Город книг

Профессор Школы востоковедения

Создание больших текстов, книг – один из древних и важнейших результатов работы философов и учёных со времён библиотек ассирийской Ниневии и египетской Александрии до наших дней. Профессор Евгений Штейнер размышляет о значении книг в гуманитарных науках, рассказывает историю создания книги о Иккю Содзюне и делится своим опытом работы над самыми разнообразными идеями и текстами.

– Что такое крупная форма для исследователя, в частности востоковеда? Почему в какой-то момент у ученого возникает желание написать книгу? Почему это желание появилось у вас?

Это, конечно, книга. В англоязычном академическом мире существуют выражения “book-based disciplines” (или “book-oriented”) и “article-based disciplines”. «Основанные на книгах» (или «книжно-ориентированные») – это гуманитарные науки (включая, в меньшей степени, такие общественные, как социология), а «журнально-ориентированные» – это точные. Это совершенно естественно и закономерно: математик или физик может придумать гениальную формулу и описать ее в трех или пяти страницах. Возможно, столько же понадобится лингвисту, чтобы описать свое открытие по поводу этимологии одного слова или узуса той или иной глагольной частицы. Но тот же лингвист, когда он захочет обобщить свои идеи и разыскания, не может избежать формы монографии. В еще большей степени это касается историков или искусствоведов. Они могут (и должны) писать текущие статьи на частные темы либо в связи с новыми находками или инсайтами, но обобщать, давать широкий контекст, историографию, многогранное описание проблематики того или иного явления возможно только в формате «большого текста». Он, разумеется, отличается от текста статьи не просто объемом, а одновременно широтой и глубиной – охвата и проникновения. Недаром статьи (и, случается, неплохие) могут писать и аспиранты, а первой книгой обычно бывает уже дополненная и доработанная диссертация (да и то не всякая).

То, что естественно для математиков и экономистов, решительно не подходит для гуманитариев. Да и вообще для всех: есть интересные данные (эти публикации легко найти с помощью Google) о том, что ссылок на книги гуманитарной сферы, представленные в Google Books, больше, чем ссылок на сходные работы в журналах, индексированных в Scopus или WoS. Другой пример: ряд первейших университетов США (Нью-Йоркский, Йельский и другие) при приеме на работу и при решении дать преподавателю постоянный статус (tenure) больше обращают внимание на книги, нежели на статьи кандидата; университеты рангом пониже высоко ценят статьи. Книги заметней и живут дольше.

Приведу пример важности книги и часто малозаметности (или сиюминутности) статей из собственного опыта. Моей второй книгой, которую я написал в середине 1980-х, незадолго до перестройки, должна была стать небольшая монография о художнике Крамском. (Многие, наверно, не знают, что искусство второй половины XIX – XX века – это моя вторая вполне легитимная область.) Это был заказ одного издательства, которое выпускало альбомы-славословия о «великих мастерах». Я думал быстренько навалять такое славословие и получить весьма приличный гонорар (значительно больший, чем тот, чисто символический, что платило издательство «Наука»). Но увлекся темой, стал копать, влез в письменные источники, вставил в широкий культурный контекст – и мне открылся мир иной. В итоге анонимный рецензент написал, что я пытался подорвать основы великого демократического искусства передвижников. Книжку, естественно, не издали. О гонораре я горевал недолго, но радовался, что мне открылись интереснейшие страницы, казалось бы, хрестоматийно знакомого искусства и возможность переосмысления затверженных идеологем. Я думал вернуться к этой теме, когда Университет Манчестера спустя примерно двадцать лет пригласил меня на весьма почетных и необременительных условиях (Leverhulme Senior Professor) поработать в тамошнем центре по изучению России и Востока. Нужна была какая-то тема, связанная с русской историей. Я сказал, что напишу по-английски книгу о Крамском и связанном с ним зарождении и развитии художественного рынка в России. Увы, только я приступил к работе, И.А. Антонова, директор ГМИИ им. Пушкина, попросила меня подготовить к печати (оказалось – практически переписать) двухтомный каталог японской гравюры. Я плотно занялся этим, отложив Крамского и его передвижников на потом. Лишь прочел несколько гостевых лекций и напечатал две большие статьи в весьма известных и престижных журналах: американском Russian Review и европейском Cahiers du monde Russe. Неизвестные мне рецензенты высоко их оценили, написали, что я наконец-то деконструировал стасовский миф о передвижниках, включил их в европейский контекст и т.п. И тут я перехожу к сути (ранее была затянувшаяся преамбула). После нескольких (немногих, но приятных) ссылок на эти статьи вскоре по выходе их наступила тишина. А еще через 5–6 лет некий неизвестный мне молодой человек защитил диссертацию и издал книгу по абсолютно той же теме – с той же проблематикой и практически с теми же выводами. Я далек от мысли, что он все у меня списал. Зачем дурно думать о людях! Он мог прийти к тем же мыслям и выводам сам, не читая меня. А если читал, то с моими старомодными представлениями о принципах академического письма – историография, критика предшественников или солидарность с ними – мне как-то трудно понять, почему он это прямо не написал в своем тексте. Ну Бог ему судья (он помянул мое имя в одном примечании типа «недавно стали появляться работы на эту тему» – сноска в конец книги (кто туда полезет!) на мои статьи без малейшего комментария). Так вот, к чему это я все: будь мои идеи и материалы напечатаны в книге, их было бы труднее обойти – и ему, и тем, кто отзывался на его диссертацию и последующую монографию. А статьи в журналах забываются, или мимо них вообще легко пройти: журналов много, стоят дорого, не во все библиотеки они приходят (да и кто нынче ходит в библиотеки!), а в JSTOR статьи появляются далеко не сразу. В общем, в нашей сфере у книги есть намного больше шансов стать заметным явлением, чем у статьи в журнале. Да и вообще, книга – это другой уровень работы с материалом.

