Добродетели и пороки академиков

Проблемы профессиональной этики последнее столетие находятся в центре внимания людей разных профессий и сообществ. Обладают ли представители университетской корпорации специфическими пороками и добродетелями? Регулирует ли академическая этика нашу жизнь? Об этом размышляют Иван Аржанцев, Елена Вишленкова, Дмитрий Дагаев, Алексей Руткевич и Александр Чепуренко.

Если ты

порвал подряд

книжицу

и мячик,

октябрята говорят:

плоховатый мальчик.

 

Если мальчик

любит труд,

тычет

в книжку

пальчик,

про такого

пишут тут:

он хороший мальчик.

Владимир Маяковский (1925)

 

Алексей Руткевич, научный руководитель факультета гуманитарных наук

Добродетели и пороки ученых те же, что и у всех прочих людей. Смелость и трусость, вежливость и грубость, щедрость и скупость не зависят от уровня образования, эрудиции или рода занятий. Без так называемых кардинальных добродетелей – справедливости, благоразумия, умеренности и мужества – античные и средневековые мыслители считали невозможной благую жизнь. Глядя на то, что творилось у нас последние четверть века в Академии наук и в университетах, мы понимаем, к чему ведут алчность и тщеславие, но эти пороки были свойственны всей нашей «элите», да и обществу в целом.

Специфичной добродетелью ученых является стремление к истине. Противостоящих ей пороков множество – от глупости и лени до гордыни. Узость горизонта видения или торопливость, невоздержность обобщений, самолюбование, удовлетворенность достигнутым мешают этому стремлению. Для философов по определению высшей ценностью является мудрость, а она предполагает не только непрестанное движение к истине, но и добродетельную жизнь в соответствии с утверждаемым самим философом этическим каноном. Поэтому проповедовавший аскетизм, но не следующий этой проповеди Шопенгауэр или сделавшийся богачом стоик Сенека не раз осуждались за такую непоследовательность. Впрочем, сегодняшние «властители дум», ведущие борьбу за места «звезд экрана», куда больше напоминают «любомудров» из пьесы Лукиана Самосатского, которые подрались на пиру, не поделив курицу.

Конечно, пороки индивидуальные нередко поощряются порочностью социальной организации, они подкрепляются и утверждаются как норма. Несколько раз в неделю я, не открывая, стираю поступающие по электронной почте предложения опубликовать статью в англоязычном «высокорейтинговом журнале», а тем самым «повысить свой Хирш». Куда сложнее нравственные коллизии, проистекающие из возможных бесчеловечных последствий научных открытий. Причем речь совсем не обязательно идет о создании оружия или о генетике. Если следствием роботизации и «цифровой экономики» может оказаться безработица 5 миллиардов, то требуется именно античная добродетель благоразумия (phronesis, prudentia), каковую Цицерон определял как «знание того, к чему надо стремиться, и того, чего надо избегать». Добрые намерения без благоразумия могут вести к самым плачевным результатам – без этой добродетели все прочие добродетели слепы. Тот же Цицерон определял благоразумие как добродетель «риска и решения»; оно помогает нам избегать двух ошибок: принимать непознанное за познанное и опрометчиво с этим соглашаться; прилагать слишком большое старание к познанию темных предметов, далеких от человеческих нужд.

Иван Аржанцев, декан факультета компьютерных наук

Если говорить о добродетелях и пороках, которые характерны для ученых, на мой взгляд, они проистекают из одного источника. Настоящий ученый работает на вечность. Это должно вселять спокойную уверенность и оптимизм: все пройдет, а сделанное нами останется.

В интервью 2016 года мой научный руководитель Эрнест Борисович Винберг говорил о двух типах математических результатов: открытиях и изобретениях. Открытие чего-либо объективно существующего в природе – это огромное, мало с чем сравнимое счастье, оно наполняет жизнь смыслом. Исключительно приятно работать в коллективе людей, занимающихся чем-то значимым, ежедневно видеть их целеустремленность и самоотверженность, получать от них советы и поддержку. Если жизненные обстоятельства выталкивают в другую среду, трудно понять, как там можно находиться, и очень хочется вернуться обратно.

При этом работа ученого-теоретика, как правило, индивидуальна. Работать можно везде, было бы время и желание. Однажды я услышал, что для плодотворных занятий наукой нужны всего две вещи – крепкое здоровье и надежный тыл. Только с годами понимаешь, насколько это верно. Систематическая умственная деятельность производит из лучших представителей научного сословия особый тип людей: эти люди бесконечно преданы своему делу, их отличает неприятие глупости и бессмысленности.

