О Праге

рассказывает Сергей Медведев*, профессор департамента политической науки факультета социальных наук

Сергей Медведев*

Я учился на отделении международной журналистики в МГУ, и одна из прелестей этого обучения заключалась в том, что в течение четырех лет мы учили язык одной из «братских стран», как это тогда называлось, и на пятом курсе ехали в страну изучаемого языка. Можно было выбрать венгерский, немецкий (и поехать в ГДР), корейский даже (и поехать в Северную Корею!) – а я выбрал чешский. Не знаю почему, что-то екнуло в сердце при слове «Прага». И на протяжении нескольких лет я глубоко изучал язык под руководством чешских и российских преподавателей и в сентябре 1987 года отправился в Прагу и провел там полный учебный год, с сентября по май, на факультете журналистики в Карловом университете.

Когда разговор заходит об академической жизни в Праге, кажется, что речь должна идти о старом университете, о каких-то университетских традициях. Но ничего такого тогда не было. В СССР уже шла перестройка, а в придушенной «доктриной Брежнева» Восточной Европе царил абсолютный застой. И факультет журналистики Карлового университета был зашоренным идеологическим факультетом. Учился я там чисто формально, писал диплом по так называемым «событиям 1948 года», когда от народной демократии Чехословакия при помощи Советского Союза перешла к коммунистической диктатуре. А я в тот момент готовился к поступлению в аспирантуру философского факультета МГУ (куда в итоге так и не пошел) и много недель провел в знаменитой Славянской библиотеке, одной из лучших пражских библиотек. Там я обнаружил множество книг по русской философии, которые в СССР в то время было невозможно достать, в том числе из домашних библиотек русских эмигрантов, уехавших в Прагу в 1920-30-е годы, с их личными экслибрисами. Там я прочел Розанова, Бердяева, Флоренского – все то, что в Советском Союзе еще было закрыто в спецхране.

Этим моя академическая жизнь исчерпывалась. Но колоссальным образовательным опытом стала для меня сама Прага как концентрированный образ европейской культуры. Наверное, лучше всего этот город описан Миланом Кундерой в «Невыносимой легкости бытия». Прага времен застоя, Прага времен распада Империи. Зачарованный, заколдованный, выморочный город, в котором веяло то ли Кафкой, то ли Майринком, где за углом Еврейского квартала мог появиться Голем. Затянутый туманом, распадающийся на глазах, – с домов осыпалась штукатурка. В большей части старого города отсутствовало центральное отопление, поэтому пахло углем, как на железнодорожном вокзале. Город, напитанный мифами, музыкой, литературой, находящийся на излете полувековой социалистической эпохи. Это был мой первый выезд за рубеж, и все это произвело на меня сильное впечатление. Впоследствии я бывал в Праге еще не раз, и всякий раз это был уже другой город. Я поездил по Европе, повидал много «игрушечных» городов, и сама Прага стала теперь туристическим, пряничным городом. Но это и сейчас одно из лучших мест на земле.

В тот приезд я глубоко втянулся в жизнь города. У меня появилось много друзей и интересов, а стипендии, которую выдавали в советском посольстве, не хватало, особенно на покупку книг: за рубежом тогда были магазины советской книги, где продавались самые дефицитные издания, например «Мифы народов мира». Поэтому я подрабатывал и перепробовал много всяких занятий. Сначала я работал в типографии на Вацлавской площади, но советские студенты меня благополучно заложили, настучали в посольство, потому что подрабатывать было нельзя. После этого все мои работы были полулегальные. Я мыл трамваи в трамвайном депо Михле, убирал вагоны дальнего следования в железнодорожном депо Нусле, подметал улицы. В отдельные дни в пять утра я шел на биржу труда, получал наряд и шел работать. А в другие дни работал по ночам в депо, где вместе с командой каких-то темных личностей нас запирали на 10-часовые смены: забирали наши паспорта, закрывали нас, и мы работали. И потом, в пять утра, когда еще не ходил транспорт, я возвращался к себе в общежитие по абсолютно пустому Карловому мосту – это невозможно себе представить сегодня. Карлов мост – это одна из главных туристических достопримечательностей мира, он запружен 24 часа в сутки, а тогда я мог там оказаться совершенно один какой-нибудь февральской ночью, наедине со статуями, и от реки поднимался туман. И еще я подметал улицы Праги, в частности дорогу из аэропорта Рузине, когда туда прилетал Горбачев говорить свою речь об общеевропейском доме. По иронии судьбы не прошло и года, как я уже писал речи тому же Горбачеву. Вернувшись в Москву, я поступил на работу в Институт Европы, где мы плотно работали с помощниками Горбачева, и я писал массу записок и заготовок для речей. Тогда, в конце 1980-х – начале 1990-х, власть была более гибкой, открытой для диалога, для экспертизы, и поэтому такое могло оказаться возможным – из дворников в спичрайтеры.

