Василий Ян и Умберто Эко, Лев Клейн и Алексей Юрчак

старший преподаватель кафедры гуманитарных дисциплин факультета социально-экономических и компьютерных наук пермского кампуса ВШЭ

Разные периоды взросления вызывают интерес к различным книгам. Книги формируют нас и продолжают жить в нас и вызывают желание дискутировать с персонажами или автором, а часто мы хотим дополнить их и развить дальше сюжетные линии. Многие книги мы перерастаем, к другим возвращаемся снова и снова, есть книги, которые заставляют ныть наше сердце от воспоминаний.

Мое путешествие в мир книг началось с книги, которую сейчас вряд ли кто вспомнит, – это повесть Сат-Ока «Земля Соленых Скал» (1958), написанная польским писателем про жизнь индейцев. Эта книга, которая заставила меня научиться читать. Мне было лет шесть, когда мама начала мне читать ее вслух. До этого я отказывался учить буквы, говорил, что мне это не надо, а тут сам попросил научить меня. Там все начинается с того, что польскую революционерку ссылают на каторгу в Сибирь, она бежит оттуда, пересекает Берингов пролив и попадает к индейцам шауни. И там получает имя Белое Облачко. В нее влюбляется местный вождь, и она становится женой вождя. И вся история – о том, как живут индейцы. Долгое время это произведение считалось автобиографическим, позже я узнал, что это удачная мистификация. Но об этом почитатели таланта автора узнали уже после его смерти. Сама же история очень яркая.

Говорят, все люди делятся на две категории: тех, которые любят Льва Толстого, и тех, кто любит Фёдора Достоевского. Я из последних. И хотя вообще я плохо помню школу, но у меня до сих пор сохраняется воспоминание о первом прочтении «Преступления и наказания» (1866). Я помню ощущение невероятной глубины этого произведения, которое у меня тогда возникло, и желание прочесть Фёдора Достоевского не только в объеме школьной программы. Я глотал его произведения одно за другим, и я много раз к ним возвращался, перечитывая. Лев Толстой же у меня всегда вызывал раздражение, за исключением «Воскресения» (1899) и «Севастопольских рассказов» (1855).

Если говорить об истоках моей любви к археологии, то тут важную роль сыграло произведение, которое называется «Дневная поверхность» (1977), замечательного автора, профессионального археолога Георгия Федорова. Он долгое время работал в Средней Азии и написал книгу, которая, на мой взгляд, абсолютно оригинальна, потому что это дневник его жизни в экспедиции. Он описывал не археологические находки, не какие-то там сокровища, клады, керамику, а то, как устроена жизнь экспедиции: повседневный быт, палатки, какие-то веселые истории, которые с ним там происходили, и так далее. И все это написано очень хорошим, сочным литературным языком.

Меня поразили там некоторые моменты. Например, он пишет: мы вышли на раскопки в город (дело происходит в Средней Азии), заночевали, утром проснулись, а песок ушел, и открылся город, вот мы его видим. И дальше он пишет: мы понимали, что должны спешить, потому что на следующую ночь может начаться новая песчаная буря, и тогда город снова закроется. Или его рассуждения о том, что они раскопали резные колонны, которые никто не видел тысячу лет. Это то, чем и до сих пор меня привлекает археология. В науке часто, чтобы совершить какое-то открытие, надо очень долго работать, а в археологии все намного проще. Почти каждая экспедиция, каждый отряд и каждые раскопки приводят новую информацию в этот мир, создают новый исторический источник, который до этого не существовал. В среднем мы ездим каждый год на раскопки двух-трех-десяти памятников и каждый раз открываем что-то новое, так что каждый археолог за свою жизнь совершает 500–600 открытий минимум, и это, конечно же, невероятный адреналин. И впервые эта мысль меня посетила, именно когда я читал «Дневную поверхность»: как я иду по мостовой первый с того времени, как она была забыта. И после этого я много раз испытывал такое же ощущение: когда вскрывал древнее погребение или Соликамский тракт, исчезнувший при строительстве завода, или находил завод, сожженный во время Пугачевского восстания, или раскапывал городище, добывал из земли зерно, которому две тысячи лет; и по всем этим находкам реконструировал то, как жили, что ели люди столетия, тысячелетия назад.

После Федорова была еще книга Михаила Рабиновича «Судьбы вещей» (1974), которая рассказывала о детективной работе археолога, как благодаря одной маленькой находке появляется история с большой буквы. Две эти книги до сих пор у меня на полке. «Дневная поверхность» просто изодрана в клочья, так что мне даже пришлось заказывать для нее новую обложку.

