From Art to Science

Профессор, руководитель школы филологических наук НИУ ВШЭ

Насколько глубокие познания в языке необходимо иметь, чтобы изучать стихотворные формы на нем? Как изучать поэзию на незнакомых языках? Какое влияние разные языки и культуры оказывают на поэтические формы друг друга? Сколько языков нужно знать современным специалистам в области сравнительной лингвистики? Об этом и не только рассказывают руководитель научно-учебной группы (НУГ) «Когнитивная и лингвистическая поэтика» профессор факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ Евгений Казарцев и участники группы – студенты ОП «Филология» Диана Романова, Николай Емельянов и Валерия Сидненко.

Евгений Вячеславович, расскажите, чем занимается научно-учебная группа «Когнитивная и лингвистическая поэтика»?

Евгений Казарцев: Поэтическая речь, стиховедение одними из первых среди гуманитарных наук столкнулись с потребностью применять методы математики. Это произошло в 10–20-е годы XX века, еще до того, как появилась математическая лингвистика. То есть этим методам уже более 100 лет. Как правило, именно поэты интересовались формой стиха, и раньше этому уделяли очень много внимания: ученики не только должны были понимать, как устроена стихотворная форма на разных языках, но и сами учились писать метрические тексты. Сейчас, к сожалению, поэзия ушла из гуманитарной науки в какое-то небытие, ребята совсем этого не знают и не считают нужным знать. Тем не менее внимание к поэтическому языку сохраняется. Андрей Белый одним из первых предложил метод исчисления ритмических структур. Со временем он, безусловно, претерпел самые разные изменения, появились новые формы поэзии. Но надо сказать, что до сих пор, до появления нашего проекта, не сформировалось традиции компьютерных методов изучения стиха. Казалось бы, компьютеры уже давно активно используются в исследованиях, однако все еще отсутствует единая компьютерная база, не возникли общие правила использования и анализа стихотворных форм. Мы как раз занимаемся разработкой такого единого компьютерного аппарата. Это пока не очень большой корпус, скорее зачаточный продукт, в котором мы начали собирать всю информацию. Наша большая цель – расширить его и включить туда разные языки, хотя бы европейские, ведь в большинстве из них присутствует метрическая система стихосложения.

Думаю, мы все придерживаемся мнения, что поэзия – одна из важнейших форм формирования национального сознания и языка. Не бывает народа без поэзии: нет поэзии – нет народа. Да, может не быть романов, но, чтобы мама не пела своему ребенку колыбельную песню на родном языке, такого не бывает. Поэзия – это то, что живет в головах, в сознании людей, то, к чему мы все время возвращаемся. Встает вопрос: насколько вообще сознание наше поэтично? Одно дело – читать, другое дело – жить поэзией. Я все-таки призываю к тому, что сначала надо жить литературой, а потом уже изучать то, как это устроено. Поэтому именно поэты в первую очередь приходили к такому формальному математическому научному изучению стихов, пытаясь проникнуть в тайны формы. Это один из методов постижения того, как устроена стихотворная форма и что она в себе несет. Но это вовсе не значит, что вся поэзия сводится к каким-то формам и подсчетам. Но без них уже тоже никуда, и если мы откажемся от этого, то сделаем шаг назад. Некоторые так и делают: «Я больше считать не буду, я и так все чувствую, понимаю». Однако я полагаю, что без формального компьютерного анализа науки нет. Остальное – это больше скольжение по поверхности, разговоры интеллектуальных людей о поэзии, не более того. Мы же пытаемся делать из искусства науку: как я говорю, from art to science. И стиховедение – это одна из немногих областей, где это удалось, прежде всего благодаря методам, эффективные результаты которых признаются всем международным сообществом.

Как сформировался исследовательский коллектив НУГа? Какие успехи уже есть у участников?

Евгений Казарцев: Еще до создания научной группы мы получили грант от Российского научного фонда на изучение моделей поэтики. Внутри этого проекта постепенно начала формироваться идея создания специальной цифровой платформы, которая бы изучала ритмику стиха и прозы. Кроме того, у меня уже был почти собран научный коллектив, куда входило много наших студентов, испытывавших живой интерес к данной теме. В итоге мы решили все вместе подать заявку на создание НУГ и выиграли конкурс. Сейчас у нас в команде около 20 человек, что очень много для подобных проектов. Более того, это одна из немногих межкампусных научно-учебных групп: у нас есть как москвичи, так и петербуржцы.

Большинство ребят сейчас обучаются на программах бакалавриата и несмотря на свой юный возраст уже создают серьезные научные продукты, пишут и публикуют статьи, причем в очень неплохих изданиях. Одна из наших старших коллег, студентка 2-го курса магистратуры «Русская литература и компаративистика» Татьяна Земскова, занимается белорусским языком и поэзией, очень современной и актуальной темой. В своих исследованиях она открывает нам, как устроен белорусский стих, используя продвинутые компьютерные технологии. В самой Белоруссии пока нет таких исследований! И вот недавно Татьяна получила приглашение на стажировку в один из ведущих американских университетов Лиги плюща – Дартмутский колледж, на программу по сравнительному литературоведению. То есть наша студентка смогла выиграть серьезный конкурс и выйти на самый высокий международный уровень.