Но здесь и один шаг до порока. Многие ученые живут под периодическим или постоянным гнетом трудных вопросов. Что ты сделал за свою жизнь? Есть ли по-настоящему серьезный результат? Да, ты хорошо преподаешь, у тебя есть ученики. А что сделали они? Ты активно публикуешься? И кто-то это читает? У тебя высокий индекс цитируемости? Но тебя цитирует, не читая, узкий круг таких же спорных персонажей, как ты. Тебя приглашают с докладами на ведущие конференции? На этих конференциях одни и те же 5-10 человек, которые считают себя мировыми лидерами в своей области, из года в год, но в разных странах рассказывают практически об одном и том же. Как раздробилась наука... Разве не права жена, когда говорит, что участие в конференциях – это способ на время сбежать от семьи? Это твой вклад в науку? Что от тебя останется?

Для большинства профессий подобные вопросы неактуальны. Но деятельность ученого специфична, здесь мало кто готов считать себя «рядовым бойцом исследовательского фронта». И человек срывается: «Это не теорема Смита, это моя, моя теорема! Ну и что, что я опубликовал (если опубликовал) свой результат в таком месте, где Смиту, да и всем остальным, его никогда не найти. Да, формулировка нечеткая, доказательство лишь намечено, там есть пробелы. Но все равно это придумал я, и это по-настоящему красиво. А Смит – ничтожество, его пустые педантичные тексты я читать не собираюсь». Отсюда происходят характерные для научной среды конфликты, противостояния «стенка на стенку», взъерошенная принципиальность и радикализм. Что делать, такая работа…

Елена Вишленкова, профессор школы исторических наук

Вопрос о пороках и добродетелях академических людей напоминает известное стихотворение Маяковского. Тем не менее проблемы академической этики ныне находятся в эпицентре международных обсуждений. На ежегодном семинаре в Страсбурге собираются представители университетских сообществ и исследователи высшего образования, чтобы сверить этические нормы, механизмы регулирования, обменяться опытом и предупредить о неудачах на этом пути. Публикуются результаты международных проектов по университетской добросовестности и добропорядочности.

Но формат издания предполагает не обзор этого исследовательского поля, а описание наблюдений историка о специфически университетских пороках и добродетелях. Есть ли они на самом деле? Полагаю, что университетскими их делают не люди, а условия. В университете работает и учится слишком много разных личностей. Их практически невозможно типизировать. Фильтры конкурсов и приемов не в состоянии отобрать культурно и психологически однородных людей. Им всем университетское пространство предоставляет возможности для реализации амбиций. В итоге здесь студент-аспирант-преподаватель проходит через череду искушений.

И мало где в других местах и корпоративных культурах столько искушений для развития гордыни. Причем на всех уровнях и во всех возрастных группах. В университете она иначе называется карьерным ростом, саморазвитием, экспертностью, компетентностью и прочими легализующими терминами. И до какого-то предела стремление доказать, сделать лучше, получить признание и правда является стимулирующим. Оно своего рода мотор, особенно в трудных условиях начала академического пути. Но в своих крайних формах именно в университете гордыня превращается в чванливость, непримиримость, агрессию, невосприимчивость к критике, ведет к требованию признания собственной исключительности.

Человеческая слабость зависти в условиях не столь конкурентной среды могла бы тихо тлеть, но в университете она оправданна рейтингами и легализуется необходимостью борьбы «за Истину» и за право на ее монопольное представительство.

Университет дает всем преподавателям власть над людьми. Даже начинающий ассистент, подчиненный практически всем коллегам по цеху, имеет слабо ограниченную власть над студентами. И это сильное искушение, способное развить мании и дать простор для реализации комплексов.

В этом отношении университет – своего рода увеличительное стекло для тех свойств, которые есть в человеке, но их рост не заметен для него самого. Научный проект Центра университетских исследований «Возрасты учености» показал, что университет – это царство кривых зеркал, и велико искушение выбрать для себя то, в котором ты краше.

Какие же специфические университетские добродетели и пороки в этой ситуации могут быть? Могу высказать по одному предположению в той и другой категории.

Добродетель всегда идеальна

Чтобы университету быть сообществом, а не суммой конкурентно настроенных, завистливых, гордых и властных людей, обладающих научными знаниями, в нем нужно как минимум сохранять верность корпоративным договоренностям (ограничителям) и быть благодарным не только по отношению к вышестоящим. В идеале договоренности должны меняться медленно, а вступающие в университет неофиты должны получать свод конвенций в наследство и становиться, таким образом, единоверцами с их учителями и коллегами.