Вы могли бы выделить одну из своих книг, которая занимает совершенно особое место? Если да, то почему она оказалась на этом месте? Расскажите о том, как эта книга рождалась, каким был исторический и личный контекст работы над ней?

Такая книга есть – это моя первая, которая называется «Иккю Содзюн: творческая личность в контексте средневековой культуры» (М.: Наука, 1987). Иккю – это парадигматическая личность для японской культуры; он жил в XV веке и, будучи дзэнским монахом, поэтом, художником, а главное, харизматическим лидером и учителем всех важных деятелей во всех видах искусства, оказал чрезвычайно большое влияние на свое время и последующие века. Когда я набрел на его имя, еще будучи студентом, по-русски не было ни единого упоминания о нем. Я первым написал «Иккю» кириллицей. Я собирал материал по крохам, которые искал в Ленинке; писал авторам только что вышедших в США и Канаде двух первых книжек о нем, писал настоятелю мемориального храма Иккю в Киото преподобному Собину-осё с просьбой поделиться материалами – все они прислали. Я читал все что мог о том времени; копил материалы в большую картотеку в течение пяти лет, но никак не мог решиться приступить к написанию своего текста. Я подал заявку на книгу в Главную редакцию восточной литературы (ГРВЛ) издательства «Наука»; ее приняли, потом я затянул на год, и мне сказали, что, если я не сдам рукопись к 1 сентября, заявка будет аннулирована. И тут я просто глубоко вдохнул и сел писать. Сразу на машинку, как я уже бойко строчил всякие статьи и статейки, не получалось. Я писал от руки, ручкой-самопиской фиолетовыми гимназическими чернилами (пижонил, конечно, – все вокруг давно писали шариковой пастой). Недавно я нашел толстую папку с этим манускриптом: пожелтевшие и ломкие листы плохой бумаги все перечеркнуты, вымараны, подклеены… За столом я проводил 12, а может быть, 16 часов в день. Это был совершенно запойный, чтобы не сказать психоделический взрыв креативности. Я закончил книгу за 39 дней. В ней было 14 п.л. На дворе был 1984 год. Мне было 29 лет. Два года рукопись лежала в издательстве без движения, потом год делалась, в 1987-м вышла. Она произвела впечатление. Десятитысячный тираж был раскуплен за две-три недели. Спекулянты продавали ее на черном рынке за десять номиналов. (Номинал был ровно рупь.) Я страшно гордился этим. Было несколько рецензий, включая две на японском. Приходили брать интервью с радио и спрашивали, верно ли, что я написал такое на гребне перестройки. Я удивлялся и с ложной скромностью говорил, что неверно: я всегда так писал. Мне на адрес издательства писали благодарные читатели (напомню, что книга – не любовный роман и не детектив, а исследование средневековой японской культуры). Помню, как ко мне домой явился странник из Сибири, с бородой лопатой и в самовязаном свитере до колен. Он заявил, что, будучи инженером, давно стал о душе задумываться, читал всякие книжки про буддизм и прочую духовку, как тогда выражались; хотел изменить свою жизнь, но все не мог решиться, а как прочел мою книгу – ушел в тайгу, где на заимке устроил пасеку и медитировал. Ко мне он приехал с бочонком меду. В общем, книжка получила признание, я радовался, но также и смущался, и сомневался внутри себя: Иккю и анализ японской культуры в ее переплетении с дзэн-буддизмом – чрезвычайно сложная тема, за которую толком не брался никто из маститых, а я с юным задором и молодым нахальством сделал этот tour de force.

