ни странно прозвучит из уст учёного, который вроде как должен пытаться быть беспристрастным, эта тень буквально пожирала меня на моей кафедре XIX – начала XX века, я чувствовал, что мне буквально физически становится плохой иной раз, когда я думаю о гибели того мира, который исследую. Вместе с тем меня тянуло поближе к современности: сопровождавшая с детства политизированность просила заняться уже наконец чем-то, что будет на грани с политической наукой, на грани с настоящим моментом – заняться contemporary history. Так, я решил поступать в Вышку на программу «История современного мира» – и изучать российские 1990-е.

Оказавшись в Вышке, я тут же обнаружил себя в мире совсем иных идей, что там говорить – занятия по истории собственно идей у нас были в программе! Курсы Петра Резвых, Галины Орловой, Сергея Польского, Александра Дмитриева, Сергея Матвеева научили меня относиться к своей в самом широком смысле теме – миру идей – совсем иначе, чем я делал это раньше. Я научился более сложному поиску контекста, стал стараться прослеживать преемственность идей, создавать своего рода их генеалогию. Текст перестал быть для меня вещью в вакууме – и это открыло мне такое количество новых оптик, что я воздержусь сейчас от их раздутого описания.

Кроме того, смена университета запустила и поиск новой научной темы. Это, без преувеличения сказать, были ценнейшие полгода творческих метаний, нервной неопределённости и внезапных решений. К моей первой «вышечной» зиме паззл из разрозненных жизненный событий, как связанных с университетской жизнью, так и нет, сложился.

Здесь стоит дать лирическое отступление. В 2018 году я встретился в Москве с моей давней подругой из Беларуси Марией Р. Когда мы уже ждали её автобус обратно в Минск, у нас завязался безумно интересный разговор о белорусском, русском и литовском народах, о регионе в целом и его истории – и тут вдруг оказалось, что автобус мы ждём не там, о чём нам сообщила проходящая мимо женщина. Мы понеслись к автобусу, и Мария успела уехать вовремя – а вот разговор так и остался неоконченным, а позже как-то забылся. Но в голове моей осела мысль «а хорошо бы почитать белорусские школьные учебники и вообще научную литературу и узнать, как принято рассказывать национальную историю там». А спустя год на одной из первых своих работ я разговорился с моим непосредственным начальником Никитой Т., который, как оказалось, защитил магистерскую диссертацию, посвящённую исторической памяти в России 1990-х. Узнав о моём интересе к периоду, он спросил, а не хочу ли я заняться памятью. Я задумался.

И вот, зимой 2019-2020, сидя на паре великолепного курса по Центральной-Восточной Европе Алексея Васильева (это было МАГОЛЕГО мечты!), я вдруг понял, что все мои самые живые интересы того времени: восточноевропейский регион и постсоветское пространство, nationalism studies, 1990-е, память, белорусская национальная история – соединяются в одной теме. Я знал, что в Школе исторических наук памятью на постсоветском пространстве занимается Александр Воронович, пришёл домой и написал ему длинное письмо с просьбой – несмотря на невеликий срок, оставшийся на работу над курсовой – взять меня в ученики. Александр ответил согласием, и началось моё исследование белорусского исторического нарратива в школьных учебниках, которое продолжается по сей день.

Наверное, человеку, только начавшему свой научный путь, ещё рановато задумываться о научной родословной, о влияниях на свои труды, о школах и т.д. Впрочем, размышления эти в любом возрасте ужасно интересны – поэтому не могу не ответить на этот вопрос. Невозможно говорить о моём восприятии работы историка без упоминания моего научного руководителя в МГУ Андрея Левандовского. В целом для меня характерен очень индивидуалистский подход к своей работе: получив общие советы и совместно согласовав структуру чего угодно – от популярного текста (тогда это редактор) до диссертации (тогда это научный руководитель) – я зарываюсь в работу сам и до появления полноценного черновика воспринимаю её как моё личное дело. Тем не менее, беседы, которые мы вели у Андрея Анатольевича дома: об истории как науке, о преподавании, о 1990-х (специализация на дореволюционной России никак нам в этом не мешала), о, в конце концов, России как удивительном уникальном пространстве повлияли на меня очень сильно. Пускай не так просто из моих нынешних взглядов выделить что-то конкретное, что я воспринял бы дистиллированно, напрямую из этих бесед – есть один разговор, который я вспоминаю очень часто. Мы говорили о том, что историк должен любить тексты, которыми занимается, «вчувствоваться» (во вполне рабочем смысле!) в них и на основе этого писать свои труды, как бы пропуская текст через себя, осуществлять своего рода творчество, быть творцом. Кому-то этот взгляд покажется излишне консервативным, может быть, даже архаическим – но на уровне ощущений и личного восприятия я и правда следую этой традиции. История – это прежде всего история людей, не «объективных процессов» или каких-нибудь формаций-цивилизаций. Этот урок я выучил. Однажды через Википедию по линии ученик – учитель – его учитель я проследил, что через Левандовского восхожу к самому Тимофею Грановскому, о котором Андрей Анатольевич, кстати, написал книгу. Говорю об этой «генеалогии» в отношении себя, конечно, скорее ради забавы, но иногда тешить себя этой мыслью бывает очень приятно.

Если говорить о моей теме и научных интересах, огромное влияние на меня оказали лекции, статьи и книги Алексея Миллера: от, что наиболее очевидно, подхода к memory studies, nationalism studies, до блистательного примера способности к острым и сложным историческим дискуссиям, плодотворным – и бесконечно увлекающим читателя и слушателя, в том числе не подготовленного, например, профильным образованием. Научная, экспертная, публицистическая (везде – по-разному, но всегда умно и ярко) деятельность Алексея Ильича давно меня вдохновляет. Не могу не отметить, что Алексей Ильич – учитель моего учителя, Александра Вороновича.

Работа с Александром всегда была для меня комфортной, продуктивной и, я бы сказал, точной. За пятнадцать минут разговора я иной раз получаю столько инсайтов о том, как можно было бы повернуть тему, к какому источнику ещё можно обратиться, сколько не мог сформулировать самостоятельно за часы размышлений и работы. Не знаю, как сложится моё научное будущее, но за то, что мне удалось написать и сформулировать на настоящий момент, в огромной степени я благодарен именно наставнику.

Белорусский школьный учебник истории как источник оказался своего рода дверью в Нарнию социальных, политических, экономических, педагогических вопросов – целый мир на стыке бессчётного числа факторов и дискуссий. В своей работе мне случается обращаться и к новостям о высказываниях политиков, и к методическим материалам для учителей – и всё это так или иначе имеет связь непосредственно с текстом учебных пособий. Пожалуй, выбрав свою тему, я и правда сорвал научный куш: мне приходится работать с таким количеством интереснейших тем и материалов, что порой я и сам поражаюсь, на котором просторе мне удалось обосноваться.

С каждым годом я всё сильнее убеждаюсь, что всё-таки был прав тогда, в 9 классе, выбирая истфак как самый универсальный факультет, историю – как самое универсальное (по крайней мере, для меня и моих интересов) гуманитарное знание. История позволила мне читать, думать и писать о политике и культуре, о социальном и литературном, дала сюжеты для художественных рассказов о современности – и открыла путь в журналистику. Если говорить, что главный герой моего жизненного романа – это текст, то главная героиня – история. Мне очень повезло, что я обнаружил это очень быстро и пошёл по своему пути.

14 декабря, 2022 г.