Медленное чтение

В этом выпуске о своих любимых художественных и научных произведениях, а также о книгах, полезных в преподавании, рассказывают Елена Кочеткова, Яна Крупец и Жанна Кормина.

Художественная книга

Елена Кочеткова, научный сотрудник лаборатории экологической и технологической истории, доцент департамента истории Санкт-Петербургской школы гуманитарных наук и искусств НИУ ВШЭ

Честно говоря, мне было очень трудно выбрать лишь одну важную книгу, но после некоторых раздумий я решила, что это будет роман Анатолия Рыбакова «Дети Арбата». Это, пожалуй, не то чтобы любимая, но оставившая сильное впечатление книга. Я прочитала ее полноценно в относительно взрослом возрасте несколько лет назад, но впервые о ней услышала от одной информантки, у которой брала интервью в рамках университетского проекта по устной истории. После этого долгое время книжка была в моем must read списке, а о том, как много споров она вызвала в свое время по поводу соответствия или отклонения от исторических линий, сочетания субъективности и правдивости, а также художественной ценности, узнала после прочтения. Меня же этот роман тогда впечатлил по двум причинам. Во-первых, я нашла в нем мастерское изображение социально-культурного феномена Арбата, по факту довольно короткой улицы в центре столицы, как трагического пространства, вложенного в сложные судьбы конкретных людей, города и страны. Здесь я говорю именно про те удивительные описания образов, переплетение их линий, которые показаны в книге. Во-вторых, и по этой причине я особенно восхищаюсь талантом Рыбакова, это роман, показывающий движение всего и всех своими путями, но обязательно в неизбежном ускорении, от ожидания радости к ожиданию неминуемой гибели каждого участника и всех вместе. Я пока не знаю, каким будет мое отношение к работе после нового прочтения. Она снова в моем листе для чтения, но вернуться к ней мне трудно не только из-за нехватки времени, но и оттого, что это будет непростое погружение. В общем, от меня такое чтение требует внутренней готовности, но книгу я рекомендую, наверное, всем.

Яна Крупец, доцент департамента социологии Санкт-Петербургской школы социальных наук и востоковедения НИУ ВШЭ

Как бы банально это ни звучало, но одной из моих любимых книг по-прежнему остается «Джейн (Джен) Эйр» Шарлотты Бронте. Когда-то давно я запоем ее читала у бабушки и до сих пор помню то полное погружение в историю, запах страниц и черно-белые иллюстрации. Я всегда любила и до сих пор люблю книжки с картинками. В том издании «Джен Эйр» их было немного, но сам текст для меня был на удивление визуальным: читая, я так четко видела и героев, и интерьеры, и английские пейзажи, что никакая художественная экранизация до сих пор не может сравниться с теми первыми образами из моей памяти. Я думаю, что во многом такой эффект текст на меня произвел благодаря очень близкому мне переводу Веры Станевич. И несмотря на то, что в нем, в силу советской цензуры, оказались удалены отдельные куски текста, я до сих пор предпочитаю этот перевод всем остальным. Но, конечно, кроме визуальной стороны, мне всегда очень импонировали героиня и ее история: для меня это всегда была история верности себе и сохранения субъектности, несмотря на все давление окружения.

Мне кажется, рекомендовать книги, какими бы прекрасными они ни были, – это всегда очень рискованная история. Потому что чтение – процесс индивидуальный и очень контекстуальный и зависит не столько от самого текста, но скорее от времени, возраста, бэкграунда читателя и попросту его настроения. Для меня «Джен Эйр» была книжкой, которая очень сильно захватила и которая откликается до сих пор и, может быть, возвращает меня к той, какой я была в детстве. Но понравилась бы она мне сейчас – не знаю.