Лет через пятнадцать, собравши много нового материала, что-то переосмыслив (я успел к тому времени пожить послушником в монастыре Иккю и кланялся по утрам его «живой» статуе), углубив, исправив, сделав новые переводы стихов, я подготовил новое издание, увеличив текст на шесть печатных листов. Книга под новым названием «Дзэн-жизнь: Иккю и окрестности» вышла в замечательном издательстве «Петербургское востоковедение» в 2006-м и тоже сразу разошлась.

Потом я переписал ее по-английски, изменив кое-что и дополнив страниц на сто, в итоге стало без малого пятьсот страниц. Она вышла в 2014-м. Через год мне написали из Германии о том, что хотят выпустить мою книгу про Иккю и дзэн по-немецки. За работу взялся немецкий ученый, который знал японский, русский и английский и который написал мне, что он под большим впечатлением от книги. Для этого издания я снова несколько переработал текст. Эта немецкая версия вышла в Мюнхене в 2018-м.

После завершения работы д-р Рафф написал мне письмо, поразившее меня. Приведу выдержки в моем переводе на русский:

Дорогой проф. Штейнер,

упоминал ли я раньше, что я работал по экземпляру, который я выписал из Государственной библиотеки Берлина? Удивительно, но эта книга – своего рода «перемещенная ценность» (Beutekunst), на титуле которой есть ваша собственноручная надпись. Меня тронуло, что я читаю эти строки спустя 30 лет после того, как вы их написали. А вы, вероятно, тогда не могли представить, что спустя 30 лет будете держать в руках немецкую ее версию. Помните ли вы еще того, кому подарили эту книгу?

Д-р Рафф прислал мне фото титульной страницы, и я с изумлением увидел надпись «Многоуважаемому Арону Яковлевичу», т.е. крупнейшему советскому медиевисту А.Я. Гуревичу, с которым я был знаком и немножко сотрудничал. Не знаю, как эта книга попала в Берлин. Может быть, Гуревич или его наследники передали туда всю его библиотеку? Помню, Арон Яковлевич «Иккю» хвалил, хотя, насколько мне известно, печатно не отзывался. А вот его друг и оппонент Л.М. Баткин описывал ее довольно подробно и не раз на нее ссылался в своих рассуждениях о личности.

В общем, странная и, можно сказать, счастливая судьба у этой книги, точнее, четырех ее ипостасей – двух различных русских версий и разных по полноте английской и немецкой. Вспоминается выражение “Habent sua fata libelli”. А еще я вспоминаю вычитанные у кого-то (к сожалению, не помню кого) слова о А.Ф. Лосеве – особенность его работы этот автор назвал «инерцией мышления»[1]: после небольшой заказной статьи Лосев продолжал думать над той же темой и писал большую статью или несколько, которые потом вырастали в книгу. Вот и я (специально оговорю для ехидствующих: не сравниваю себя с Лосевым по масштабу, разумеется) продолжаю думать над той же темой и спустя годы или десятилетия, прочитав что-то новое или поймав себя на интересной мысли, думаю: «О, это стоит вставить в «Иккю» и развить (дополнить, опровергнуть) написанное там». Мне кажется, вот такая «инерция мышления» позволяет оставаться в исследовательском тонусе. И конечно, это не препятствует появлению новых книжных сюжетов.

Академическая книга, как правило, содержит в себе один или несколько важных вопросов. Хотелось бы понять, что за чем следует: сначала становятся понятны ответы на эти вопросы, и остается техническая работа по оформлению ответов в текст книги, или же ответы (а может, и некоторые вопросы) рождаются только в процессе написания книги?