Недавно у моих студентов был проект, где коллеги с кафедры давали интервью, и в том числе преподаватели рассказывали о книгах. И я с удивлением узнал, что один из моих коллег, как и я, очень высоко оценивает книгу, которую, к сожалению, мало кто сейчас даже из историков читал.

Это трилогия Василия Янчевецкого, или попросту Василия Яна, «Нашествие монголов»: «Чингисхан» (1939), «Батый» (1942), «К последнему морю» (1954). Цикл-трилогия о становлении Чингисхана, походе Бату-хана на Русь и западном походе потомков Чингисхана. В разговорах со многими коллегами моего возраста и старше выяснилось, что для многих из них увлечение историей началось с этих книг.Чем данная трилогия интересна? На уроках истории в советской школе да и сейчас тебе обычно перечисляют набор фактов, которые выстраиваются в какие-то экономические, социальные или культурные процессы. А эта книга рассказывает про одного человека, который изменил ход истории своего народа силой своей воли, своим талантом. Причем это не приключенческий роман, жанр, на котором воспитывались многие из нас, не героическое фэнтези, где герой один сражается против тысячи и ему сопутствует удача, а самое главное – он фактически неуязвим. Здесь описано падение Чингисхана, отказ от жены, рабство, предательство, то, как он, проходя через тяжелые перипетии, становится таким, каким он в конечном счете стал. Ты прочитываешь эту книгу, и тебе кажется, что такая судьба почти невозможна. Между тем это реальное историческое лицо.

Я достаточно рано прочитал эту книгу, когда еще не начал проходить историю России в школе либо она только-только начиналась. И мне просто захотелось узнать, насколько вообще этот Чингисхан реален. И я стал доставать книги по истории, научные статьи про Чингисхана, про Субудай-багатура (героя повести «Батый»), про Джелаль-ад-Дина. И узнавал, что, оказывается, как сказал кто-то из классиков, настоящая история гораздо интереснее, чем любое фэнтези, которое можно придумать.

Манокин Михаил Андреевич

старший преподаватель департамента менеджмента факультета социально-экономических и компьютерных наук пермского кампуса ВШЭ

Моя любимая художественная книга впервые была прочитана мной на первом курсе: это «Маятник Фуко» (1988), второй роман Умберто Эко. Это история троих университетских друзей, которые на досуге сочиняют – в шутку – повествование, которое пересказывает историю Европы и мира через теории заговора. Однажды они, тоже со скуки, решают рассказать клиенту издательства о своей игре и намекнуть, что знают некую тайну, за которой охотятся заговорщические общества. Этот намек отправляет их в другой мир, которым, кажется, и правда управляет тот самый заговор, который они придумали. И – я не хочу выдавать концовку романа – в новой реальности герои подвергают себя смертельной опасности, потому что заговорщики не остановятся ни перед чем, чтобы добыть нужные им знания.

Я люблю эту книгу не только за эрудицию автора и амбициозный сюжет, но и за то, что она рассуждает о проблеме человеческого сознания и того, как оно изменяется и как зависит от данных нам способов выражения наших мыслей. Это тема, интересовавшая авторов едва ли не со времен Мигеля де Сервантеса и Оноре де Бальзака до советских братьев Стругацких и безумной литературы Уильяма Берроуза. И конечно, упоминания заслуживают Мишель Фуко и другие мыслители, изучавшие этот вопрос.

Эта книга сначала казалась мне предупреждением: не давай тому, что видишь в книгах, подчинять твои мысли, оставайся критичным даже в отношении собственных убеждений, следи за своими словами и за словами других людей. Сегодня я читаю ее иначе. Сегодня для меня это текст о том, что любая информация делает части мира видимыми для нас, но нередко ценой огромного риска. Идеи способны и освободить нас, и подчинить другим силам. Как следствие, сегодня я бы рекомендовал ее тем, кому интересны проблемы дискурс-анализа.

Думаю, сегодня актуальность книги только выросла. Нам каждый день нужно решать, какую информацию, идеи, смыслы принять. Я нахожу то, каким вижу центральное сообщение книги Эко, обнадеживающим и внушающим безысходность одновременно. Мы способны узнать так много, но того и гляди новое знание превратит нас в жертв или марионеток ранее неизвестных нам сил.