Жанна Кормина, профессор департамента социологии Санкт-Петербургской школы социальных наук и востоковедения НИУ ВШЭ

В моей читательской биографии не было такой единственной книги, к которой я возвращалась бы регулярно как к какой-то точке отсчета, или островку покоя, или источнику вдохновения. Но мне встречались книги, которые забирают целиком, такие, когда ты не можешь остановиться, читаешь до рези в глазах, днем и ночью, и, закрывая последнюю страницу, понимаешь, что мир для тебя уже не будет таким, как раньше. Именно такими были для меня, например, «Сто лет одиночества» Габриэль Гарсиа Маркеса. Чтобы подобное случилось, должны совпасть три вещи: книга должна резонировать с твоей личностью и жизненной ситуацией, с эпохой, когда она читается, ну и просто быть очень хорошей литературой. «Сто лет одиночества» были опубликованы в «Иностранке» еще до моего рождения, но прочла их я, отыскав по рекомендации друзей в залежах «толстых журналов» у нас дома, уже когда училась на первых курсах университета.

Еще одно сильное книжное переживание того же времени связано у меня с романом «Это я, Эдичка!» Эдуарда Лимонова: очень хорошо помню, как читала эту книжку в заплеванном зале ожидания провинциального автовокзала в какое-то хмурое время года в девяносто первом, что ли, году. Разлитая тогда в воздухе общая неясность будущего, в чем-то сходная с эмигрантскими переживаниями лирического героя книги, делала ее завораживающей. Надо сказать, что мое взросление пришлось на годы, когда вообще читали много, в том числе и потому, что через художественную литературу мы узнавали и учились говорить о собственном прошлом, о сталинских репрессиях в частности. Мы читали «Ночевала тучка золотая» Анатолия Приставкина, и «Дети Арбата», и Варлама Шаламова, и Александра Солженицына, и много всего другого.

Литературный процесс, разумеется, является частью реальности, так что социологам, антропологам и политологам, я думаю, вообще важно читать современную художественную литературу. Если же говорить о русской классике, то книжка, к которой мне интересно возвращаться, – это «Мертвые души» Николая Гоголя. В школе я ее как-то не заметила и, может быть, никогда бы к ней не вернулась, если бы в одной из экспедиций в Псковскую область мы с коллегой не поселились в сельской библиотеке – обычное, увы, место для размещения местными администрациями приезжающих, поскольку часто сельские библиотеки бывают разорены и заброшены, так что поселить туда чужих не страшно (помню, как-то в Вологодской области нас тоже поселили в библиотеку и предложили подтапливать печь валявшимися на полу книгами). И вот там-то среди немногих оставшихся книг обнаружились «Мертвые души», книга смешная и горькая, она здорово помогла нам сохранить бодрость духа во время работы, которая складывалась, помнится, непросто. Ну и гоголевская «Шинель», конечно, хороша, и «Невский проспект».

Академическая книга

Елена Кочеткова

У меня есть работа, с которой, как говорится, все и началось. Это «Размышления о технике» Хосе Ортеги-и-Гассета, а если точнее – выдержки из упомянутой работы, кажется, глава «Стадия техники» и какой-то еще кусочек. Я хорошо помню, что впервые прочитала эти главы, случайно попавшие ко мне в виде копий на листах А4, в конце 2008 года. Тогда я училась на третьем курсе специалитета, в какой-то степени симпатизируя онтологии и вообще как-то находясь в профессиональных поисках внутри философской дисциплины. Однако ранее я не сталкивалась тесно с исследованиями техники и технологий и, более того, даже не представляла, что есть разные гуманитарные подходы к осмыслению техники. Если я правильно сейчас помню, в моем довольно объемном университетском курсе по философии не было работ по технике. В общем, это был поворотный пункт, открывший для меня широкое поле исследований многообразных взаимодействий техники и человека, технологических изобретений и инноваций и, наверное, еще мира материальных вещей. Почему этот текст стал таким примечательным в моем случае? Думаю, потому, что он «внезапно» вскрыл мои имплицитные интересы и вообще завораживающе рассказал мне тогда о техническом материальном мире. Как мне на тот момент казалось (и кажется сейчас), в этой работе интересно объясняется, что у материальных предметов есть свое «бытие» и динамика, которую можно изучить через социально-технологические взаимодействия в процессе изобретений. Ортега-и-Гассет также показал различия между историческими и современными ему изобретениями и способами отношения и взаимодействия человека и техники. В дальнейшем от философских аспектов я перешла к историческому измерению техники и далее к технологической и отчасти экологической истории и истории экономики периода холодной войны, которой занимаюсь сейчас. Не могу сказать, что работа Ортеги-и-Гассета в дальнейшем оставалась очень значимой для меня профессионально, явившись скорее триггером моего профессионального интереса. Но, несомненно, ее стоит прочитать тем, кто интересуется философско-историческими аспектами техники и технологий.

