«Лекарство для души» – Новости – Окна роста – Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики»

Политолог Елизавета Потапова и историк Александр Глушков выбрали любимые художественные и научные произведения и рассказали о красоте и правде в художественной литературе, знакомстве с массовой культурой через любимые книги и способности литературы пробуждать профессиональные интересы и отвечать на самые болезненные вопросы исследователей.

Художественная книга

Елизавета Потапова, приглашенный преподаватель департамента политологии и международных отношений Санкт-Петербургской школы социальных наук и востоковедения НИУ ВШЭ

Когда я думаю про что-то любимое, будь то любимая подруга, любимая поездка или, например, книга, я вижу в этом некоторую соревновательность, которая совершенно неприменима в ситуации любви. Поэтому я расскажу не о самой любимой книге, а о просто нежно любимой на протяжении многих лет. Это «Жутко громко и запредельно близко» Джонатана Сафрана Фоера.

Я узнала о ней самым тривиальным способом, когда вышел фильм. Фильмы о детях-фантазерах мои самые любимые, и я решила прочитать первоисточник, просто чтобы еще раз прожить симпатичную историю. И всё осветилось (это, к слову, название другой моей любимой книги Фоера). Когда я читаю книгу, для меня очень важно чувствовать, что прямо сейчас происходит «много красоты и правды». Такое мое ожидание от чтения, и я ни за чем другим не хочу читать. В этом смысле «Жутко громко» обладает абсолютно оглушающим эффектом (извините за некоторую тавтологию), потому что мы проживаем сразу несколько очень насыщенных историй хороших людей, которым невероятно сочувствуешь, вместе с которыми болеешь и очень ждешь какого-то облегчения (спойлер: оно обязательно случается). Несмотря на то что по большей части эта книга о том, как люди переживают страшную историю, которая всегда больше и тяжелее, чем можно в себя уместить, в ней очень много надежды и человечности.

Мне кажется, что «Жутко громко» будет приятно прочитать любому эмпатичному человеку, искренне интересующемуся хорошей историей, любящему семейные саги и детей-фантазеров.

Александр Глушков, академический руководитель образовательной программы «История», старший преподаватель кафедры гуманитарных дисциплин социально-гуманитарного факультета пермского кампуса НИУ ВШЭ

Про себя могу с уверенностью сказать, что я книголюб. Не знаю, бывает ли по-другому в академической среде, но среди преподавателей-историков я не встречал людей, которые не относились бы трепетно к книге как к источнику знаний. Радость перелистывания страниц я в полной мере познал уже в юношеском возрасте, а в детстве я гораздо больше играл в футбол, чем читал. Но со временем чтение стало одним из основных занятий в свободное от работы время. И чем больший читательский опыт накапливаешь, тем, мне кажется, труднее ответить на вопрос о любимой книге. Это как меломана спросить про любимую композицию – тут нужен хотя бы топ-20. Именно поэтому мне проще говорить про любимых писателей, чем про любимые произведения. Конечно, вкусы со временем меняются, но моим фаворитом остается Харуки Мураками, которого я полюбил еще в школе. И хотя его последние вышедшие на данный момент вещи меня не очень впечатлили, я до сих пор помню эмоции, которые я испытал когда-то от прочтения «Охоты на овец», «Дэнс, дэнс, дэнс», «Страны чудес без тормозов», «Хроник заводной птицы» и других книг. Мураками – это единственный автор, который может так естественно и органично сочетать в своем повествовании удивительный реализм и элементы фантастики. Кроме того, благодаря ему я познакомился со многими ранее неизвестными мне явлениями массовой культуры, поскольку герой Мураками постоянно что-то читает, слушает какие-то рок-группы и классическую музыку, вспоминает о том или ином кино. Конечно, отдельное спасибо стоит сказать лучшему переводчику Мураками на русский Дмитрию Коваленину, фактически открывшему этого писателя для России в нулевые годы. Могу сказать, что ряд произведений я перечитывал спустя несколько лет, испытывая при этом почти такие же эмоции, как в первый раз. А вот книги Мураками о беге и о джазе, которыми маэстро увлекается, оказались мне не очень близки. Несмотря на это, из зарубежных авторов я бы поставил его на первое место. Я бы порекомендовал почитать этого автора тем, для кого литература носит еще и «психотерапевтический» характер, поскольку это настоящее лекарство для души.