Бывает по-разному. Вот книга «Иккю» долго складывалась в голове, и процесс первоначального написания был упоительно стремительным. А в книге про участие художников-авангардистов в создании феномена раннесоветской детской книги я по ходу написания приходил к выводам и формулировал концепции. Я даже в предисловии, которое написал по завершении основной работы над текстом, признался, что мой материал «удрал» со мной штуку, подобно пушкинской Татьяне, и заставил прийти к неожиданным результатам, от коих я сам немножко впал в смущение. Книга эта, которую я первоначально назвал «Авангард и построение Нового Человека», вышла впервые по-английски в издательстве Вашингтонского университета в самом конце прошлого века. Она была первой монографией на английском языке на эту тему (да и по-русски было в то время напечатано не так много). С тех пор эта область исследования – раннесоветская детская книга как идеологический инструмент – становится все популярней. Во многих публикациях поминается эта моя книга. Вот в начале августа мне прислали увесистый том коллективной монографии “Pedagogy of Images: Depicting Communism for Children” с надписью ответственного редактора: «Первопроходцу и вдохновителю». Боюсь, писать такое здесь выглядит нескромно, но я упоминаю это не затем, чтоб похвастаться (ну разве что чуточку), а с некоторым удивлением: надо же, когда-то я задумался над феноменом детской советской книги 1920-х годов (началось, кстати, с того, что еще студентом я стал писать гонорарные статьи о художниках детской книги) и, просмотрев несколько сотен книжек, решил для себя некоторые общие проблемы искусства и революции. А потом этим занялись многие серьезные люди. Вот ведь как, бывает, наше слово отзовется. Кстати, пару лет назад обновленная и вдвое расширенная книга на эту тему вышла в НЛО: «Что такое хорошо: Искусство и идеология в раннесоветской детской книге»[2].

[1] Да, я знаю, что в психологии под этим термином понимается нечто совсем другое.

[2] Не удержусь и добавлю: в ходе переделки макета с четвертой сторонки обложки исчез текст с упоминанием аффилиации автора. Вина не издательства, а моя – недоглядел. Так вот: Вышка заявила, что для нее этой книги не существует. Хоть на книжку был десяток рецензий, включая по-английски в ведущих журналах, где было написано, кто я и откуда. Т.е. свой отблеск славы родная институция получила. А я надбавку – нет.

И назову, пожалуй, еще один пример того, как совершенно неожиданно вырастают книги-исследования. Как-то издательство «Наталис» предложило мне написать вступительную статью к публикации альбомов «Манга Хокусая» – это знаменитый памятник в пятнадцать небольших томиков общим объемом чуть больше девятисот страниц и с примерно четырьмя тысячами сюжетов и мотивов. Часто воспроизводятся несколько десятков эффектных композиций оттуда, а полностью это мало кто видел, и никто пристально, страницу за страницей, не изучал. И когда я стал листать эти томики (а это, по сути дела, гравюры, отпечатанные вручную с деревянных досок примерно двести лет назад), я увидел, что чуть ли не половину сюжетов я не понимаю. Понадобились разыскания в области иконографии, религии, классической японской литературы и древней китайской истории, не говоря уже о зоологии или ботанике. А главное, в результате систематического последовательного просмотра всех страниц подряд (а не выборочных самых «красивых») я увидел, что эти книжки Хокусая выстроены по особой композиции, сразу незаметной, но сильно обогащающей восприятие, если ее уловить. Так я сделал, не побоюсь этого слова, открытие, ибо все писавшие о «Манге Хокусая» ранее считали, что это сборники набросков гениального художника, который рисовал без остановки и без всякой системы кидал свои наброски на страницы. А если добавить, что книга в четырех томах большого формата вышла с уникальным дизайном и качественной полиграфией, благодаря героическим усилиям издательства «Петербургское востоковедение» и в первую очередь его главного редактора Ольги Трофимовой, то это стало событием [1]. За артистическое исполнение «Манга Хокусая: Энциклопедия старой японской жизни в картинках» получила премию «Книга года» (2017) и премию «Просветитель» в спецноминации[2]. А задумывалось изначально все как обыкновенный альбом с обыкновенной вступительной статьей. Все перевернулось, когда я в процессе работы увидел, какой это богатый уникальный материал. И конечно, мне очень повезло, что издательство оценило это и не стало ограничивать меня ни в объеме, ни в идеях. Такое случается далеко не всегда.

[1] За время моей работы прекрасное издательство «Наталис», к сожалению, вышло из бизнеса. Следующие шесть лет я предлагал издать эту книгу десяти разным издательствам. Девять отказались (слегка не дотянул до числа отказов «Гарри Поттера»). Сейчас «Мангу Хокусая» можно купить разве что у букинистов за 35-40 тыс. руб.

[2] Этой книге посвящен веб-сайт: manga.pvost.org

20 октября, 2021 г.