Яна Крупец

За что я люблю социологию, так это за то, что она встряхивает тебя и показывает, что на окружающий привычный мир можно смотреть по-другому, не так, как мы привыкли. И одной из таких важных «встрясок» на четвертом курсе университета для меня стала книга Гарольда Гарфинкеля «Исследования по этнометодологии». Тогда она еще не была переведена на русский язык, и достать эту работу было невозможно ни в библиотеках Самары, ни в интернете (который тогда был в очень ограниченном доступе), но мне повезло: одна моя преподавательница и в будущем коллега и друг привезла ее из Америки, где стажировалась, и дала задание сделать по ней презентацию. И это был «взрыв мозга» и понимание того, как важно уметь менять привычные предметы изучения, оптику и масштабы, а также не бояться становиться пришельцем на своей собственной планете. И несмотря на то, что я так и не стала заниматься этнометодологией более глубоко, я думаю, что после прочтения этой книги уже невозможно оставаться прежним исследователем и игнорировать повседневность.

Жанна Кормина

Первой толстой книжкой, которую я прочитала лет в восемь или девять, был «Робинзон Крузо», не в адаптированной, а в относительно полной версии (относительно – потому что совсем полная включает массу рассуждений морально-религиозного свойства, и из советских переводов они были, конечно, изъяты). Это было очень скучное чтение, почти невозможно скучное, но книжку я все-таки освоила, хотя никакой радости не получила, только опыт преодоления препятствия и гордость от проделанной работы. Не знаю, оказал ли этот опыт влияние на мой выбор профессии, который случился довольно поздно и сравнительно случайно, но выявил некоторое упорство, в профессии необходимое, и, наверное, открыл интерес к дальнейшему чтению о приключениях и к знанию об иных человеческих мирах – тому, чем и занимаются антропологи.

Всерьез же на мой интеллектуальный вкус повлияла, пожалуй, «Осень Средневековья» Йохана Хейзинги и потом «Монтайю, окситанская деревня» Эммануэля Ле Руа Ладюри. Вероятно, первую из них сейчас читать не так интересно, как было в конце 1980-х, но вторая определенно может служить примером того, какой способна (а, по-моему, даже обязана) быть наука социально-гуманитарного свойства – увлекательной без популизма и умной без зауми. Историки любят ее за филигранную работу автора с нетривиальными источниками, антропологическому взгляду она дорога особенностями исследовательской оптики, тем, как внимательно автор всматривается в своих негероических героев. Еще мне очень приятно, что эту книгу перевели – и сделали свою работу превосходно – преподаватели истфака Уральского государственного университета, моей alma mater.

Книги и студенты

Елена Кочеткова

Пожалуй, в моем случае нет какой-то универсальной сквозной работы, которую бы я обсуждала на разных читаемых мной курсах. Однако я хочу упомянуть две работы, которые я по разным причинам неоднократно обсуждала на курсах и в рамках проектных семинаров в этом учебном году.

Прежде всего это первый раздел первого тома «Капитала» Карла Маркса, посвященного товару, и особенно часть, в которой рассматривается товарный фетишизм. Этот текст был важен в контексте обсуждения материального производства и особенно в рамках размышлений об истории советского варианта социализма. Так, обсуждение природы товара в марксизме было необходимым для понимания особенностей и отклонений от этой схемы товарно-денежных отношений и производства в СССР. Например, это было важно для обсуждения специфики капиталистического и социалистического производства в рамках читаемого мной курса по истории глобальных неравенств в исторической перспективе и в рамках проекта по истории материального мира позднесоветского общества, поддержанного Российским научным фондом.