Соответственно, если совет профессоров решил, что они не торгуют учеными степенями (поскольку долгое время продавали степени и диссертации и считали это нормальным), значит, в данном академическом сообществе уже недопустимы те, кто этим занимается. Если университетские советы приняли решение, что интеллектуальное воровство табуированно (ведь веками считалось, что знание универсально и конечно, а значит, не является ничьей собственностью), то должны разоблачаться случаи присвоения чужого труда и идей.

Кажется, что все это очевидно, но история показывает, что труднее всего университетам давалась формализация, удержание общих правил, отказ от исключений. Наверное, поэтому в российских университетах так и не удалось за всю их историю установить возрастные ограничения для занятия преподаванием (каждый профессор требовал исключения), добиться единых стандартов качества образования (каждый университет и факультет устанавливал свою планку), заключить договоренности о критериях научного оценивания (оттого и различаются диссертации, защищенные в разных университетах).

Собственно, способность выполнять заключенные конвенции, а не пересматривать их слишком часто или в одностороннем порядке могла бы сделать академиков профессией. Но достичь этого не удается – в том числе и потому, что хочется менять договоренности, и потому, что многие умеютэто делать и имеют возможность это сделать в силу властных ресурсов (участия в советах и комиссиях). Во всяком случае, университетские преподаватели не стали профессией со своей этикой, ценами на услуги, собственными коллективными интересами, защищенными профессиональными организациями и достоинством «свободного ученого сословия».

В университетских архивах значительная часть протоколов заседаний различных советов посвящена спорам, обвинениям, разоблачениям попыток нарушить, отступить или радикально изменить ранее заключенные соглашения о правилах академической жизни. В этой ситуации главная задача университетской администрации заключалась в том, чтобы удерживать (и самой не разрушать) достигнутые невероятным трудом конвенции. Современные университеты для этого не ограничиваются авторитетом ректора или попечителей, а создают комитеты и комиссии по этике.

Порок всегда реален

С нежеланием руководствоваться корпоративными формализованными нормами связан очевидный университетский порок – фарисейство. Раньше его называли «лицемерие», сейчас он укутан в одежды «университетской доксы», «профессорской риторики», «академического дискурса».

В университете люди пишут и говорят особым (академическим) языком. В его словаре много просветительских и гуманистических понятий. Но языком ангелов любят говорить дьяволы. Владение словом и пером было и является поныне эффективным оружием борьбы за всегда недостаточные ресурсы и за репутации. Искусством речи и письма конвенциональные понятия изменяют свое значение, договоры переформулируются и переинтерпретируются. Когда не хочется признаться в промахах и собственной неспособности, есть искушение изменить картину мира окружающих, обосновать правоту новой версии или доказать, что она и есть правильная старая.

Свидетельства этих ценностных мутаций хранятся в архивах, зафиксированы в письмах и мемуарах. Они сохраняются даже в тех случаях, когда человек при жизни тщательно формировал память о себе. Очевидно, никто не в состоянии контролировать все потоки информации и память других людей. В этой ситуации для историков университетов одна из самых трудных задач – прорваться через фигуры речи и эзопов язык университетского говорения о себе. Авторы университетских текстов все как один представляют себя защитниками академических ценностей и альтруистами, борцами за качество обучения и исследования, но проявляют агрессию при распределении ресурсов, стремятся к нарушению договоренностей, замечены в борьбе (часто скрытой) против коллег, в интересе к сегодняшним благам в ущерб декларируемым вечным ценностям.

Поскольку историк не вовлечен в ту конкурентную борьбу, которую изучает, поскольку освобожден от флера влияния, которое высказывающийся имел на своих слушателей, у него есть возможность увидеть в текстах игру идентичностей, борьбу за ресурсы, статусостроительство. Как правило, письменный текст дает свидетельств больше, чем хотел сказать говорящий. К тому же всегда есть возможность сопоставить утверждения и принятые решения. Такие проблемы перед историками стояли не всегда. В XIX и XX веке исследователи пересказывали архивные документы и тем самым воспроизводили, а не объясняли отношения в изучаемых университетах. Изучение способов сокрытия истинных интересов, дискурсивного характера текстов повлекло за собой череду реабилитаций и показ дутых репутаций в науке.

