Когда попросили написать про город, в котором родился/учился/влюбился/жил/преподавал, я сразу подумала о Риге. Хотя есть еще город, невероятный по значению в моей жизни, – Париж. Даже если бы я была там не много раз, а всего единожды – в 1987 году. Есть города, навсегда сразившие своей красотой, – Venezia di notte, куда я впервые попала именно ночью, или одаривший чувством вечности Рим, или неизменно трогающая духом времени, запечатленного не в стенах, а в жителях, – Варшава. Но, конечно, прежде всего я напишу о Риге, потому что это единственный город, который всегда со мной. В том смысле, что я такая, как есть, благодаря тому, что я выросла в Риге и окружали меня рижане.
Для меня любая прогулка по Риге – это путешествие сквозь детство. Via est vita. Жили мы на улице Леона Паэгле (теперь Антонияс), и моя первая дорога – в парк – пролегала мимо знаменитой улицы рижского модерна Фрича Гайля (теперь Алберта), спроектированной Михаилом Эйзенштейном, отцом великого кинематографиста. По улице, мощенной булыжником, мы пересекали великолепную, тоже с многочисленными зданиями в югендстиле улицу Кирова (теперь Элизабетес) и шли в Стрелковый парк (теперь парк Кронвалда). Стрелковый парк тянулся вдоль бульвара, сплошь застроенного роскошными зданиями посольств и былой рижской (немецкой) аристократии. На Алберта меня водили специально рассматривать здания, а вот Элизабетес уже считалась «обычной» улицей. Мы в дом на Элизабетес, 10а, чуть ли не каждый день ходили в мясной магазин, и ни разу никто не указал мне на роскошный дом на Элизабетес, 10б, с деталей которого художник Квасьневский теперь делает ювелирные реплики. Я его «увидела» только несколько лет назад, посмотрев украшения на выставке в музее и приехав в салон по этому адресу. А ведь этот дом ничем не уступает лучшим образцам питерского модерна на Крестоостровском.
Позднее ареал моей детской Риги расширился до улицы Ленина с двумя образующими ее памятниками – Ленину и Свободы (была она ул. Ленина, а стала ул. Свободы – Бривибас), Бастионной горки, деловых кварталов. По ним мы ходили с родителями к ним на работу в Латвийский государственный университет, с бабушкой в цирк и оперный театр. Позднее появилась Старая Рига, ее я открыла, когда лет с десяти начала ходить по городу самостоятельно. Мы с подругой почти каждое воскресенье блуждали там по узким улочкам среди запущенных домов и руин, удовлетворяя детскую страсть к поискам таинственного. Позднее рижские кладбища тоже стали местом прогулок: тенистые, романтичные, с надгробиями и склепами, или регулярные, с рядами аккуратных могил.
По Риге я могу провести две экскурсии. Одна – «Рижский модерн», несколько километров рижского модерна прямо от железнодорожного вокзала и до морского, а обратно по паркам (Кронвалда, Эспланада, Бастионная горка и Верманский). В последнее лето таких экскурсий я устроила три. Другой маршрут – по Старой Риге, теперь она «как новая», отреставрирована, насыщена кафе и сувенирными лавками, увешана стилизованными вывесками, эмблемами и фонарями. Таинство исчезло, но всем нравится, да и мне тоже. Просто, в отличие от модерной Риги, в которой реставрация не разрушила связи с детством, а скорее эстетизировала прошлое, средневековая Рига теперь ненамного более «моя», чем, например, Краков или Любек. Впрочем, она в детстве была не средой обитания, а скорее «заколдованным местом».
В рижской жизни существовал определенный порядок или – распорядок.
В распорядок дня непременно входила прогулка по городу. Чаще всего это были прогулки с дружескими разговорами по одним и тем же улицам или парковым аллеям. Это могли быть прогулки друзей, коллег, родителей с детьми, с такими, которые уже не нуждаются в выгуливании, но нуждаются именно в беседе. Так каждый день ходил гулять мой отец.
В распорядок года входил летний отдых на взморье. Именно летний, в другие сезоны на море почти не ездили даже на день. Все старались снять на лето хотя бы комнату. Кто любил более активную, светскую жизнь, снимали на центральных станциях, склонные к уединению селились подальше, наслаждались пустынным пляжем, собирали грибы и ягоды. Мы всегда жили в центре, и жизнь в летнее время строилась вокруг замечательных симфонических концертов и театральных гастролей. Вечерами обязательно гуляли вдоль моря. Взрослые ходили на танцы. Танцы вообще в то время были приняты везде; в гостях, в домах танцевали много. Были популярны рестораны, причем не все, а лишь единичные, «старые». И они тоже были связаны с довоенной историей. В них еще сохранялись «настоящие» официанты, во всяком случае, официанты были выучены так, как это было принято до войны.
Зимой мы ходили в рижские театры. Тогда рижским ТЮЗом руководили такие известные впоследствии в Москве режиссеры, как Павел Хомский и Адольф Шапиро, их творчество было взрывным, эпатажным. Теперь в этом неказистом здании, которое, кажется, не ремонтировали со времен моего детства, Новый рижский театр и идут спектакли знаменитого Алвиса Херманиса с латышской труппой (удивительный ансамбль актеров). Билет, кстати, можно купить за 5 евро, но попасть трудно, надо заказывать заранее. Латышские театры тоже были интересны, но, наверное, не режиссурой. Я не помню имен латышских режиссеров, а вот замечательных латышских актеров помню хорошо.
