Чарльз Диккенс, Томас Карлейль и Иван Гончаров, Джон Кейнс, Дарон Асемоглу и Джеймс Робинсон

преподаватель департамента экономики Санкт-Петербургской школы экономики и менеджмента

Художественная книга

Так получилось, что в школе я читал не очень много и литературу скорее не любил. И даже то, что задавали по программе, читал с опозданием, спустя какое-то время, когда находило настроение. Читать художественную литературу более или менее систематически я начал относительно недавно – часто потому, что нужный мне экономический текст давал отсылку к какому-то литературному произведению. Например, я сейчас читаю роман Чарльза Диккенса «Тяжелые времена» (1854) потому, что Диккенс дружил с Томасом Карлейлем, а Карлейль – это такой философ и историк XIX века, которого экономисты очень часто цитируют в учебниках по экономике, в частности его высказывание: «Научите попугая говорить слова “спрос” и “предложение” – и перед вами экономист!». У меня даже складывается впечатление, что экономисты не знают первоисточника этой цитаты и контекста, в котором она была сказана, и воспринимают эту фразу без присущей ей иронии. В действительности Томас Карлейль очень не любил экономику и экономистов, считал их этакими узколобыми бухгалтерами и противопоставлял экономику, которую он называл dismal science – «мрачная наука», gay science, то есть литературе, истории и искусствам.

У Карлейля меня зацепило определение экономики как мрачной науки, я углубился в историю этого понятия, и это привело меня к Диккенсу. Из тех же соображений я прочитал «Позолоченный век» (1873) Марка Твена и Чарльза Уорнера – сатирический роман, посвященный бурному экономическому росту в США, и «Финансиста» (1912) Теодора Драйзера. Хотя сейчас я читаю уже и просто ради удовольствия от хорошей литературы.

А в школе я прочитал всего несколько литературных произведений, но в их числе роман «Обломов» (1859) Ивана Гончарова, который остается одним из моих любимых писателей XIX века. Наверное, я скажу банальную вещь, но в русской литературе, особенно в русской литературе XIX века, не хватает положительных героев, которые были бы заняты какой-то активной деятельностью. И Штольц, и Обломов – оба очень неглупые, талантливые, глубокие люди. Но при этом Штольц позитивный, деятельный, и этим он мне нравится. В этом романе было несколько запоминающихся диалогов, и один из них тот, в котором Штольц говорит Обломову: «Ты неглупый человек, у тебя все может получиться, но посмотри на себя: если ты сейчас не встанешь с дивана, то закончишь очень плохо». «Теперь или никогда» – я помню эту фразу, она мотивационно на меня повлияла. В другой раз Обломов, лежа на диване, спрашивает Штольца: «Слушай, Андрей, когда ты заработаешь денег на всю оставшуюся жизнь, что ты будешь делать: положишь их в банк, будешь жить на проценты?» Штольц говорит: «Нет, я продолжу работать». – «А когда заработаешь вдвое больше, тогда бросишь работу?» – «Нет, не брошу». – «А в чем тогда смысл труда?» – «Смысл труда в том, чтобы трудиться, чтобы двигаться вперед и куда-то идти». Мне эти диалоги очень нравились.

Я, как и многие, был склонен к прокрастинации, учился с тройки на четверку, то есть не очень хорошо. В частности, мне не давалась литература, я не умел писать сочинения. Помню, в 5-м или 6-м классе мы писали сочинение по Михаилу Пришвину или Константину Паустовскому, и я сидел и вымучивал из себя какие-то строчки, и мне казалось, я написал что-то разумное. Но через неделю зачитывали сочинение лучшей ученицы, отличницы, которую я терпеть не мог, и там фигурировало словосочетание «нравственная красота». И в этот момент я понял, что такое словосочетание я бы не только никогда не использовал в сочинении – оно бы мне в голову никогда не пришло. Тогда я решил, что литература просто не мой предмет. Но так вышло, что параллельно с «Обломовым» я прочитал двухтомник шотландского моралиста XIX века Сэмюэла Смайлса «Характер» (1889), где он на биографиях известных людей своего и более раннего времени показывает, что в жизни решающее значение имеет не столько талант, ум или харизма, сколько характер, способность достигать своей цели, добиваться желаемого и стоять на своем. Если талантливый человек просто кого-то восхищает, то человек с сильным характером еще увлекает за собой людей. Там была такая фраза: первыми люди чаще восхищаются, за вторыми чаще идут. И эти две книжки как-то так друг на друга наложились, что сильно повлияли на мое дальнейшее отношение к жизни.