Какие методы исследования вы используете и в каких программах работаете?

Николай Емельянов: Действительно, мы все время говорим об исследовании поэзии, но пока еще не упомянули, что значит исследование стиха. Прежде всего исследуется его ритмическая организация. А ритмика – это так называемое отступление от метра. Например, знакомая каждому строчка «Мой дядя самых честных правил» – это совершенно типичная форма четырехстопного ямба, где ударение реализуется на каждом сильном месте. Если мы продолжим: «Когда не в шутку занемог», – то увидим пропуск ударения. Мы чувствуем, что наш язык где-то немного спотыкается, образует своего рода музыкальное разнообразие. Именно этим ритмическим разнообразием мы и занимаемся. Из отступлений от метра выстраивается статистическая картина, состоящая из каких-то чисел. Эти числа затем сравниваются с другими данными по текстам, как русским, так и иностранным. И на основе этого мы анализируем, какие отступления от метра, к примеру, были у немцев, у предшественников и последователей Пушкина, у раннего и позднего Пушкина. Исходя из этих особенностей мы можем делать выводы о словаре поэта, влиянии других языков на его слог, особенностях эпохи, которую мы исследуем. Другими словами, мы изучаем, где и как поэт нарушает метр, а потом из этого делаем множество разнообразных выводов как о языке, так и о стихе того или иного периода.

Евгений Казарцев: Вообще, это серьезная исследовательская область, ведь с ритмом стиха тесно связана его семантика. И мы часто приходим к ощущению, что ритм предшествует появлению самого текста. То есть поэт подбирает слова уже под готовую ритмическую канву. Мы считаем, что ритм лежит в основе порождения стихотворного текста.

Диана Романова: Самая главная программа, которая у нас есть, это наш Корпус, наша гордость, который сейчас очень многое умеет делать сам. Большая часть наших исследований базируется на разметке, которую мы проставляем самостоятельно. Однако сейчас Корпус умеет ее делать уже без нашей помощи. Конечно, периодически за ним требуется некий надзор, поскольку программа пока не идеальна, но это тем не менее серьезное достижение. Помимо поэзии нашим материалом является и проза, включая языковую и речевую модели. На самом деле наша речь куда более ритмизирована, чем может показаться. Зачастую стихоподобные фрагменты можно найти и в текстах авторов, специализирующихся на прозе. Корпус также помогает нам строить графики, профили ударности, работать с различными ритмическими формами. Такой анализ почти всегда дает очень интересные результаты.

Расскажите о своих исследованиях и об интересными открытиях.

Диана Романова: Мое последнее исследование посвящено сравнению ритмики алеманнских стихов Иоганна Петера Гебеля и их переводов на русский язык, выполненных Василием Жуковским. Это работа как с четырехстопным, так и с пятистопным (нерифмованным) ямбом. Мне удалось обнаружить совершенно новый источник создания русского пятистопного ямба. Сперва следует сказать, что во времена Жуковского этот размер только развивался, поэтому поэт старался привнести в него что-то новое и, видимо, работал через переводы. Традиционно считалось, что белый пятистопный ямб пришел к нам под влиянием английской традиции. И действительно, большое распространение он получил именно благодаря ей. Однако есть основания считать, что первоисточником для русской традиции пятистопного ямба послужил текст алеманнского поэта, переведенный Жуковским.

Валерия Сидненко: Я занимаюсь языками, которые имеют фиксированное ударение в словах: польским, чешским и французским. В таких языках довольно сложно представить силлабо-тоническое стихосложение, ведь стих вряд ли может состоять лишь из двухсложных слов. Поэтому в языках с фиксированным ударением больше силлабических стихов, нежели силлабо-тонических. В своем исследовании я как раз пытаюсь найти в польском и чешском силлаботонику и действительно нахожу какие-то элементы. В частности, тяготение к переходу от силлабики к силлаботонике я нахожу у поэта Адама Мицкевича.

Наша научно-учебная группа, как мне кажется, во многом про взаимосвязь. Каждый из нас изучает разные языки, при этом всегда удается обнаруживать какие-то взаимосвязи. Например, на чешский стих очень сильно влияет тот же немецкий, которым занимаются другие ребята. Создается впечатление, что все языки и все стихи, написанные на них, очень тесно переплетены между собой.

Евгений Казарцев: Конечно, много разных глобальных наблюдений связано с влиянием иностранного языка на становление литературных традиций. Мы исследуем ситуацию диглоссии, когда один автор существует и творит сразу в нескольких культурах и языках. Одним из таких ярких примеров является Ломоносов. Но есть и другие, например Мартин Опиц, немецкий поэт, который очень хорошо знал разные германские традиции. Творчество поэта Максима Богдановича тоже представляет собой очень интересный случай. Будучи белорусом по национальности, он говорил на русском языке, тогда как белорусский не был для него родным. Так вот, пока он творил на русском языке, он считался поэтом среднего уровня, а после перехода на родной белорусский язык буквально расцвел и стал в полном смысле национальным поэтом, создателем новой белорусской поэтической традиции.

