Сигрид Унсет, Николай Трубецкой, Михаил Стеблин-Каменский, Михаил Бахтин и другие

Успенский Федор Борисович

Профессор Школы исторических наук

В этом выпуске о своих любимых художественных и научных произведениях, а также о книгах, полезных в преподавании, рассказывает профессор школы исторических наук факультета гуманитарных наук, главный научный сотрудник Научно-учебной лаборатории медиевистических исследований факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ Фёдор Успенский.

Можете ли вы выделить какую-то одну или две художественные книги, которые особенно важны для вас?

Конечно, у меня целая библиотека книг, которые я люблю и которые так или иначе определили не только мой профессиональный интерес к средневековой Скандинавии, но и мое видение жизни, если угодно. Так, например, я очень люблю великую русскую классическую литературу, которая во многом сформировала мой облик, как и облик всякого, кто ею увлекался. Но сегодня я хотел бы рассказать о книге, которая мало кому известна. Это роман норвежской писательницы Сигрид Унсет «Кристин, дочь Лавранса». У нас этот роман неизвестен, хотя он был довольно рано, еще на заре советской власти, переведен на русский язык и его в свое время очень хвалила Марина Ивановна Цветаева. Сигрид Унсет жила в первой половине XX века, пережила Вторую мировую войну, потеряла на ней сына и вообще застала многие драматические события своего времени. У себя на родине это выдающийся классик, тем более что она одной из первых женщин получила Нобелевскую премию по литературе. Первой была шведская писательница Сельма Лагерлеф, всем нам хорошо известная благодаря своему произведению «Путешествие Нильса с дикими гусями», которое, вообще-то, задумывалось как учебник по географии Швеции для маленьких детей, а превратилось в такой вот замечательный образчик детской литературы. О ней я тоже собирался упомянуть в нашем с вами разговоре, только я бы советовал почитать другое ее замечательное произведение – «Сагу о Йёсте Берлинге», – которое очень хорошо переведено на русский язык и, ей-богу, доставит вам удовольствие.

А Сигрид Унсет написала довольно внушительный по объему роман (во всяком случае, в русском переводе он состоит из нескольких томов) о жизни норвежской женщины в XIV веке. Звучит это скучно и, так сказать, ненавязчиво и сразу же ассоциируется у слушателя с семейным романом, с какой-нибудь семейной сагой, и эти ассоциации отчасти верны. Но все-таки этот роман больше и выше всех жанровых определений. Он действительно описывает жизнь норвежской девушки буквально с раннего детства до самых зрелых и пожилых лет. В общем, это биография женщины XIV века, которая, по-моему, не может оставить читателя равнодушным. Написать эту книгу Сигрид Унсет помогло то обстоятельство, что ее отец был известнейшим историком и археологом, работавшим со скандинавскими древностями, так что она выросла среди артефактов эпохи викингов и норвежского Средневековья. И конечно, в образе этой девушки она описывает саму себя – свое взросление, свое старение, свои личные переживания. Но делает это настолько деликатно и искусно, что возникает ощущение такого вневременного повествования, очень увлекательного и жизненного одновременно.

Этому в немалой степени способствовал тот факт, что роман очень хорошо переведен на русский язык. Начал этот перевод, как ни странно, наш знаменитый востоковед Игорь Михайлович Дьяконов со своим братом, вместе с которым они выросли в Норвегии и хорошо знали норвежский язык. И, как я понимаю, они перевели этот роман до конца, хотя в современных изданиях вы найдете только, что первый том переведен братьями Дьяконовыми, а второй, если не ошибаюсь, не менее известным переводчиком со скандинавских языков Людмилой Юльевной Брауде, которая явно подстраивалась под перевод братьев Дьяконовых. Это прекрасный перевод. Потом, уже выучив норвежский язык, я смотрел оригинал, и мне кажется, что русский перевод конгениален оригиналу.

Это одна из немногих книг, способных если не перевернуть ваш мир с ног на голову, то, во всяком случае, задать некие важнейшие параметры. Ее полезно читать даже не в подростковом возрасте, а где-нибудь лет в 18–20, потому что, в сущности, эта книга о взрослении. И взросление этой девушки XIV века начинается буквально с первых дней ее жизни и продолжается вплоть до ее последних дней, когда она, уже приняв монашеский постриг, помогает заболевшим чумой в Норвегии и погибает, заразившись этой страшной болезнью. Я бы сказал, что это не роман воспитания, а роман взросления и роман об ошибках взросления, чем он особенно ценен. Там нет попытки построить образ идеального героя. Все фигуры, которые действуют в романе, чрезвычайно обаятельны и привлекательны. Но привлекательны именно тем, что они на каждом шагу совершают ошибки и, не побоюсь этого слова, грешат, поскольку этот роман сильно окрашен религиозной перспективой, что неминуемо, когда речь идет о событиях XIV века. Но при этом в нем нет ни капли нравоучительности и догматичности. И грех, и его исправление поданы в таком естественном модусе, какой мы и сами знаем по своей собственной жизни. И при этом путь взросления и очищения души там изображен так выразительно, как, по-моему, нигде больше в западноевропейской литературе. Этот роман в свое время сильно меня потряс и определил мои вкусовые и ценностные ориентиры.