Тогда еще не было ЕГЭ, и для поступления в университет нужно было написать вступительное сочинение, и в 11-м классе я засел за сочинения, стал пробовать писать. Моя мама, которая подсовывала мне всякие книжки, купила мне пособие о том, как писать сочинение по литературе. Там буквально по пунктам объяснялось, что такое сочинение, как оно пишется, что такое тезис в аргументативном тексте и как его нужно раскрывать. И первое сочинение, которое я написал, проштудировав это пособие, просто проявив характер и волю, было первым сочинением, за которое меня похвалили в классе и за которое я получил пятерку по литературе. Все эти события произошли примерно в один период времени, когда я понял, что всего можно добиться, проявив достаточно настойчивости и внимания и имея в наставниках, очно или заочно, подходящих людей.

Позднее я прочитал «Обыкновенную историю» (1847) – другой роман того же Ивана Гончарова, в каком-то смысле похожий на «Обломова». Там тоже есть персонаж, который постепенно из восторженного, романтичного человека превращается в активного и деятельного. Но одновременно с этим он превращается и в очень ограниченного и поверхностного человека, занятого построением собственной карьеры и больше ничем. В отличие от Штольца, этот образ скорее отрицательный. И, собственно, почему я упомянул романы Теодора Драйзера, Чарльза Диккенса и Марка Твена? В них тоже есть эта дельта главного героя. Там тоже присутствуют персонажи, занятые какой-то позитивной деятельностью; мне кажется, в зарубежной литературе таких персонажей больше. Но и они все по-своему отрицательные. У Диккенса в «Жизни и приключениях Николаса Никльби» (1839) дядя главного героя точно по Карлейлю – узколобый, ограниченный деятель, которого интересуют только деньги. У Драйзера финансист вовсе мошенник. То есть экономика в литературе, по крайней мере в той, что я читал, всегда почему-то ассоциируется с человеческой ограниченностью и неспособностью к духовному развитию. У Твена и Уорнера в «Позолоченном веке» самые деятельные люди – те, которые хотят быстро заработать лихих денег и занимаются для этого всякими аферами. С одной стороны, это сатира на реальные экономические условия, в которых варилась Америка в XIX веке, но мне не очень понятно, почему необходимо противопоставлять друг другу экономику, эмпирические науки и духовное развитие.

В «Тяжелых временах» Диккенс так же по Карлейлю описывает современных деятельных молодых людей. Роман начинается с того, что школьный учитель в школе нового образца, где учат не литературе и изящным искусствам, а в первую очередь эмпирическим наукам, фактам, статистике, то есть очень приземленным вещам, задает ученице вопрос. Он спрашивает: «Постелили бы вы в доме своего мужа ковер с цветами? И наклеили бы обои со скачущими лошадьми?» И ученица, которая происходит из семьи циркового артиста, отвечает: «Да, конечно, это ведь красиво, почему нет». И ее ответ возмущает школьного учителя. Он говорит: «Где ты в жизни видела лошадей, скачущих по стенам, и цветы, растущие на полу? Это не соответствует фактам».

Вот это представление о том, что занятие любой эмпирической наукой, в частности экономикой, обязательно ограничивает, что экономисту не свойственна восприимчивость к художественной литературе и широта мышления, меня удивляет и до некоторой степени возмущает. Мне интересно, откуда оно происходит. Ведь в действительности это далеко не всегда так. Видимо, существует некий конфликт между условным гуманитарием и условным экономистом-эмпириком. В этом смысле мне нравится цитата из Джона Кейнса: «Великий экономист должен обладать редким сочетанием талантов… Он должен быть – в известной мере – математиком, историком, государственным деятелем и философом. Он должен мыслить символами и хорошо владеть словом. Он должен понимать частное в контексте общего и уметь одной мыслью с легкостью касаться абстрактного и конкретного. Он должен изучать настоящее в свете прошлого – ради будущего. Ничто в человеческой природе и институтах общества не должно ускользать от его внимания. Он должен быть одновременно целеустремленным и обращенным к небу, как истинный художник, но при этом твердо стоять на ногах и быть практичным, как политический деятель». Почему Кейнс и является одним из самых моих любимых экономистов за всю историю, я бы даже рискнул поставить его на первое место. Потому что он, помимо того, что перевернул экономику своей работой «Общая теория занятости, процента и денег» (1936), был проницательным и глубоким человеком – и как общественный деятель, и как писатель-публицист. То есть он в этот литературный стереотип совершенно не вписывается.

