Академическое чтиво: Готфрид Лейбниц и Ричард Фейнман, Марк Блок и Умберто Эко

старший научный сотрудник Международного центра антропологии, старший преподаватель школы исторических наук факультета гуманитарных наук

Терехович Владислав Эрикович

доцент школы философии и культурологии факультета гуманитарных наук

Золотухин Всеволод Валерьевич

доцент школы философии и культурологии факультета гуманитарных наук

В этом выпуске о своих любимых художественных и научных произведениях, а также о книгах, полезных в преподавании, рассказывают Глеб Александров, Владислав Терехович и Всеволод Золотухин.

Глеб Александров, старший научный сотрудник Международного центра антропологии, старший преподаватель школы исторических наук факультета гуманитарных наук

Назвать всего одну книгу сложно. Если бы меня спросили об этом, когда мне было лет тринадцать, я бы не задумываясь сказал: «Властелин колец». Со временем выбрать что-то одно становится все сложней. Есть книги, к которым возвращаешься снова и снова, есть такие, что производят огромное впечатление, но возвращаться к ним, наоборот, не тянет. Подозреваю, что выбор любимой книги в каждый отдельный момент будет зависеть от настроения, от работы, которой занимаешься, от времени года, от чего угодно, а каких-то универсальных констант не так много. Пожалуй, первое, что приходит в голову, – «Маятник Фуко» (1988) Умберто Эко. Феерическая книга, в которой есть все: богатство языка, сюжет, тематическая насыщенность. И юмор, конечно. Это одновременно и довольно вдумчивый анализ некоторых тенденций современной интеллектуальной жизни, и блестящая пародия на них же. «Маятник Фуко», ко всему прочему, книга неизменно актуальная. Своего рода предупреждение об опасности неаккуратного, неорганизованного мышления. Сегодня в условиях обилия доступной информации умение обращаться с ней аккуратно, критическое мышление особенно важны. Достаточно вспомнить о цветущих пышным цветом конспирологических теориях всех мастей, обретающих все более широкую популярность. Эко прекрасно показывает, как опасны могут быть интеллектуальные игры такого рода, все более оторванные от реальности. Так что «Маятник Фуко» сегодня, пожалуй, более актуален, чем тридцать лет назад, в год первой публикации, и в список самых важных и любимых в данный момент книг попадает практически всегда. Как, впрочем, и «Властелин колец», хотя здесь свою роль играет, конечно, ностальгия.

Владислав Терехович, доцент школы философии и культурологии факультета гуманитарных наук

Пытаясь ответить на один из самых банальных вопросов, отчетливо понимаю, что постоянно любимых книг у меня никогда не было. Они часто менялись. Дольше остальных продержались стихи Роберта Бернса в переводе Самуила Маршака. Чем была вызвана эта любовь, в какой момент их очарование потускнело, объяснить не смогу. Возможно, они завораживали простотой, свободой и, конечно, любовной романтикой. Когда лет через тридцать нашел в букинистическом магазине книжечку 1904 года с переводом тех же стихов от Ивана Белоусова, очень удивился, так как не обнаружил там ничего, что меня так трогало. Теперь уже и не знаю, кто меня больше зацепил – Бернс или все-таки Маршак.

Всеволод Золотухин, доцент школы философии и культурологии факультета гуманитарных наук

Вы знаете, мне трудно выделить любимую художественную книгу: литературные произведения очень разные, и я не могу сказать, что решительно предпочитаю какое-то одно. К тому же, если честно, я никогда об этом не думал. Произведения будто грани, отражающие какие-то стороны жизни. Некоторые резонируют с нашим опытом. Мы всматриваемся в героев, в сюжет и реплики и в какой-то момент про себя восклицаем: точно, вот так все и есть в действительности! К сожалению, я прочитал далеко не так много художественной литературы, как надо было бы и как бы я сам этого хотел. Поэтому в свободное время стараюсь этот недостаток активно восполнять.