В Праге хорошо проводить тематические экскурсии. Мне интересна русская Прага – Прага русской эмиграции, с Аверченко и Цветаевой, с приездами Бунина, Ходасевича; еврейская Прага, Прага Моцарта… Моцарт очень любил Прагу. Там была сыграна премьера «Дона Жуана», которого он для Праги и писал. «Амадей» Милоша Формана снимался в Праге, а не в Вене. В Праге силен австро-венгерский дух, так что можно говорить еще о габсбургской Праге. Блестящая империя. Наверное, самая музыкальная империя, что была на свете, – танцующая, вальсирующая и относительно мирная.

Сами чехи практически не меняются. Они открытые и добродушные. Они пережили период социализма, как бы зажмурившись, не заметив его. Конечно, у них была своя компартия, свои политические процессы, свои стукачи. Но население в массе своей оставалось швейковским, благодушным, сосредоточенным на своих частных делах. И в то же время чехи очень педантичны и по-немецки исполнительны: если они сказали, то сделают. Для меня они такие славянские немцы, хотя чехам такое сравнение, наверное, не понравилось бы.

В Праге гаргантюанская культура потребления пива. Я, наверное, уже никогда в жизни не выпью столько пива, сколько выпил в Праге, потому что там оно пьется как вода. Там совершенно нормально пойти посидеть с друзьями и за один вечер выпить пять-шесть пол-литровых кружек пива. Причем пьется оно определенным способом, особенно если это Plzeňský Prazdroj – дорогое, качественное пиво, которое пьют по большим праздникам. У «Праздроя» должна быть такая плотная пена, чтобы она могла удерживать монету в одну крону: кладешь монету на пену, и она не тонет. Соответственно, пена оставляет кольца на внутренних стенках кружки. И нужно пить так, чтобы оставалось шесть колец, – тогда не сильно пьянеешь.

Сейчас, вернувшись в Прагу, я бы пошел в обычную пражскую «господу», пивную, не обязательно в центре, а где-нибудь в районе «Прага 5», в Смихове, неважно. Просто пойти, сесть с местными, выпить пива, взять классическое чешское вепро-зело-кнедло – это свинина, тушеная капуста и кнедлик. Обязательно сходил бы на концерт в «Рудольфинум» – легендарный концертный зал, где прошли лучшие часы моей пражской жизни, или на оперу в Национальный театр.

Там, напротив театра, есть важное для меня место – кафе «Славия», типичное венское кафе на берегу Влтавы, которое существовало всегда: при Австро-Венгрии, при независимой Чехии, при президенте Бенеше, при Томаше Масарике, при коммунистах – и существует сегодня. Ты можешь зайти и сидеть сколько хочешь: час, два, – только нужно что-то заказать. И так как у меня было негусто денег, я выяснил, что есть вещь, которая стоит даже дешевле чая: по-чешски это называется «шлехачка» – взбитые сливки для кофе. А еще в венских кафе на больших палках висят ворохи газет. И в Праге конца восьмидесятых можно было найти британскую прессу или вдруг какую-нибудь Monde diplomatique. И вот я, ничего не видавший 20-летний советский юноша, заброшенный в центр европейской культуры, брал блюдечко этих взбитых сливок, аккуратно зачерпывал ложечкой, листал газеты и глядел в окно. Я смотрел, как торопятся люди по набережной Сметаны, как течет Влтава, как вечером люди идут в театр и зажигаются городские огни, и чувствовал себя абсолютным европейцем. В смысле моего воспитания, моего миропонимания, моего ощущения Европы это кафе дало мне не меньше, чем университетские занятия. Когда-то из культуры кафе вышла Французская революция. Существовало такое кафе «Прокоп» в Париже напротив «Комеди Франсез», куда актеры заходили после спектаклей Мольера, и там на их посиделках зарождались вольнолюбивые идеи. До Французской революции было еще полсотни лет, а там уже все бурлило.

Я мог бы жить в Праге. Этот город соразмерен человеку, и Чехия как страна очень удобна в размерах, особенно бывшая Чехословакия. Чехию легко можно проехать на поезде из конца в конец. Там есть среднегорье, холмы, леса, а дальше в Словакии – высокие Татры. Красивые реки, разнообразные ландшафты, средневековые замки. И Прага – город многообразный, живой, динамичный и одновременно исторический. Далеко не со всеми городами у меня складывались такие благоприятные отношения. Например, я за много лет так и не смог наладить отношения с Парижем или Лондоном, мне там неуютно. А есть города, в которых я себя очень хорошо чувствую: это Берлин, Нью-Йорк, Барселона и вот моя родная Прага, с которой тридцать лет назад началась моя дорога в Европу и в большой мир.

* Сергей Медведев включен Минюстом в список физлиц, выполняющих функции иностранного агента.

5 апреля, 2017 г.