«Диалект – одна из самых хрупких и ценных особенностей брянской деревни»

Андрей Мороз, а также А. Захарова, Д. Игнатьев, У. Курьянова, Е. Очкасова, М. Толкачева, Е. Фролова, М. Чайкина

Три экспедиционных сезона – с 2016 по 2018 год – фольклорная экспедиция школы филологических наук ездила в Злынковский район Брянской области. Район существует совсем недолго: он был создан в 1944 году и расформирован в 1959-м, а потом вновь создан в 1988-м. И в этнокультурном, и в языковом отношении, и долгое время административно эти земли относились к Новозыбковскому уезду, а затем району, а некогда принадлежали Стародубскому полку. В конце XVII века сюда начался приток старообрядцев. Одно из согласий старообрядчества даже получило название по центру этой территории – новозыбковское. Но особый интерес, который заставил нас выбрать эти места для исследования, – это близость к украинской и белорусской границам, определившая характер традиционной культуры и языка этих мест. Местные жители шутят, что у них петух на три государства поет, вспоминают, как в голодные послевоенные годы ездили в Гомель продавать овощи и покупать хлеб: земледельцы в колхозах вынуждены были в это время, чтобы выручить немного денег на покупку муки или хлеба, продавать свой лук и картошку. Одновременно историческая память хранит имя местных землевладельцев старых времен и доброе отношение к ним: уже не осталось тех, кто бы мог их помнить, но рассказы о них составляют важный пласт локальной нарративной традиции:

А когда пана нашего в семнадцатом году поймали, Розенбаха… Тут же пан у нас был, ну его арестовали коммунисты наши доморощенные, так он им сказал: «Хлопцы, – кажет, – вам дадут землю, рабочим дадут… крестьянам дадут землю, но учтите: по земле будете ходить, на земле будете зерно растить, по зерну будете ходить, а хлеба будете просить». Вот как дальновидно видел человек. Так же оно и получилось. В город ездили за хлебом[1].

Эта земля много всего испытала: голод, бесконечные войны, оккупацию, партизанщину, религиозные конфликты, чернобыльскую катастрофу… Последнее обстоятельство едва не отвратило нас от поездки, но радиологические карты убедили, что страхи преувеличены, а дозиметр, который постоянно был с нами, никогда не показывал уровня радиации выше, чем в среднем по Москве.

---

[1] Здесь и далее цитаты из полевых записей даются в отредактированном виде, приближенном к литературному. При необходимости значения диалектизмов и пояснения даются в квадратных скобках.

Злынковский и Новозыбковский районы официально признаны пострадавшими от радиоактивного заражения, а жители получили от государства денежную компенсацию на покупку жилья в «чистом» месте. Поэтому мы увидели полностью опустевшие деревни или деревни с единственным жителем – печальная картина. Однако уехали далеко не все, жизнь продолжается, а радушие местных жителей входило в резкий контраст с традиционно высокими глухими заборами (старыми – из досок и новыми – из гофрированного железа), окружающими хаты, и такими же глухими воротами метра два высотой. Заборы и ворота, однако, не служили препятствием для работы и общения.

Самое первое впечатление по приезде в Злынковский район – от встречи с директором школы, которая должна была нас поселить. Звоним с дороги: «Подъезжаем!» – «Хорошо, я вас встречу!» На дороге верхом на скутере сидит женщина лет пятидесяти. В руке пакет. Директор. Отдает нам пакет: «Это я вам торт испекла. С приездом! Поезжайте за мной». С таким эскортом мы прибыли к месту жительства.

Местное топонимическое предание гласит, что некогда Екатерина II проезжала через Злынку и попросила у кого-то из жителей напиться. Хозяева-староверы ей отказали, соблюдая запрет пользоваться общей с иноверцами посудой. Екатерина прозвала их злыднями, а город – Злынкой. Но деревенские жители подчеркивают, что это не про них, а про город, а они, напротив, всегда рады гостям.