В детстве я каждое утро перед уходом в школу начинал с чтения Михаила Шолохова – «Тихого Дона», «Донских рассказов», «Поднятой целины». С одной стороны, этому талантливейшему художнику слова удалось передать щемящую красоту пейзажей родной земли (я родился и вырос в Ростове-на-Дону). С другой же, по мере того как я становился старше, все отчетливее проступали передо мною в этих текстах страшные и правдивые картины Гражданской войны, обыденные жестокие нравы. От такого содержания не надо прятаться, с этой стороной человека надо быть знакомым, и желательно сугубо по литературе. Еще одной любимой книгой подросткового возраста стала трилогия Александры Бруштейн «Дорога уходит в даль». Ее главные герои наглядно учат тому, как быть моральным и добрым к ближнему, показывая также то, как этому препятствуют общинные, сословные и имущественные границы. Это крайне актуально и сегодня, будто мы снова оказались на рубеже XIX–XX веков, в «России, которую мы потеряли».

Потом я открыл для себя Михаила Булгакова. Долго не мог приняться за «Мастера и Маргариту» и «Собачье сердце», значительно раньше прочел «Белую гвардию». В юности меня очень интересовали события Гражданской войны, да и сегодня эта тема не может не волновать, поскольку постоянно на слуху. Восхитительную повесть «Роковые яйца» при возможности перечитываю. Запомнился, запал в душу и «Театральный роман».

Отдельно следует сказать об Александре Грине, я люблю его мир солнечных городов и нежной морской романтики, который местами и до сих пор просвечивает в Севастополе. В какой-то момент я открыл для себя Паустовского, которого в школе обычно знают по пейзажным описаниям. С одной стороны, он поразительно метко описывает человеческие переживания, с другой – заражает прогрессизмом, оптимизмом и верой в человека, в его глубину, силу, творческие способности. Отдельно отмечу его повести о Тарасе Шевченко и о художнике Кипренском. Думаю, в русской литературе он занимает значительно более важное место, чем обычно кажется.

Из советских писателей-реалистов запомнился также Юрий Трифонов: «Дом на набережной» познавателен, а «Обмен», «Старик», «Другая жизнь» так точно передают отчасти знакомый еще по детству быт, что будто бы возвращаешься в позднесоветский мир. Всегда особо интересны автобиографии, навскидку – Льва Толстого, Александра Грина, Бориса Пастернака, Константина Паустовского. Несмотря на достаточно слабо развитую способность наглядного представления, люблю пейзажные описания. Особо интересует тема Москвы, люблю узнавать в книгах вековой давности знакомые московские места и сезоны.

Из восточноевропейской литературы назову знаменитую трилогию Генрика Сенкевича, из североевропейской – «Голод» Кнута Гамсуна, из немецкой – «Иосиф и его братья» Томаса Манна.

У Ивана Ефремова любимое – «Час быка», «Таис Афинская», «Афанеор, дочь Ахархеллена». Всегда поражаюсь уникальным способностям этого фантаста, позволявшим ему осваивать и художественно перерабатывать сложнейший историко-культурный материал. Из недавно освоенного хочу отметить «Гроздья гнева» Джона Стейнбека, прочитанные на одном дыхании «Комедианты» и «Ужин с бомбой» Грэма Грина. Никакой философский трактат так наглядно, ярко, метко не обличит человеческую жадность и жестокость, как эти произведения. Превратность социального расизма становится очевидной.

Литература как мыслительный эксперимент, как предостережение мне менее близка, чем литература как реалистическая картина, пусть местами и подаваемая с наивно-романтической эмоциональностью: «Дни в Бирме», «Памяти Каталонии» и «Лев и единорог…» у Джорджа Оруэлла запомнились отчетливее, нежели «1984» и «Скотный двор». Чтение – это путешествие одновременно вглубь себя и вглубь необъятной истории человечества. Подозреваю (своего опыта не имею), что писать художественное полотно значительно сложнее, нежели среднюю научную статью, поэтому смиренно склоняюсь перед трудностью писательского призвания.