Как вы оцениваете сейчас этот роман с исторической точки зрения?

По ходу своего ответа на ваш предыдущий вопрос я почти бессознательно использовал слово «вневременной». И действительно, во многом этот роман о вневременных ценностях. Мне кажется, этим он замечателен, и именно этим же он был труден для писателя. Потому что за основу в данном случае взята эпоха, о которой ни я, ни вы, ни сама писательница, строго говоря, ничего не знаем, кроме каких-то письменных источников и отдельных артефактов. И на этой площадке, на этом материале построена некая вневременная модель, которая, я уверен, одинаково интересна и Марине Ивановне Цветаевой, и современному читателю, который, вероятно, будет читать этот роман с экрана компьютера или планшета. Мне кажется, что роман от этого не проигрывает и не теряет. Это не какое-то старомодное чтение, которое еще наши родители любили, но над которым мы, люди нового времени, уже позевываем, – вовсе нет. Одно из главных условий этого – некоторая эмпатия, которую ты ощущаешь по отношению к персонажу. Этот уровень эмпатии, уровень отождествления читателя – причем, заметьте, читателя мужского пола к девочке, потом девушке, потом женщине и потом старухе XIV века в довольно далекой от нас Норвегии, – как ни странно, чрезвычайно высок. В каждой главе ты сочувствуешь, не можешь не сопереживать героине, хотя, конечно, мальчик или юноша будет отождествлять себя прежде всего не с Кристин, а с ее мужем Эрлингом (отношения с которым, кстати, отнюдь не пасхально-лубочные; их брак, в общем, терпит полное фиаско именно из-за того, что они слишком сильно любят друг друга). Но поразительным образом, вопреки всем гендерным и хронологическим препятствиям, читатель, независимо от его пола, проживает вместе с Кристин, дочерью Лавранса, отведенные ей семьдесят с небольшим лет на одном дыхании.

Вы вначале упомянули, что эта книга отчасти повлияла на выбор вашей научной темы. Можете рассказать об этом поподробнее?

В каком-то смысле. Не так прямо, что я прочитал, захлопнул роман и решил, что буду заниматься Древней Скандинавией. Но это чтение явилось одним из факторов. Притом что с точки зрения тех скандинавских древностей, которые интересовали меня (исландских и норвежских саг, поэзии скальдов, эддической поэзии, то есть поэзии «Старшей Эдды»), XIV век, который описывает Сигрид Унсет, – это уже не такое интересное время. Я не могу сказать, что прекрасно разбираюсь в реалиях и перипетиях исторических ситуаций Норвегии XIV века, но для меня это уже время излета всего того, чем я занимаюсь. Все главные тексты к этому времени уже записаны, все главные источники уже сформированы, и это уже конец того скандинавского Средневековья, которое меня интересует. Тем не менее роман Сигрид Унсет исторически очень выверен и достоверен. Он описывает ключевые реальные события норвежской истории того времени. И описывает их очень конкретно, без злоупотребления неведением читателя. Достаточно знать какие-то базовые параметры средневековой истории. Например, муж Кристин в какой-то момент оказался вовлечен в заговор против норвежского короля, за что и поплатился. Так вот, достаточно знать, что у Норвегии был король, а раз был король, значит, чинились и заговоры против него. Никаких специальных проникновенных знаний норвежской истории Сигрид Унсет от читателя не требует, и это очень облегчает чтение.

Давайте поговорим про академические тексты, которые вы считаете значимыми для вашей темы или которые повлияли на ваше становление как ученого.

Многое определяется тем, что я занимаюсь разными вещами. С одной стороны, я специализируюсь на древней, средневековой Скандинавии. Вместе с тем меня всегда интересовала и древнерусская история. Я вырос в лингвистической среде (собственно, поэтому и стал филологом), так что мне никогда не были чужды чисто лингвистические работы, связанные как с историей русского языка, так и с современными лингвистическими школами и направлениями в науке о языке вообще. Поэтому тут я опять оставляю в стороне огромный блок книг, которые на меня повлияли, например Фердинанда де Соссюра, определившего ход и течение всей мировой лингвистики. Но я скажу о нескольких книгах, которые мне запомнились как некие вехи.

