О Париже

Олег Воскобойников , профессор школы исторических наук факультета гуманитарных наук

Впервые я попал в Париж в 11 классе по школьному обмену с престижным и пижонским Лицеем Людовика Великого. Я помню людей, помню музеи, Сент-Шапель, но уже не очень хорошо помню Нотр-Дам. Шёл 1993 год. Учителя и осчастливившая нас визитацией Бернадет Ширак, тогда мэрша, уверяли, что мы все лапочки и нам всем предстоит учиться в Сорбонне. Эта простая мысль запала мне в душу.

Французский я знал, и в Париж я попал уже более-менее сформировавшимся студентом. С 1998 года я учился во французском колледже в Москве при МГУ под руководством парижского профессора Шмитта. Пожалуй, с этого начался мой Париж – еще до того, как я туда выехал. Окончив специалитет истфака МГУ и поступив в аспирантуру, я поехал во Францию сначала в магистратуру, затем в аспирантуру – в самом конце прошлого тысячелетия. Волею судьбы и милостью французского правительства Париж оказался моей второй родиной на несколько лет.

Я учился в Высшей школе социальных наук, EHESS, сегодня это достойный партнер Высшей школы экономики. По правилам французской академической жизни, магистрант может слушать курсы как в университете, к которому он прикреплен, так и в любом другом, причем курсы соседей и конкурентов идут тебе в зачет. Аспирант же вообще может учиться чему и где пожелает, никому ни в чем не отчитываясь. Астрономически объективный рай! Мои учителя мне объясняли, что надо послушать разных людей. Я стал ходить и в старую Сорбонну, и в Новую Сорбонну, и в Школу хартий, в Высшую практическую школу, на лекции при крупных музеях, на конференции бесчисленных исследовательских институтов. В общем, заглядывал во все академические углы Парижа.

 

Конечно, в разных университетах Парижа есть отличия и в стиле преподавания, и в стиле ведения научных поисков, и в атмосфере. Тогда разительно отличались  между собой «старая» и в целом «правая» Сорбонна и «молодая» и почти поголовно «левая» Высшая школа социальных наук. Mutatismutandis, разница между ними была приблизительно такая же, как между МГУ и Высшей школой экономики, с соответствующим подтруниванием друг над другом. EHESS улыбаясь говорила, что она открыта всем ветрам, даже Сорбонне. Сорбонна же обычно более резко отзывалась об EHESS (примерно как МГУ о Вышке), но в целом относилась к ней уважительно, как к серьезному конкуренту. Мне всегда казалось, что в Сорбонне к студенту относятся более безразлично, чем в Москве, на родном истфаке МГУ. Но EHESS во многом оказалась родной - благодаря домашнему уюту.

С другой стороны, Высшая школа социальных наук – это только магистратура, а Сорбонна – настоящий университет, в котором учатся и магистры, и бакалавры, соответственно поток студентов невероятный. И когда мы говорим об академической среде во Франции, надо учитывать, что в каких-то вузах поток в десятки тысяч студентов, и преподаватели тонут под их бесконечными письменными контрольными работами, а в каких-то – относительно небольшие магистерские школы.

В Париже трудно найти свое место под академическим солнцем, потому что все туда рвутся, а в Москве я оказался немножко парижанином и, надеюсь, в какой-то степени посланником парижской науки в нашей стране, сначала в МГУ, затем и в Вышке. В 2000-е годы была более интересная, чем сейчас, экономическая конъюнктура. Мне казалось, что можно строить что-то свое в Москве, растить «школу», как я по наивности себе представлял.Мир слегка поменялся. Не то чтобы он стал совсем безнадежным, но в целом гуманитарная наука не в чести везде, даже на Западе. Там платят в евро, но мало, ученые живут бедно, хотя, конечно, не так бедно, как в России. Там никого не увольняют, если взяли на работу, но кафедры по моей специальности закрываются повсеместно.

Есть и свои плюсы. Скажем, слияние тридцати парижских университетов и школ в большие «полюса», как они сами их называют, - северный, южный и западный. Это хорошо, потому что возникают новые кампусы, которые стоят немыслимых денег, сливаются библиотеки, начинается общение, возникают совместные программы. Но не менее очевидно и то, что центр Парижа, населенный студентами со времен Абеляра и Элоизы, заполнится туристами и клерками.

Если попытаться нарисовать в общих чертах образ парижского ученого, мне кажется, что хороший французский ученый такой же, как хороший немецкий или американский.

 _____________________________________________________

Диалог гуманитарных и социальных наук самим своим возникновением во многом обязан послевоенной Франции. 