Академическая книга

Глеб Александров

Тут все несколько проще, чем с художественной литературой. На выбор мной специальности, безусловно, повлияла вовремя попавшаяся на глаза «Апология истории» Марка Блока, благодаря которой проблема выбора между историей и биологией была окончательно решена. В научной литературе речь редко заходит о фундаментальных вопросах вроде «зачем вообще этим заниматься?». А вопрос, в общем-то, немаловажный. Ответить на него однозначно бывает сложно, особенно в начале знакомства с исторической наукой. «Апология истории» отвечает на него точно, полно и исчерпывающе. Кроме того, Блок прекрасно расписывает философские, мировоззренческие основы школы «Анналов», сыгравшей огромную, возможно даже определяющую, роль в развитии исторической науки и повлиявшей на многие другие гуманитарные дисциплины. О конкретных исследовательских методах написано очень много, но базовые, фундаментальные проблемы, о которых пишет Блок, на самом деле не менее важны, и в процессе работы к ним полезно иногда возвращаться. «Апологию истории» нужно периодически перечитывать, каждый раз находя в ней что-то новое и неизменно полезное. Кроме того, Блок замечательно пишет, и «Апология...», как и другие его работы, приносит огромное эстетическое наслаждение, читать ее увлекательно и приятно.

Если говорить чуть конкретней, то воспользуюсь возможностью прорекламировать книгу, прочтение которой во многом сформировало мой взгляд на мой конкретный предмет исследований и подход к нему, – “King Philip’s War: Civil War in New England, 1675–1676” Джеймса Дрейка. Мало работ, рассматривающих межкультурные контакты в колониальных обществах так подробно и разнообразно, как это делает Дрейк. К сожалению, по-русски книга не выходила, но англоязычная версия вполне доступна, и я горячо ее рекомендую всем, кого так или иначе интересует история колониальной Северной Америки.

Владислав Терехович

Отчетливо помню, как на выбор моей первой профессии повлияло несколько конкретных книг. Это «Цусима» Алексея Новикова-Прибоя, «Порт-Артур» Александра Степанова, «Морские рассказы» Константина Станюковича и воспоминания академика Алексея Крылова (того, кто перевел на русский «Математические начала натуральной философии» Исаака Ньютона). Благодаря им я влюбился во все, связанное с военными кораблями. Подозреваю, что они сильно повлияли на характер меня сегодняшнего, точнее, на мои представления о том, каким я хочу стать. Как потом оказалось, кем быть по роду занятий – не так уж и важно. Запаса морской романтики хватило на пять лет военно-морского инженерного училища и шесть лет службы помощником командира корабля-спасателя. Советовать кому-то эти книги нет смысла. Да, я им благодарен, но того трепета уже давно нет. По-моему, в молодости правильнее пробовать как можно больше разных книг, и никто не знает, какая вдруг отзовется и перевернет что-то внутри.

Давно я перестал делить книги на художественные и все остальные. Во всяком случае, на меня сильнее действуют книги без выдуманных сюжетов и героев. Одно время очень увлекался книгами психологов экзистенциального направления (Виктор Франкл, Ролло Мэй, Джеймс Бьюдженталь, Ирвин Ялом). А когда появилась возможность посмотреть, как то, о чем они пишут, работает в реальной практике психотерапии, я поразился, насколько сильно это меняет людей. Даже подумывал, а не сделать ли это своей профессией. Не случилось, но приобретенные навыки принятия своих ограничений, а еще эмпатии и открытости к окружающим все-таки кардинально повлияли на мою дальнейшую жизнь. Именно этих авторов я могу уверенно рекомендовать любому, независимо от возраста. Помню, примерно в тот же период роман Айн Рэнд «Источник» (1943) как-то органично и мощно дополнил этот увлекательный процесс внутреннего самоосмысления. Кстати, когда со студентами мы разбираем содержание понятия «эгоизм», именно ее понимание «разумного эгоизма» оказывается самым популярным, хотя имя Айн Рэнд почти никто из первокурсников даже не слышал.