Академическая книга

Я учился в магистратуре Российской экономической школы. И между 1-м и 2-м курсом нужно было выбирать тему исследовательского проекта и лето, по сути, посвятить подготовке к нему, поскольку программа в РЭШ очень насыщенная и в течение года особенно не успеваешь ничего почитать. И вот я читал разные научные статьи и книги, с тем чтобы определиться, чем я хочу заниматься в этом исследовательском проекте и в дальнейшем, если собираюсь стать ученым. И в этот момент мне попалась на глаза относительно недавно вышедшая тогда книга Дарона Асемоглу и Джеймса Робинсона “Why Nations Fail: The Origins of Power, Prosperity, and Poverty”. Позднее ее перевели как «Почему одни страны богатые, а другие бедные». Но тогда она еще не была переведена на русский язык, я читал ее в английском варианте. Чем она меня зацепила? Эта работа написана, с одной стороны, очень хорошим, жестким экономистом, а с другой стороны, историком. И она на исторических примерах показывает, как и что происходило в разных странах в разные времена, как были устроены институты, как были организованы политические отношения, что делали политические и государственные деятели. И все это накладывается на очень крепкую экономическую теорию. Экономика ведь довольно абстрактная наука. Непонятно, как она непосредственно переносится на жизнь, как ее экстраполировать. А когда вы берете какую-нибудь математическую модель или методы работы с базами данных и применяете их к истории, политике, к институтам, это уже не какая-то абстрактная модель, которую проходят на первом курсе. Оказалось, что сложные математические модели можно проецировать на ситуации, которые описываются простыми словами, что в разных исторических событиях можно искать и находить устойчивые закономерности, что они повторяются из раза в раз и на больших данных это можно увидеть.

Я не историк, но, насколько я себе представляю историю, историка, когда он занимается реконструкцией прошлого, его не особенно интересуют общие закономерности исторического развития. Мне кажется, что последняя масштабная концепция исторического развития была выдвинута в начале XX века Арнольдом Тойнби. После Маркса с его формационным подходом и Тойнби с его цивилизационным подходом историки признали, что не могут обнаружить глобальные закономерности в историческом процессе методами своей науки, и отложили поиски этих закономерностей в сторону. Они изучают не столько общее, сколько частное и специфичное, то, что отличает данное конкретное общество от всех остальных. А экономистов, наоборот, интересует абстракция, им нужно отвлечься от второстепенных деталей, выловить нечто общее. И оказалось, что возможно связать между собой отдельные исторические события, про которые ты знаешь из того же курса истории, и проанализировать их сходство. И это очень конкретная, очень точная наука. Меня это зацепило, и, собственно, по этой причине я оказался в исследовательском проекте, связанном с изучением институтов и социального капитала. Это темы, которые больше связаны с историей конкретных обществ, нежели со сложными экономическими моделями и макроэкономикой, которую я преподаю в Вышке. А этот проект, в свою очередь, уже подстегнул меня читать дальше литературу по этой теме: Авнера Грайфа и Дугласа Норта.

Книги и студенты

Иногда по ходу курса я делаю отсылки на какие-то литературные произведения. Думаю, бо́льшая часть этих отсылок непонятна, потому что сегодняшние студенты – наверное, как и я в свое время, – книжек не читают. Но я все равно это делаю – какой-нибудь краткий экскурс в литературу.

Например, когда мы с ними обсуждали единую теорию роста Одеда Галора и там речь шла о накоплении человеческого капитала и о роли человеческого капитала в техническом прогрессе и экономическом росте, мы говорили об образовании, и я делал отсылку к Диккенсу. Говорил: вы знаете, как выглядели английские школы начала XIX века? И на материале Диккенса показывал, что не всегда наличие школ и их количество означает качественное образование. Думаю, вы и по своей школе это знаете. Когда мы проходим финансовые рынки – есть такая тема в макроэкономике, – я, говоря про то, как функционировали рынки в XIX веке и как они устроены сейчас, делаю отсылку к Драйзеру. Интересно, что обычно люди, незнакомые с экономикой, представляют себе финансовый рынок как одну сплошную аферу и делание денег из воздуха, как раз в духе Диккенса. Когда разговариваешь на эту тему с обычным человеком, он обязательно выдаст тебе какое-нибудь рассуждение из Диккенса или Драйзера. В связи с темой экономического роста я рассказываю про промышленную революцию и говорю о том, что современный режим экономического роста существует примерно последние двести пятьдесят лет, с конца XVIII века, что он обусловлен техническим прогрессом и предпринимательским духом. И в доказательство того, что это важно для экономики, привожу в пример «Позолоченный век» Твена и Уорнера.