Академическая книга

Виталий Мингалев

Из научных авторов я считаю своим учителем Льва Клейна, автора «Археологической типологии» (1991) и «Археологических источников» (1978). Мне повезло, что «Археологические источники» я прочитал позже, чем «Археологическую типологию», хотя хронологически правильнее было бы наоборот. Родители купили мне «Типологию», когда я учился примерно в 8-м классе. И я много раз ее перечитывал и будучи школьником, и потом, когда учился в университете, и до сегодняшнего дня я постоянно к ней возвращаюсь, это практически моя настольная книга. И Лев Самуилович стал моим учителем, хотя я никогда с ним не виделся. Мои студенты ездили к нему в Питер и присутствовали у него на лекциях, а сам я так и не побывал на них. А жаль! Но я с юных лет считал Льва Клейна своим учителем, который учит меня через свои книги.

«Археологическая типология» – это та книга, которая должна читаться не только археологами, она важна для понимания одного из важнейших методов познания в системе гуманитарного знания, да и вообще любого знания, – типологического метода. Во-первых, сама книга гениально построена с научной точки зрения. Вначале идут теоретические рассуждения Льва Клейна, а затем статьи его учеников, в которых этот метод разбирается с точки зрения того, как он работает на конкретных предметах. В частности, на примере рукоятей каролингских мечей показано, как строится собственно типология. И почти половину книги занимает словарь терминов, который Клейн очень своеобразно строит. Он приводит термин и дает несколько вариантов того, как он понимается в разных научных школах. Это книга, к которой хочется постоянно возвращаться: что-то забыл – открыл словарь и посмотрел. Захотел студентам привести пример прекрасно проработанной классификации или типологии – отослал к определенному сюжету из книги.

Второй мой учитель – Владимир Напольских. На меня оказали сильное влияние две его работы. Первая – большая статья на основе его диссертации, выпущенная в сборнике «Мировоззрение финно-угорских народов» и посвященная мифам о происхождении мира, сравнительному анализу мифологии разных финно-угорских народов и выделению общих паттернов. На основе этого сравнения он выстраивал представления о том, когда появляются разные мифологические сюжеты и как они трансформируются под инокультурным влиянием. Когда я уже учился на 4-м курсе университета, я прочитал другую его работу – «Введение в уралистику» (1997). Это учебник по истории языков уральской языковой семьи, написанный очень простым, доступным стилем и наглядно показывающий, как работает сравнительное историческое языкознание: как из простых методических построений возникают глубокие и оригинальные мысли, как вдруг неожиданно появляется язык, который никто до тебя не слышал. Это то же самое ощущение, о котором я рассказывал в связи с «Дневной поверхностью»: когда ты берешь в руки предметы, которые никто никогда не видел. А здесь ты слышишь слова, которые никто никогда не слышал. Эта книга показывает, как происходит эта реконструкция праязыка, как можно реконструировать язык, который является прафинно-угорским, прапермским и т.д., какой огромный массив информации можно добыть из разбора слов.

Михаил Манокин

Мне трудно назвать единственную книгу; я думаю, мысли всех нас – переплетение текстов, которые мы прочитали за всю свою жизнь. Поэтому хотел бы выбрать книгу, близкую моей специализации. И здесь вряд ли буду первым, кто упомянул книгу Алексея Юрчака «Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение» (2014).

Его работа помогла мне по-другому смотреть на последние годы в истории СССР и на людей, которые там жили: как на поколение моих родителей (которые сейчас в середине шестого десятка лет), так и на людей старше и немного младше их. Вместе с этим она была для малоопытного меня откровением в методике качественного исследования. Тщательность, с которой Юрчак собирал свои материалы, меня поразила. Длительные разговоры с респондентами, коллекции фотографий, отрывки из прочитанных художественных и нехудожественных текстов и то, что историки называют эго-документами, вдохновили меня тогда, в 2014 году, на то, чтобы наконец-то закончить кандидатскую.