Многие участники нашей экспедиции – москвичи, и опыт жизни в деревне, в которой все жители знают друг друга и из одного конца в другой можно с легкостью дойти пешком, оказался совершенно новым и поражал размеренностью и открытостью жизни. Приходя на интервью, мы стучались в калитки, которые обычно оказывались не заперты, и люди, видевшие нас впервые, принимали нас весьма радушно. Не может не тронуть то, с какой любовью они всегда говорили о своих селах, где зачастую родились и прожили всю жизнь. Это трепетное отношение к родному месту заметно и в самом облике деревни: в аккуратно выкрашенных в яркие краски колодцах и стареньких домиках с резными наличниками на окнах, в самодельных украшениях на участках и в общем порядке на улицах. Здесь на старых столбах и крышах возвышаются огромные гнезда буслов, или ботянов (аистов). Это считается хорошей приметой, рушить аистиные гнезда ни в коем случае нельзя. К этим птицам на Брянщине особое отношение, им даже дают имена. Буслы часто становились героями рассказываемых нам историй: легендарных (аист раньше был человеком, но за то, что он заглянул в данный ему Богом мешок и выпустил оттуда гадов, Бог превратил его в птицу и отправил собирать их обратно в мешок), мистических (аист может отомстить за разрушенное гнездо, устроив пожар, да и вообще, он предсказывает несчастья) и бытовых (аисту скармливали пойманного ужа и т.д.).

Особенности этих мест острее воспринимаешь не глазом, а слухом. Прежде всего в речи выражается специфическое пограничное положение злынковских деревень в непосредственной близости от территории Белоруссии и Украины. Местный говор вобрал в себя черты белорусского и отчасти украинского языков. Это смешение языков сказалось не только в звучании речи, которая по произношению гораздо ближе к белорусскому, чем к условному стандарту русского языка («яканье», «аканье», неслоговые «у» и отвердение некоторых согласных), но и в лексике говорящих.

Конечно, приезжие сумеют без труда объясниться с местными жителями, тем более что сами носители диалекта охотно подстраиваются под чужой словарный запас, заменяя привычную лексику литературной. Однако при долгом общении на различные темы начинаешь сталкиваться с незнакомыми словами все чаще: к примеру, фольклористам нередко приходится слышать слово «калисишний», означающее «давнишний, прежний» и образованное от общеупотребительного в белорусском слова «калісь» (когда-то, давно). Как показал опыт наших поездок, у людей среднего и младшего возраста диалектизмы в речи встречаются все реже, постепенно исчезает особенное, нежное произношение. Диалект – одна из самых хрупких и ценных особенностей брянской деревни.

Особенности жизни на границе между тремя этносами ощущаются не только в том, как говорят, но и в том, о чем говорят. В этом месте живы в памяти бытовавшие здесь когда-то обряды пограничья. В куту (красном углу) в некоторых домах до сих пор хранятся украшенные рушниками иконы, называемые Свечами, – нам посчастливилось их увидеть. Раньше эти иконы хранились по году у разных жителей села и в определенный праздник торжественно переносились из дома в дом, теперь же находятся на одном месте, так как обряд перенесения Свечи, распространенный на территории западнорусских областей – Смоленской, Брянской, Калужской – и практически всей Беларуси, пограничный не столько даже в географическом, сколько в конфессиональном смысле (между католичеством и православием), ныне совершается крайне редко. В каждом селе, куда мы приезжали на день или же жили всю экспедицию, нам рассказывали, как на один из церковных праздников, соблюдая строгие правила (половики на земле, икона украшена, и нести ее нужно вдвоем, после внесения в дом – трапеза и т.д.), переносили икону. Целый кладезь рассказов о перенесении Свечи открылся нам в селе Рогов, где своя Свеча была на каждой улице. Местная жительница рассказала нам, как в домах, где должна была «гостить» икона, в честь ее перенесения готовили праздничный ужин или обед. Переносить могли икону с изображением не только кого-то из святых, но и праздника:

…когда-то в каждом поселке была икона такая, что ее переносили. Вот по порядку идет: подошла очередь моя, я беру. Вот… человек уже там отправляет [читает молитвы] в вечер, ужин готовит, а назавтра переносят, примерно [например], ко мне – я уже обед готовлю. Такое было. В каждом поселке разные иконы. Вот на нашей улице, на Новой улице – Рождество, на Гайдуковке – там Николай. В Ломанке, где я жила еще в детстве, там Андрей был. На Бирюлевке Егорий был, в Сергеевке – Покров, на Парасочкиной – Иван.