Насколько глубокие познания в языке необходимо иметь, чтобы изучать стихотворные формы на нем? Как изучать поэзию на незнакомых языках?

Евгений Казарцев: Ну вот мы знаем, что алеманнские тексты тесно связаны с историей возникновения русского пятистопного ямба. Значит, нам нужно учить алеманнский язык. Когда ты смотришь на начало русской силлаботоники, ты волей-неволей понимаешь, что должен постичь ее истоки в немецком стихе. А эти немецкие формы сложились под влиянием нидерландских. Значит, ты берешь и изучаешь нидерландский язык. Мы должны быть открыты к разным языкам и культурам, ведь мы же и филологи, и лингвисты. Я считаю, что ребята в этом отношении большие молодцы: у них нет страха перед языками. Зная, как устроена система языка, мы можем самостоятельно его изучить. Нужен чешский? Хорошо, значит, давайте выучим чешский язык. Так они становятся специалистами по чешскому, польскому, белорусскому и другим языкам.

Если ты занимаешься аналитическим языковым сравнением, имеешь дело с континентальной европейской литературой, то ты просто не можешь ограничиться одним языком, английским например. Ведь влияние Англии на Европу было минимальным, это за океаном она влияла на весь мир. Тогда как европейская культура – французская, немецкая, голландская, – наоборот, оказывала на английскую очень сильное влияние. А значит, нужно знать и романские, и германские языки. То же самое и со славянской группой языков. Если мы слависты, то мы не можем ограничиться лишь русским языком, несмотря на его широкое распространение. Польский, украинский, белорусский, сербский – все это тоже важно изучать. Так что культуры на самом деле очень тесно переплетены. И крайне интересно смотреть на взаимодействие этих культур. Мы действительно не можем считать себя сегодня филологами – специалистами в какой-то одной национальной литературе. Эти времена давно прошли, и сегодня, если ты хочешь быть конкурентоспособным профессионалом, ты должен понимать разные литературные традиции, уметь проводить сравнительный анализ различных языков и культур.

Не возникает ли профессионального выгорания от необходимости воспринимать такие высокие формы, как стихи, в качестве объектов для научного препарирования?

Николай Емельянов: Я думаю, что выгорание может возникать от любой работы. Главное – уметь вовремя переключаться на другие составляющие этой работы. Благо у нас есть очень много направлений. Мы можем заниматься языковыми моделями, речевыми моделями, непосредственно стихом. У нас есть очень много довольно рутинной механической работы, не предполагающей полет научной фантазии или мысли. Например, вычищение Корпуса от наших ошибок. Это хороший способ переключиться и «поработать руками».

Валерия Сидненко: Я согласна, что разметка текста, проставление ударений, словоразделов – это очень успокаивающая работа. Кто-то, чтобы успокоиться, убирает квартиру, а мы, как мне кажется, все очень любим вот такую монотонную работу. И конечно, важно уметь разграничивать два дела: научную работу и отдых, чтение для себя. Так как я работаю на иностранных языках, то я часто читаю для себя литературу на русском языке.

Что дает студентам участие в подобных исследовательских проектах?

Евгений Казарцев: В первую очередь это приобретение важных профессиональных навыков, которые так или иначе пригодятся студентам в будущем. То есть помимо базового образования они получают практический опыт научной аналитической и экспертной работы. Они действительно теперь могут разбираться в разных языках и литературных традициях, в поэзии разных народов. Не знаю, будут ли они этим заниматься всю жизнь, но главное, что все эти навыки выходят далеко за пределы образовательной программы. В этом и состояла наша задача: прикрепить самых заинтересованных ребят к настоящей академической жизни, которая открывает им новые перспективы.

Диана Романова: Для меня научно-учебная группа стала определяющей и опорной точкой и, можно сказать, определила мой путь в филологии. Я всегда знала, что хочу заниматься стиховедением, мне было это интересно еще в школьные годы. Но я не думала, что это будет нечто настолько точное. Евгений Вячеславович и наша коллега Татьяна Земскова собственным примером показали мне, что науке нужны такие организаторы, которые могут собрать вокруг себя целую команду исследователей, и что важно очень любить свою тему, действительно души в ней не чаять.

Николай Емельянов: Научно-учебная группа дала нам очень хорошую базу и старт практически для любой научной работы. И не столь важно, будем ли мы в дальнейшем заниматься стиховедением или классическим литературоведением, у нас уже сформировано представление о том, какой должна быть научная работа с точки зрения подхода и структуры.

Валерия Сидненко: Еще один плюс нашей работы, это то, что мы можем быть настоящими исследователями. Здесь можно не бояться предлагать какие-то свои идеи или методы. В итоге ты себя чувствуешь хоть и маленьким, но уже ученым. Это здорово!

2 марта, 2021 г.