Книги и студенты

Виталий Мингалев

Прежде всего это уже названная мной «Археологическая типология» Льва Клейна. Первый семинар по «Археологии» базируется на данной книге. И после него почти всегда ко мне кто-то записывается на курсовые работы по археологии. Применительно к Средним векам мне очень нравится разбирать со студентами «Кентерберийские рассказы» (1392) Джефри Чосера, я их обожаю. Студентам тоже нравится, и для меня лучшая оценка, когда в отзывах пишут одну строчку: «Было очень интересно читать Чосера». Мы не просто его читаем, я пытаюсь показать, что Чосер много глубже, чем кажется, что это не просто скабрезные рассказики, а фактически квинтэссенция XIV века в одном произведении. Чосер переигрывает Боккаччо и издевается над артурианским циклом. Советский учебник истории говорил о трех ступенях средневековой феодальной лестницы: oratores, bellatores, laboratores. А когда я впервые прочитал Чосера (на 2-м курсе истфака), передо мной вдруг неожиданно открылось огромное разнообразие социальных категорий, социальная жизнь Средневековья оказалась гораздо сложнее, чем это описывает модель в советском учебнике. И средневековые люди гораздо интереснее и сложнее. И Средневековье предстало не как стройная марксистская схема, а как гораздо более сложная и более интересная.

Михаил Манокин

Я очень часто разбираю со студентами книгу «Основы качественного исследования» Ансельма Страусса и Джульет Корбин (2001, российское издание). Эта книга – часть безумно интересной истории о том, как социологи бились над разработкой единого подхода к анализу материалов качественных исследований во второй половине XX века.

В 1960-е годы двое ученых Калифорнийского университета Сан-Франциско – Ансельм Страусс и Берни Глейзер – работали в рамках гранта над серией исследований труда медперсонала. Страусс – заведующий департаментом социологии, Глейзер – молодой постдок. Оба связаны с большими фигурами в истории социологии. Страусс связан с прагматической Чикагской школой социологии, следовавшей философии и этике Джона Дьюи. Глейзер учился у важнейших социологов своего времени, таких как Пол Лазарсфелд и Роберт Мертон, и унаследовал от них отношение к эмпирическим данным как к компоненту теории.

Исследователи разработали подход «обоснованной теории» (grounded theory), который сегодня считается основанием любого качественного исследования. Они делили материалы интервью и записи из дневников наблюдений на небольшие части, помечали их кодами – ключевыми словами – и после работали одновременно с содержанием этих отрывков и кодами, организуя их в группы, давая группам кодов названия, а после используя созданные названия для того, чтобы создать своеобразный рассказ из полученных данных. Пользуясь этим методом, Страусс и Глейзер издают две книги: “Awareness of Dying” (1966) и “The Discovery of the Grounded Theory” (1967).

Скорее всего, где-то после этой работы они расходятся. Я не знаю подробностей раскола, но думаю, что он связан с их философией и разным пониманием того, как формируется научное знание. Глейзер будто не ставил перед исследованием конкретную задачу: облик теории и ее конечная форма должны получиться в результате самостоятельной работы у самого исследователя. Для прагматика Страусса такое было недопустимо. У исследования должна быть конкретная цель, желательно связанная с какой-то областью человеческой деятельности или «заказом» от клиента.

Его позиция и была выражена им в книге, написанной с Корбин. Они дают четкий план качественного исследования, создав список действий, включая приемы для взаимодействия с данными интервью. Очень часто качественное исследование начинается с полного непонимания, что делать. Например, сейчас я планирую изучить профессиональную мотивацию культурных работников. Без обоснованной теории я бы понятия не имел, что мне делать, в каком порядке проводить эту работу. Но сейчас я уже понимаю, что нужно сделать: первый шаг – развить теоретическую чувствительность. Сесть и почитать либо повторить известные тексты по исследованию культуры как сферы экономики, изучить работы о современном труде и о современной культуре. Затем выйти в поле: собрать первые интервью, проанализировать их, чтобы через их коды найти новые вопросы и зацепки для следующего этапа работы с данными, и следовать инструкции (Страусс, Корбин, 2001).

Авторы одной прочитанной мной статьи о GT высказали замечательную мысль об этом методе. По их словам, обоснованная теория обладает методическим динамизмом, умением вписываться в разные уникальные стили работы с качественными данными, в методики разных наук и профессиональных областей (Ralph et al., 2015). Обоснованную теорию могут использовать экономисты для предварительного исследования. Ее могут использовать медики для сбора данных о пациентах и поиска подходов в работе с ними. Ее могут использовать маркетологи для построения гипотез количественных исследований и создания поисковых исследований. Ее могут использовать менеджеры для анализа данных, собранных о работе организации. Ее могут использовать психологи, социальные работники, учителя – все специалисты, которым приходится работать с людьми (Glaser, Strauss, 1967). Именно поэтому у меня всегда есть повод вернуться к этой книге, кого бы я ни учил.

22 сентября, 2022 г.