Кроме того, мне очень импонирует американская литература первой половины XX века, и в свое время я серьезно увлекался творчеством Курта Воннегута. Но в последние годы пальму первенства перехватил турецкий писатель Орхан Памук. Из всех замечательных книг, которые он написал, я как историк порекомендовал бы «Стамбул – город воспоминаний». Это одновременно и автобиографический очерк, и повествование об истории великого города сквозь призму истории одной семьи. И если, скажем, «Сага о Форсайтах» Голсуорси или «Будденброки» Томаса Манна – это всё-таки художественные произведения, то Памук выступает как документалист или даже архивист, что мне как бывшему работнику исторического архива очень близко.

Наверное, стоит сказать и о моих главных на данный момент читательских разочарованиях. Причины всегда были разными, но так или иначе связаны с завышенными ожиданиями. И если к встрече с «Моби Диком» Мелвилла в школьном возрасте я в принципе был мало готов, то в случае с провалом в моем рейтинге таких книг, как «В дороге» Керуака и «Волхв» Фаулза, речь идет о банальной вкусовщине.

Академическая книга

Елизавета Потапова

Невозможно сосчитать, сколько раз я рекомендовала студентам и коллегам пособие по качественным методам авторства Хенник, Хаттер и Бэйли[1]. Мне кажется, я это делаю почти механически, когда речь заходит о том, что кто-то хочет анализировать тексты. Это хороший простой учебник для начинающих, но я люблю его не за это, а за то, что, будучи когда-то такой начинающей, я выросла в настоящую себя, постоянно к нему возвращаясь.

Учась еще в бакалавриате, я считала, что разговаривать с людьми – это ленивое исследование для тех, кто ничего умнее не придумал. А потом я поступила в магистратуру и уехала в Будапешт на год (на самом деле на 6 лет), жизнь перевернулась с ног на голову, а вместе с ней и мое представление о разговорах. Теперь мне кажется, что исследование, в котором ни о чем ни с кем не поговорили, – ленивое. Это я шучу, конечно. Факт в том, что я очень люблю человеческие истории и люблю думать о текстах как о таких историях, ведь даже самый сухой и технический текст закона или постановления писал какой-то усталый человек у себя на работе. Очень важно этого человека за текстом увидеть и попробовать понять, потому что только тогда получится нащупать, что этот человек хотел на самом деле сказать и о чем он думал.

То ли в силу дисциплинарной принадлежности, то ли потому, что работа с текстом – это правда какой-то очень сложный процесс, но, будучи политологом, впервые сталкивающимся с анализом чьих-то нарративов, чувствуешь себя ребенком, которого оставили стоять в очереди в магазине, и вот кассирша уже спрашивает, пробивать ли, а ты замираешь и надеешься, что взрослые сейчас придут и всё решат. Правда тяжело. Вот я, вот текст, а толку-то? Что делать? С чего начинать? Как продолжать? В этом смысле учебник Хенник, Хаттер и Бэйли – это и есть взрослый, который спасает тебя от кассира (aka большой экзистенциальной неопределенности), с тем отличием, что ничего само, конечно, не напишется, но весь путь от размышлений о чтении к написанию текстов о смыслах проходишь с ним за ручку. На очень подробных примерах авторы показывают, как текст раскладывается на кучу маленьких кусочков и как они потом поэтапно пересобираются в какой-то аналитический продукт. Параллельно авторы отвечают на все болезненные вопросы, с которыми сталкивается на своем профессиональном пути любой качественник, а именно: что и как можно и нельзя генерализировать, откуда мы знаем, что нас не обманывают и что мы, в свою очередь, тоже никого не вводим в заблуждение. Мне бесконечно жаль, что какого-то такого учебника не случилось со мной еще раньше, в бакалавриате, а из-за того, что его нет в переводе, он продолжает не случаться с кучей исследователей самого разного возраста и уровня.

[1] Hennink, M., Hutter, I., and Bailey, A. (2011) Qualitative Research Methods, London: Sage.

Александр Глушков

Думаю, что как ученый я еще нахожусь в процессе становления. Кроме чтения «для удовольствия» мне, конечно же, приходится читать большое количество специальной литературы, к знакомству с которой было бы глупо подходить с завышенными читательскими ожиданиями. Точно могу сказать, что решение заниматься историей не было связано с прочтением какой-то одной книги, скорее оно вызревало из комплекса произведений, которые я читал, причем часть из них носила энциклопедический характер. Кажется, в десятом классе я читал трилогию Василия Яна о монгольских завоеваниях – романы «Чингисхан», «Батый» и «К последнему морю». Почему эти книги так на меня повлияли? Наверное, потому, что в школе мы всегда смотрели на события XII–XIV веков со стороны Древнерусского государства, что вполне естественно. Ян заставил меня взглянуть на эти завоевания глазами жителей Средней Азии и Востока. Написанные с огромным количеством художественных допущений, эти книги тем не менее произвели на меня большое впечатление, дали импульс к изучению истории Древней Руси на более глубоком уровне. Соединившись с моим увлечением историей древних цивилизаций, которое в детстве, наверное, проявляется у многих, этот интерес вылился в решение присмотреться к историческому образованию.