Книг, повлиявших на выбор моей сегодняшней роли преподавателя философии со специализацией на философии науки и философии физики в частности, было много, но если надо сузить круг, то это два автора – Готфрид Лейбниц и Ричард Фейнман. У Фейнмана в первую очередь это «Характер физических законов» и серия его лекций, а у Лейбница – множество небольших текстов, разбросанных по четырем томам собрания сочинений. Как когда-то Бернс, сейчас именно они завораживают простотой, ясностью и точностью языка, но теперь добавилась еще и свобода мысли, легко ныряющей в какую-то метафизическую глубину.

Благодаря Лейбницу я обнаружил, что философские тексты совсем не обязательно должны быть наполнены конструкциями, понятными только специалистам. Навсегда засели в голове его слова о том, что философ должен стараться употреблять наиболее «удобопонятные» выражения, а выражения туманные приличны скорее алхимику и мистику, но не философу. При чтении особое удовольствие испытываю, наблюдая, столько усилий Лейбниц прилагает, чтобы быть понятым читателем. И конечно, удивило, как легко и органично он переходит от рассуждений предельно метафизических к явлениям физическим, наблюдаемым, а потом плавно – к этическим проблемам. У Фейнмана стремление быть понятым вообще стало сверхзадачей. К его книгам я постоянно возвращаюсь, когда чувствую, что не понимаю какую-то тему в физике, а такое бывает довольно часто. Но главное, когда закрываешь книги этих двух авторов, возникает ощущение (надеюсь, не ложное), что я в целом понимаю, как они размышляют, во что верят, на чем основаны их заключения, и при этом я спокойно могу не разобраться в какой-то их конкретной мысли. Даже такое частичное понимание почему-то придает уверенности и вдохновляет. Есть еще одна, очень конкретная тема, объединяющая Лейбница и Фейнмана. Их стремление разобраться в смысле того, что принято называть принципом наименьшего действия. Моя кандидатская как раз и была спровоцирована этим их стремлением. Видимо, поэтому написание диссертации оказалось таким увлекательным делом.

Всеволод Золотухин

Книги, которая привела меня в специальность, у меня, к сожалению, нет. Мой поворот от историко-философской к религиоведческой проблематике обусловило посещение лекций Кирилла Никонова на философском факультете МГУ им. М.В. Ломоносова. Одаренному ученому и артистичному, харизматичному лектору Никонову удавалось показать не только исключительную сложность и глубину религиозной мысли, но и ее неразрывную связь с социально-экономическими, политическими, историко-культурными обстоятельствами.

Но я бы хотел назвать ряд любимых философских авторов и произведений. Во-первых, это, конечно, Платон – не только сильнейший рационалист, но и талантливый художник слова. Во-вторых, это Фридрих Макс Мюллер, в особенности его «Шесть систем индийской философии». В-третьих, это «Спор факультетов» Иммануила Канта. С неизменным уважением отношусь к марксистской традиции мысли. В тяжелые минуты могу вдохновляться поучениями Эпиктета и Марка Аврелия. Все перечисленное жизненно.

Философскую литературу, как и философскую деятельность, можно условно разделить на две широкие сферы. Первая представляет собой скорее философию как мудрость, т.е. личный опыт, отрефлексированный и изложенный. Вторая более повернута к изучению мира – природного и общественного. Именно из философии в последнем смысле произошли конкретные, в том числе точные, естественные и гуманитарные науки. В последнем отношении меня восхищают фундаментальные историко-философские исследования, сопряженные с большими языковыми и герменевтическими трудностями. Чем больше языков мы знаем, чем больше источников мы можем освоить и понять в подлиннике, тем ценнее и прочнее тот мост между культурами, который мы стремимся возвести. Метод Begriffsgeschichte позволяет реконструировать многие сокрытые приводные ремни интеллектуальной истории, я отношу себя к его приверженцам.