Для меня огромным событием, масштаб которого я осознал уже ретроспективно, оглядываясь назад, стало знакомство с классической работой «Основы фонологии» князя Николая Сергеевича Трубецкого, написанной великим русским лингвистом уже в Австрии, куда он эмигрировал после революции. Это небольшая книга, которая очень выразительно показывает, насколько точной, математически достоверной и безупречной может быть гуманитарная наука. Хотя я не занимаюсь фонологией, но эта книга завораживает независимо от того, чем ты занимаешься или собираешься заниматься. Завораживает своей честностью и безупречностью построения, выверенностью и любовной продуманностью композиции. В ней выстроена такая совершенная модель, которая впечатляет так, как может впечатлять гармоничное архитектурное сооружение.

Когда я только начинал заниматься языком и словесностью средневековой Скандинавии, на меня огромное влияние оказали книги пионера скандинавистики в нашей стране Михаила Ивановича Стеблина-Каменского, в частности его «Мир саги», посвященный целиком и полностью древнескандинавским сагам. Эта книга замечательна тем, что она сложна по своей основной мысли, по своим тезисам, но при этом написана почти что в популярном ключе. Ее, по-моему, должен прочитать каждый медиевист, не только скандинависты, потому что там представлено такое оригинальное, масштабное и объемное видение средневекового источника, что миновать эту книгу невозможно. Сам по себе переход от Трубецкого к Стеблину-Каменскому не случаен, потому что Михаил Иванович Стеблин-Каменский, помимо того что много писал о поэзии скальдов и о сагах, занимался еще и фонологией скандинавских языков. Для меня эти книги внутренне связаны, может быть, еще и потому, что я познакомился с ними примерно в одном и том же возрасте, в один и тот же период.

Конечно, на меня как медиевиста в свое время оказали влияние и работы Михаила Михайловича Бахтина. Причем, вопреки ожиданию, даже не столько его книга о Рабле, которая мне показалась хоть и привлекательной, но в чем-то одномерной, прямолинейной, сколько работа о полифонии у Достоевского. И я, абсолютно не разбираясь в философии, не будучи увлечен философией, считаю эту книгу образцом философической мысли. Можно не разделять взглядов Бахтина на Достоевского, но серьезность замысла производит впечатление. И я до сих пор считаю, что это очень яркая и интересная работа.

Конечно, поскольку я рос в филологической среде, многое из того, что мои сверстники осваивали почти вопреки обстоятельствам, мне давалось легко и сразу. В этом были свои плюсы и свои минусы. Когда у тебя с младенческих лет всегда на столе есть красная икра, ты, в общем, теряешь вкус и не очень различаешь тонкость этого деликатеса. Так и я. Поскольку многое в жизни мне было счастливым образом дано с самого детства, то, вероятно, какие-то впечатления притупились именно в силу того, что я воспринимал их как данность. Но при этом на меня очень сильное филологическое впечатление произвели работы Юрия Михайловича Лотмана, которого мне посчастливилось знать лично, что, как вы понимаете, мешает делу. Наверное, у меня позже, чем у других, появилась возможность оценить его тексты со стороны, как бы незамыленным, объективным взглядом. Но его комментарий к «Евгению Онегину» на меня произвел впечатление даже тогда, когда я мог переговорить с автором лично, о чем-то его спросить. И впоследствии я редко что читал с таким упоением, как эту работу. В меньшей степени меня увлекали его теоретические построения, но и ими я тоже переболел в свое время.

А какие из этих книг вы разбираете со студентами? Может быть, какие-то работы вызывают более оживленные дискуссии, кажутся сегодняшним студентам особенно важными для становления в профессии?

Конечно, в курсе по средневековой Скандинавии мы разбираем тексты Михаила Ивановича Стеблина-Каменского, которого я уже упомянул. И «Мир саги», и «Становление литературы», и другие его работы. Это такие азы скандинавистики, которые совершенно необходимо освоить. Кроме того, для меня огромную роль сыграла в свое время книга моего учителя, профессора Ольги Александровны Смирницкой, «Стих и язык древнегерманской поэзии», которая изменила направление скандинавистики, во всяком случае в России, поставив эту науку на совершенно другие рельсы. Эта работа не так широко известна, она вышла еще в конце 1980-х – начале 1990-х, тем не менее это фундаментальная и очень важная работа, которая во многом определила мое видение древнескандинавского материала. Во всяком случае, в том, что касается поэзии скальдов и поэзии «Эдды». Если упомянутые книги Стеблина-Каменского написаны почти что популярным языком, то книга Смирницкой – это научное исследование, рассчитанное прежде всего на специалистов. Но для скандинавистов там просто рассыпаны откровения. Мне бы очень хотелось, чтобы эту книгу перевели на английский язык и издали в Европе, потому что, на мой взгляд, мир европейской скандинавистики обделен без нее. И студентам, особенно интересующимся поэтической традицией Древней Скандинавии, я, конечно, не могу не рекомендовать этой книги Ольги Александровны Смирницкой.

1 сентября, 2021 г.