Из академической литературы мы читаем экономических историков типа Джоэля Мокира, который много пишет об изобретениях, так или иначе повлиявших на развитие экономики. Пишет о том, что такое предпринимательство; о том, что Европа и вообще западный мир оказались лидерами, потому что у них были колониальные империи и условия для научно-технического прогресса, что очень важно для экономического роста. Были, конечно, там люди, которые что-то изобрели, но были и такие, которые занимались аферами, и те, которые закончили жизнь бездомными. И в качестве иллюстрации я в данном случае привожу «Позолоченный век». В этом романе все пытаются делать деньги, но не путем создания чего-то полезного для общества, что привело бы к улучшению жизни всех, а через то, что в экономике называется ренто-ориентированным поведением. Есть такая англоязычная поговорка, что прилив поднимает все лодки, – это про экономический рост. А ренто-ориентированное поведение – это когда люди, ничего не изобретая, пытаются перераспределить деньги из одних карманов в другие. Сами эти люди, конечно, становятся богаче, но экономика в конечном счете от этого проигрывает.

Наибольшие дискуссии в курсе макроэкономики у студентов вызывают темы, связанные с деньгами, денежно-кредитной политикой и центральными банками. Это довольно интересно, потому что они задаются ровно теми же вопросами, которые обычные люди задают экономистам. И поскольку я еще немножко занимаюсь популяризацией науки, я отвечаю на эти вопросы на сервисе «Яндекс Q». Это такая социальная сеть, и у меня там есть сообщество под названием «Завтрак экономиста», где вопросы задают обычные люди. И их в первую очередь интересует, что будет с валютным курсом – с долларом, с евро. Что делает Центральный банк, почему он так себя ведет, почему вообще центробанки работают именно так, как они работают? Наибольший ажиотаж вызывает именно эта тема.

У меня есть лекция по истории макроэкономической мысли. То есть перед тем, как рассказывать теорию, я пытаюсь дать студентам исторический контекст, чтобы они видели, как возникали экономические вопросы и почему они формулировались таким образом, какие актуальные проблемы решали люди, которые писали эти работы. В частности, я рассказываю про Кейнса и его «Общую теорию занятости, процента и денег». Это одна из ключевых работ. И тут я обычно цитирую Пола Самуэльсона, сказавшего примерно следующее: книга Кейнса – это запутанная, беспорядочная работа, в которой ничего невозможно понять, потому что многие нити рассуждений начаты и брошены; озарения перемежаются в ней со скучнейшей алгеброй и т.п. И последняя фраза: «Короче говоря, это работа гения». То есть чем ценен Кейнс? Тем, что его книга изобилует огромным количеством идей, в которых последующие два поколения экономистов просто разбирались. Пытались понять, что из этих идей работает, а что нет, где применимость утверждений Кейнса.

В этой же лекции мы затрагиваем монетаризм Милтона Фридмана. Это второй экономист, который мне очень симпатичен. Кроме того, что он известный учёный, лауреат Нобелевской премии (Кейнс бы тоже удостоился, он просто не дожил), он еще такой же талантливый публицист более правых, чем у Кейнса, либеральных взглядов. И в связи с монетаризмом я делаю ссылку на книгу Фридмана «Капитализм и свобода» (1962), где он, в частности, обсуждает взаимодействие между различными типами политических и экономических институтов. Это, наверное, один из первых экономистов, который поднял вопрос о том, что разные типы институтов в политике и экономике связаны между собой и поэтому нельзя отделить политику от экономики. Причем не любые типы институтов сочетаются друг с другом. Чаще всего децентрализованная рыночная экономика, которая показала себя эффективнее плановой, сочетается со свободой и демократией. Почему? Потому что если вы узурпируете власть, то рано или поздно узурпируете и собственность, монополизируете ее. И наоборот: если в ваших руках собственность, то рано или поздно вы монополизируете власть. В этом смысле эта работа очень хорошо показывает механизмы взаимосвязи политических и экономических институтов.

Автор текста: Рубин Александр Юрьевич, 12 апреля, 2022 г.

Все материалы автора