Уже будучи историком, я был если не потрясен, то, во всяком случае, сильно впечатлен романом «Зимняя дорога» Леонида Юзефовича, при написании которого было использовано большое количество архивных материалов. Эта выстраданная автором очень важная книга повествует о малоизвестном эпизоде Гражданской войны, который разворачивался на Дальнем Востоке в начале 1920-х годов. Пожалуй, ее стоит прочитать хотя бы для подлинного понимания той трагедии, которая разворачивалась в нашей стране в тот период.

Книги и студенты

Елизавета Потапова

Я вижу некоторую трудность в ответе на этот вопрос, потому что, конечно же, книги очень зависят от курсов, в которых случается принять участие. Но я бы хотела рассказать о книге Дворы Янов и Перегрин Шварц-Ши^{^[1]}, на которую опираюсь и которой вдохновляюсь в преподавании. Это больше не книга, с которой всё началось, как с учебника Хенник и компании, а именно точка сборки в настоящем моменте. Когда я думаю о себе как об ученом в каком-то глобальном смысле, я представляю себя в компании этих выдающихся женщин, которые поставили перед собой задачу популяризировать интерпретивизм как способ исследовательского мышления и здорово в этом преуспели. Я, конечно же, не хочу сказать, что они единственные, кто говорил об этом, но, мне кажется, это как минимум очень заметные фигуры.

«Интерпретация и метод» пересобирает для читателя идею познаваемости мира и получения учеными каких-то абсолютных ответов о так называемом реальном мире. Это не значит, что авторы предлагают читателю удариться в абсолютный релятивизм, где всё что угодно может быть ответом на что угодно. Даже наоборот, для каждого вопроса есть ответ, но этот ответ по-своему единственный в той конфигурации обстоятельств, в которых он получен. То есть, будучи собой, со своими вопросами, со своим образованием и взглядами на жизнь, я смогу узнать в выбранном сеттинге вот столько-то. И вполне возможно, другой исследователь придет к немножко другому ответу, но это нормально. Для авторов «Интерпретации и метода» очень важной является идея методологической строгости в условиях множественности правд. Рефлексивность и транспарентность – это главные правила интерпретивистского исследования. Вот моя проблема, вот как я думала о ней в процессе, вот мои данные, вот выводы, к которым я пришла. Нет никакого короткого чек-листа, значимый ли получился результат. Я доверяю читателю принять информированное решение о том, заслуживают ли мои результаты доверия, рассчитывая, что он доверяет мне в ответ и смотрит на мой текст с желанием узнать что-то, а не намеренно ища способы подловить меня, найдя дырку в тексте.

Мне кажется, очень часто критическое мышление понимается людьми как повышенная настороженность, невозможность дать себя обдурить. Это становится канализацией какой-то тревожности в среде, не желающей тебе ничего хорошего. Я стараюсь не думать так о коллегах, потому что мне кажется, что, кроме нас самих, нет никого, кто сможет оценить нашу работу во всей ее удивительности и красоте. Мне кажется, что «Интерпретация и метод» предлагает думать о критическом мышлении как о признании уязвимости нашего процесса узнавания и, несмотря на это, способности доверять друг другу и, главное, себе в том, что мы тут для чего-то важного и общего.

^{^[1]} Yanow, D., & Schwartz-Shea, P. (2015). Interpretation and method: Empirical research methods and the interpretive turn. Routledge.

Александр Глушков

Трудно говорить о какой-то одной книге, поскольку историческое образование необычайно многогранно, а количество литературы, с которой приходится знакомиться студентам в ходе обучения, очень велико. За последнее время на лекциях и семинарах я неоднократно ссылался на книгу Юрия Слёзкина «Дом Правительства», которая, по моему мнению, является почти образцовым, хотя и дискуссионным, историческим исследованием. Слёзкин говорит о большевизме как религии. Качество работы с историческим материалом, которое демонстрирует автор, поражает, хотя детализация местами кажется даже излишней.

В качестве примера эклектичного и также довольно дискуссионного труда я в последнее время в своем учебном курсе приводил книгу известного челябинского историка Игоря Нарского «Фотокарточка на память», которая во многом меняет представление о труде историка. В общем и целом за годы обучения в бакалавриате студенты «перемалывают» десятки книг, но лишь к единицам из них они возвращаются, так же как я, например, уже после окончания университета возвращался к «Цивилизации средневекового Запада» Жака Ле Гоффа.

3 февраля, 2021 г.