Книги и студенты

Глеб Александров

Не чаще других, но всегда с нетерпением жду обсуждения «Королей-чудотворцев» все того же Марка Блока. Блок детально анализирует распространенные в средневековых Франции и Англии представления о способности королей исцелять прикосновением определенные болезни, весьма популярные и устойчивые, – их формирование, распространение, их роль в развитии идеологии власти. Во-первых, как и все работы Блока, «Королей-чудотворцев» приятно и интересно читать. Не мне судить, но, кажется, студентам тоже нравится. Во-вторых, рассматриваемые Блоком представления о целительных способностях правителей прекрасно показывают, как некоторые фундаментальные основы восприятия власти и ее носителей сохраняются в массовом сознании, пусть и с некоторыми изменениями, на протяжении веков. Это, помимо прочего, стимулирует рефлексию, заставляет приглядеться внимательней к своему собственному мышлению и восприятию, что всегда полезно. В-третьих, «Короли-чудотворцы» – эталонная, можно сказать, работа школы «Анналов», без знакомства с методами которой понять современную историческую науку очень сложно, если вообще возможно.

Владислав Терехович

Когда посмотрел список источников, которые я чаще других использую для разбора со студентами, оказалось, что это разные философские произведения из собрания сочинений Альберта Эйнштейна и «Физика и философия. Часть и целое» Вернера Гейзенберга. Почему? Наверное, благодаря уникальному сочетанию их почти непререкаемого авторитета в физике, честности в описании своих сомнений и глубокой рефлексии над процессом нашего познания природы. Ну и, конечно, благодаря ясности и точности языка. Предлагая студентам чтение на дом, я всегда сталкиваюсь с дилеммой, как дать тексты не очень большие, но при этом с высокой концентрацией дискуссионных вопросов для обсуждения на семинарах. И эти два автора меня часто выручают. А еще почти для половины тем курса «Философия науки» отлично подходит «Представление и вмешательство» Яна Хакинга. И снова простота и ясность изложения, невозможные без отличного понимания предмета, являются для меня определяющими.

Перечитал написанное выше и пытаюсь понять, что именно меня привлекало в таких разных книгах. Гипотеза такая: это стремление авторов к любым формам активного действия, применимым к реальной жизни. Может, поэтому для каждого ее этапа как-то сами собой находятся нужные книги, на некоторое время становясь любимыми?

Всеволод Золотухин

Если говорить о философии как дисциплине общего цикла, то в ней я стремлюсь показать студентам все многообразие интеллектуального поля философии. Мы знакомимся с образцами древнеиндийской и древнекитайской мысли: в сегодняшнем мире важно понимать, что, несмотря на единую типологию предельных вопросов о мире, на них по-разному отвечало множество философий различного генеза. Для демонстрации одних проблем годятся одни тексты, для других – другие. Мы непременно читаем отрывки из «Государства» и «Федона» Платона, из «Метафизики» и «Политики» Аристотеля, а также «Письмо к Менекею» Эпикура. Мы разбираем теории естественного состояния и общественного договора раннего Нового времени. На этих примерах хорошо можно понять, что человеческое мировоззрение цельно: в нем невозможно оторвать небесное от земного и этическое от политического. Учение Фридриха Ницше о «морали рабов» и «морали господ» позволяет поставить вопрос о ценностном выборе, впоследствии мы дополняем обсуждение этой проблемы «Экзистенциализмом и гуманизмом» Жана-Поля Сартра. Цель философской подготовки я вижу в том, чтобы научить в общих чертах понимать, 1) какие препятствия, заблуждения, страхи поджидают нас, людей, на мыслительном пути; 2) как работают незаметные на первый взгляд, но крайне важные социальные процессы; 3) как выковываются ценности и смыслы, за которые люди готовы сражаться. А для этого нужно не только множество книг, но и готовность в них вслушиваться.

8 декабря, 2021 г.