Другой текст – это свежая и довольно толстая книга известного историка Одда Арне Вестада «Холодная война», которая стала очень важной для моих курсов по истории холодной войны. Вестад – признанный специалист в этой области, а эта его последняя работа представляет собой интересный обзор того, как в условиях холодной войны неодинаково или похоже, но обязательно связанно между собой развивались события в разных частях мира. Я бы посоветовала эту книгу в качестве базового чтения всем, кто хоть немного интересуется феноменом холодной войны.

Яна Крупец

На занятиях со студентами мы в основном работаем со статьями или главами из монографий. Но у меня есть список «необязательных» книг, которые выходят за рамки программы и ключевых ридингов, но тем не менее «относятся» к курсу, а их «необязательность», может быть, делает их более привлекательными для чтения. Там преимущественно книги, которые я недавно сама прочитала/перечитала и которые меня чем-то сейчас зацепили (как научные, так и художественные). И в этот список я недавно добавила книгу о грибах Анны Цзин («Гриб на краю света. О возможности жизни на руинах капитализма»), которую я не использовала для разбора, но периодически вспоминала в своих недавних лекциях. В этом полугодии я вела курсы по экономической социологии и по методам исследования (качественные методы и НИС) – и для того, и для другого курса книга оказалась откликающейся. Она предлагала новую, «свежую» перспективу и другой, неклассический язык, чем меня и зацепила. Мне кажется, автору удалось через очень локальное (сбор грибов в разных странах совершенно разными акторами) показать глобальное (международные цепочки поставок и логики капитализма), а также убедительно доказать, что нет однозначно «черного/белого», что разрушение может стать основой для нового и что наши интерпретации должны быть более «чуткими» и «настроенными» на многообразие жизни.

Жанна Кормина

Начну с того, что, по моему мнению, умение прочитать книгу и получить от нее удовольствие, эстетическое или интеллектуальное, – это то, чему должен среди прочего учить университет. Конечно, в рамках учебного процесса мы чаще даем студентам статьи или главы из книг, чем книги целиком, и это резонно: мы стремимся представить дайджест знания по своей дисциплине и хотим сделать его максимально полным, покрывающим по возможности все поле нашей науки – хронологически, тематически и географически. Понятно при этом, что академические стандарты в разных дисциплинах различаются, и если одни профессии требуют умения читать книги, другие почитают это за роскошь. Я преподаю на факультетах истории и социологии и понимаю, что если у социологов навык чтения книг в целом ниже, чем у историков, то это и оттого, что от историка-профессионала ожидается, что он напишет монографию, а лучше несколько, в то время как от социолога – вовсе нет.

Я преподаю социальную антропологию и антропологию религии, а также этнографические методы и в своих курсах всегда предлагаю студентам читать книги целиком: мы берем одну книгу на курс и читаем ее по главам наряду с обычным статейным семинарским чтением. Из удачных примеров совместного чтения могу назвать пронзительную книгу Alice Goffman “On the Run. Fugitive Life in an American City”, которую мы читали вместе с магистрантами-социологами на курсе по методам. На наших курсах в антропологическом майноре мы с коллегами тоже строим программы таким образом, чтобы студенты прочитывали одну или две монографии в течение семестра. Монографии мы каждый год меняем, чтобы нам самим не было скучно, тем более что в антропологии, как и в истории, книга остается важным и процветающим академическим жанром, так что каждый год появляется достаточно хороших книг, чтобы было из чего выбирать. Эта особенность – склонность к крупной форме – объясняется опять-таки спецификой дисциплины: мы читаем этнографические монографии, то есть такие, где автор, как и полагается антропологу, делает свои теоретические рассуждения на основе собственного полевого материала, собранного в течение нескольких лет работы, и всегда показывает в подробностях сам ход этой работы, себя в поле, способы сбора материала и то, каким образом его или ее материал «говорит» с большими теориями. Антропология – это медленное знание, и монография, мне кажется, прекрасно согласуется с этой ее спецификой.

21 мая, 2020 г.

Окна роста