Александр Чепуренко, руководитель департамента социологии

Порок мне достаточно очевиден. Это неумение (или нежелание) применить свои познавательные способности к анализу серьезных изменений, происходящих в структуре, организации и управлении учреждениями науки и образования. Люди, которые по роду своей деятельности изучают живую и неживую материю как нечто движущееся, почему-то не могут или не хотят применить такой же подход к собственной альма-матер. Вздохи по поводу бюрократизации и сожаления по прекрасным прежним временам как-то не переходят в размышления о причинах и природе тех изменений, которые происходят с башней из слоновой кости. А между тем уже множество умных статей и книжек связывают с наступлением так называемого академического капитализма внутреннюю перестройку университетов по тем же лекалам и принципам, по которым строится современная крупная корпорация. Та же мелочная регламентация, то же засилье «простых и понятных» менеджменту, хотя и не всегда адекватно отражающих внутреннее состояние и достижения организации «показателей эффективности», тот же дефицит горизонтальных связей – в ущерб иерархиям. Почему-то большинство академических работников склонны связывать эти изменения с чем угодно, только не с глобальным переходом к «университету 3.0», который начинается, по понятным причинам, с университетов-лидеров.

А вот добродетелей отметил бы больше. Но если говорить только об одной – то это, наверное, готовность делиться знаниями и опытом. Университетская аудитория – это ведь, по большому счету, площадка обмена добытыми знаниями, приобщения к академической культуре и традициям, а иногда и просто к культуре… Все по-разному, с разной мерой таланта и изобретательности, но в своем абсолютном большинстве преподаватели всегда готовы приобщать студентов к творческому поиску, втягивать в проекты и экспедиции, консультировать, помогать сделать выбор в учебе и профессии. Это и называется социализацией, которая пока остается важной функцией университета. Сохранится ли эта добродетель в будущем, когда студент не будет отвлекаться от своего гаджета, проглядывая выложенные на разных платформах «полезные знания», упакованные в 10-минутные стандартные муви, – большой вопрос. И пока не ясно, какими иными важными для общества добродетелями будут отличаться прокторы и тьюторы, в которых превратится большинство нынешних преподавателей...

Дмитрий Дагаев, заведующий Научно-учебной лабораторией исследований спорта

Порок – дисконтирование будущего (порой слишком уж сильное). Академическая профессия полна соблазнов. Нередки ситуации, когда мы сталкиваемся с выбором: получить здесь и сейчас или когда-нибудь в будущем. Нам хочется поскорее опубликовать статью, защитить диссертацию, получить грант. Академический ангел за правым плечом убеждает нас вылизать все формулировки в тексте, еще раз проверить базу данных, постараться усилить результат. Одновременно из-за левого плеча доносятся голоса: «Завтра дедлайн приема статей в специальный выпуск журнала», «Ничего, что не успел доделать, – разобьешь на две работы», «Да какая разница, все равно никто не прочтет». И вот тут скрывается большая опасность: в угоду желанию получить плюшку прямо сейчас можно близоруко упустить что-то более важное в долгосрочной перспективе. Например, академическую репутацию. Недавно я столкнулся с таким случаем. Один коллега получил по электронной почте предложение за умеренную плату быстро опубликовать статью в журнале. Журнал приличный: Scopus Q1, сайт журнала не вызывает никаких подозрений. Коллега откликнулся на это предложение. Через три месяца коллега получает на почту гранку журнала и уже предчувствует скорую академическую надбавку 3-го уровня. Но все оказывается не так просто. Эксперты по одному виду приложенного файла со статьей заподозрили что-то неладное. В журнале 50 публикаций на разных языках, в основном на языках постсоветских стран. У этих статей нет единого стиля верстки. Обложка журнала почему-то сделана в старом стиле, уже год не использующемся. Зайдя на сайт журнала и увидев, что такой автор на сайте не обозначен, эксперт сразу все понял. В итоге неудачливый автор остался без надбавки и без уплаченных денег. Но что еще неприятнее – он теперь навсегда оказался со своей работой в сомнительной компании доверчивых авторов еще 50 работ. И только академический спамер, рассылавший заманчивые предложения, как всегда, в плюсе. Этого бы не случилось, если бы автор не так сильно дисконтировал будущее и не старался обойти стандартные процедуры рецензирования за счет небольшой суммы.

Добродетель – бескорыстное служение образованию и науке. Академический мир держится на таком служении. Многие коллеги дают экспертные комментарии в СМИ и читают научно-популярные лекции, руководят студентами и проводят разнообразные факультативы, входят в редколлегии журналов и рецензируют работы. Ни в каком контракте (даже в едином!) невозможно заложить стимулы к тому, чтобы заниматься всем этим помимо основной нагрузки. Внутреннее любопытство отражается в таких коллегах в виде огонька в глазах. Этот огонек в глазах движет академический мир вперед.

Авторы текста: Аржанцев Иван Владимирович, Вишленкова Елена Анатольевна, Дагаев Дмитрий Александрович, Руткевич Алексей Михайлович, Чепуренко Александр Юльевич, 26 ноября, 2018 г.