 ______________________________________________________

Но отнюдь не все знаменитые французы того поколения, чьи имена сейчас у всех на слуху, сразу достигли успеха во Франции. Они стали властителями дум благодаря тому, что выехали из Франции и поучились у других. Есть ученые, что называется, franco-français, «французы до мозга костей», владеющие латынью наравне с gourmandise, есть и космополиты, говорящие и даже думающие на иностранных языках – я в основном учился у последних. Конечно, это все это происходило по-французски, а французский обладает собственной научной риторикой, переводимой на другие языки лишь с потерей целого ряда достоинств, в том числе научных. И нынешняя научная стилистика – наследница того поколения, которое пришло в университеты после войны.

Считается, что парижане стервознее, чем провинциалы. Они хорошо одеты и вечно куда-то спешат. Ездят в основном на метро, потому что это безумие - ездить на машине по европейской столице. Сколько бы они денег ни зарабатывали, спускаются в не всегда приятно пахнущее метро. А если уж парижанин сел в машину, он много бибикает и вообще склонен хамить, потому что он спешит. Но все-таки это немного стереотип, в реальности парижанин парижанину рознь. Это первое.

Второе. Коренных парижан очень мало, в основном все откуда-то приехали и скоро уедут. На двух приезжих приходится один иностранец.

Я легко  узнаю коренных парижан среди ученых. Им свойственна особая уверенность в себе, иногда и самоуверенность, но чаще особое, передающееся и мне ощущение, что ты – из Парижа.

У меня был в Париже очень близкий друг, Ален Сегон, он умер несколько лет назад, не дожив до 60-ти. Филолог-классик, директор старого издательства Les Belles Lettres, один из самых умных людей, которых я знал. Он прожил всю жизнь в одном районе, в романтических «Новых Афинах», к северу от Лувра и Биржи, у подножия Монмартра. В 14 лет он купил себе на скопленные деньги старый томик Петрарки с параллельным текстом на итальянском и на французском и задался целью издать всего Петрарку во французском переводе. К концу жизни Ален осуществил юношескую мечту с помощью первоклассных филологов из нескольких стран. Диссертацию он не защитил, на госэкзамене отказался отвечать про Мариво, «потому что не любил Мариво». Но когда-то его без всяких формальностей воспитывали знатоки древностей, родившиеся в XIX столетии, а в мои дни самые почтенные французские ученые ставили его очень высоко в своей области. Мне посчастливилось жить у него много лет, потому что он был очень отзывчив к молодежи, которой зачем-то понадобились давно всеми забытые классики. Для меня он стал парижской инкарнацией ренессансного гуманиста, всезнающего uomo universale, всегда готового бескорыстно делиться своими знаниями. Для верности картины отмечу, что ворчал на политику он не хуже любого парижанина. В негодяях и скотах оказывались и политики, и шарлатаны от науки. Молодой поросли доставалось слабее: « Из двенадцати диссертаций по классической филологии за последний год восемь можно выкинуть сразу . Из четырех оставшихся две гениальны и две неплохие». Как нетрудно догадаться, подобные разговоры вдохновляли русского аспиранта на великие свершения в отделе рукописей Национальной библиотеки…

У парижанина есть своеобразный инстинкт колокольни. Это то, чего нет у других французов. Даже самый продвинутый и космополитически настроенный, говорящий на нескольких языках, повидавший мир парижанин все равно остается парижанином. Но большая часть парижской науки состоит не из парижан, а из французов, приехавших штурмовать Париж в свои студенческие годы. В моем поколении практически все такие. Мне кажется, что парижанин инстинктивно стремится уехать из Парижа, ему нужен какой-то другой мир. Наверное, есть закон отношения провинции и столицы, по которому уроженец столицы стремится куда-то еще. Поэтому мне кажется, что настоящие парижане из науки уходят.

Я думаю, что при всех его минусах, бестолковом климате, когда вообще непонятно, как одеваться, Париж - великая столица. Ее прелесть в компактности, которая делает жизнь здесь удобнее, чем в Лондоне или Нью-Йорке. Лондон – это город, который, как мы знаем, всю свою историю соревнуется с Парижем, он, может быть, более имперский, но и более разбросанный, а метро не славится надежностью. В Париже, конечно, тоже все ломается и бастует в самое нужное тебе время, но благодаря метро, RER, трамваям, автобусам, «велибам» или самокату весь старый Париж в черте бульварного кольца (т.е. бывшего вала) – как на ладони.

Я люблю Париж и за то, что здесь можно при желании спрятаться от белого света в отличных библиотеках, от Национальной до какого-нибудь почти монастырского Сольшуара. А можно за неделю обрасти дружбами и явками на всех языках сразу. Одним словом, Париж – не избитая тема, а «жилище славных муз».

Автор текста: Воскобойников Олег Сергеевич, 29 июня, 2017 г.