Символическим локусом для меня остались рижские кафе, сохранявшие в 1950-70-е годы, да и позднее, свою досоветскую атмосферу. Каким-то образом люди, работавшие там, ухитрялись производить не типовую, а ту самую, вкусную кондитерскую продукцию, которая делалась до войны. И атмосфера, и посетители были того же сорта, той же самой культуры: старушки, которые встречались каждый день в пять часов, пили свой непременный чай-кофе с пирожными и разговаривали; друзья, пришедшие повидаться; коллеги, не спешащие домой с работы. Да, в Риге, кажется, не существовало понятия «спешить», представьте, каково мне жить в Москве!
В целом Рига для меня – место европейской довоенной культуры. В Западной Европе, как я поняла позднее, эта культура стремительно исчезла после семидесятых годов, а в Прибалтике или в Польше оказалась намного более устойчивой. Люди этой культуры прежде всего сохраняли стиль довоенного времени: манеру себя вести, разговаривать, одеваться, осанку, улыбку, способы времяпрепровождения и формы гостеприимства. В прослойке рижских «бывших» не было видимых социальных перегородок. Портной и профессор выглядели и вели себя примерно одинаково. Носить твидовое пальто и кашне и обязательно снимать шляпу при встрече было приметой достаточно широкого круга рижан. Также и рижские кафе существовали не для людей с каким-то определенным достатком или статусом, а скорее для тех, кто продолжал поддерживать старые привычки, которые, в общем, оказались неистребимы.
Отдельная важная в моей жизни группа – рижские учителя. Я имею в виду уровень учительской культуры, отношения с учениками, ответственность, умение себя презентовать, самоуважение. Наших молодых учительниц никак нельзя было назвать училками, а из пожилых учителей – с «седыми прядками над нашими тетрадками» – была только одна, и ее-то мы как раз терпеть не могли. Молодые учителя отлично выглядели, пожилые держали фасон (и спину). Учителя устанавливали дистанцию, не форсировали голос, не размахивали руками, были строги. Они были бедны, но тем не менее со вкусом одеты. И разговор, который они с нами вели, их реплики казались нам очень ценными. Мы ими восхищались. Понимаете, я всех их помню.
Когда я оканчивала школу, то уже довольно много знала о том, как устроена в Риге университетская и академическая жизнь, потому что мои родители работали в Латвийском государственном университете. У нас бывали их друзья и коллеги. Это были умные, интеллигентные, образованные люди. И тем не менее в моем школьном кругу все, как чеховские сестры, твердили: «В Москву, в Москву». То есть не поехать поступать в Москву было невозможно, не поступить и вернуться – обидно. Для меня отъезд из Риги был предопределен, и мои родители этому не препятствовали. Конечно, речь шла буквально о нескольких вузах: МГУ, МФТИ, МИФИ, творческие студии и училища. Даже в Бауманку, медицинский или МГПИИЯ им. М. Тореза из Риги не ехали, справедливо считая, что в Риге такое образование не хуже. И действительно уровень преподавания в Риге был очень высокий, я уверена, что требования не уступали московским. Только в Москве преподавали «звезды», которых в Риге не было, и совсем другое сообщество студентов. Когда я начала учиться в МГУ, у меня было ощущение, что я не из одного города в другой перебралась, а приехала в совсем другую, БОЛЬШУЮ страну.
У меня странные отношения и с Москвой, и с Ригой. Я ни тот, ни другой город не могу считать своим. Я долго-долго, до последних лет говорила «у вас в Москве», «у вас, у москвичей», то есть для меня было совершенно естественным говорить о москвичах «они». Без негативного оттенка. Просто я знаю, как «у них принято», знаю, как они живут, знаю, как они себя ведут в тех или иных ситуациях, знаю, какие они, но это – «они». С Ригой тоже не все так просто. Когда я стала жить в Москве (а мне сразу понравилось жить в Москве, несмотря на бытовые трудности и отвратительный общепит), то довольно быстро поняла, что, может быть, для меня Рига и мой город, но я не совсем своя для Риги, Рига – это все-таки город не для рижан, а для латышей. Мне сейчас даже трудно объяснить, как именно я это поняла, но это случилось очень давно, когда я стала в Ригу приезжать к родителям в гости. А я так скучала по Риге и по родителям (здесь мне трудно отделить одно от другого), и по всему, что сейчас назвали бы рижские «урбанистические практики», что я на одном только втором курсе слетала в Ригу 13 раз. Это притом, что советский человек летал на самолете довольно редко, а если летал, то куда-нибудь в Сочи или в Сибирь. А тут – 13 раз за 9 месяцев слетать в Ригу! Я прилетала на неделю, в сессию между экзаменами на три или два дня, потом уже реже, но все равно часто, потому что, видимо, мне это было очень нужно. И почти все летние каникулы до 1991 года проводила в Риге. И проклинала сырое холодное лето, и завидовала загорелым отпускникам с юга, и все равно снова и снова отправлялась в Ригу.
Читать выпуск 12 Географии Вышки