Не так часто, но все же возникал в рассказах жителей брянских сел и другой обряд пограничья – «вождение сулы». Об этом традиционном шествии женщин или девушек с песнями по селу с возможным выходом за его пределы в один из значимых дней весенне-летнего цикла (Пасха, Вознесение, день Петра и Павла и др.) сохранились весьма отрывочные и нечеткие воспоминания. Нам около десяти раз рассказывали о «суле» как об обряде («празднике»), существовавшем, вероятно, еще раньше, чем Свеча («Еще моя мать говорила, покойница: сулу водили. А как яны сулу водили?»). Многие детали «вождения сулы», такие как время, цель, участники, песни, направление процессии, частично или полностью забылись. Однако сама фиксация этого обряда (пусть не детализированная) имеет большое значение и вновь напоминает о том, что злынковские и новозыбковские земли – восточный предел пограничья.

Свойственный этим местам культурный эклектизм выражается, наряду с прочим, в сосуществовании различных религиозных течений. В регионе есть как православные и старообрядческие общины, так и общины штундистов, которых местные жители называют шкунды. Это слово образовано от названия близкого к баптизму протестантского движения. В отдельных деревнях такое разнообразие конфессий постепенно сходит на нет: без притока новых верующих баптистские общины исчезают. Такую ситуацию мы застали в деревне Карпиловка, в которой побывали в 2017 году. Тем не менее в городах поликонфессиональность остается ощутимой: в самом Брянске насчитывается несколько баптистских церквей, а в районных центрах, таких как город Новозыбков (в прошлом один из центров старообрядчества), есть действующие старообрядческие храмы, интересные своей архитектурой и собранием икон. Деревенские жители не питают никакой неприязни к представителям альтернативных православию конфессий, хотя часть из них не без осуждения рассказывает о былых обычаях старообрядцев, не желавших пить из одной кружки с противниками их веры и державших особую – «поганую» – посуду для таких гостей. В том, что все конфессии всегда мирно уживались друг с другом, состоит еще одна особенность Брянского региона. В ходе экспедиций нам не раз довелось убедиться, что открытость и доброжелательность в целом характерны для жителей Брянщины.

Конечно, пока слух о «приезде студентов из Москвы» не распространился по всей деревне, нас с осторожностью пускали в дома, порой принимая за цыган или коммивояжеров. Да и наличие диктофона вызывало недоверие и провоцировало вопросы. Однако подозрительность и страх быстро сменялись искренним радушием, и с нами начинали делиться сокровенным, параллельно накрывая на стол и собирая корзины овощей, одаряя нас соленьями и салом, а уже через несколько дней топили для нас баню, после которой угощали чаем и крыжовником. В подобной обстановке – в большей степени дружеской, чем формальной – фиксировались самые яркие и подробные сюжеты, из которых больше всего поражают былички о ведьмах и колдунах.

Кажется, истории о волшебных превращениях, порче и приворотах в брянских деревнях (как и во всяких, наверное, деревнях) витают в воздухе и каждый год не перестают удивлять даже опытного собирателя. Например, в селе Спиридонова Буда (2017 год) нам рассказывали быличку о досаждавших людям колдунах-оборотнях и о знахаре деде Михальке, который умел вычислять этих ведьмачей и отделывать (снимать порчу, нейтрализовывать действие колдовства) с помощью своей палки-ковылки:

Это было… моя матка с седьмого года, а ее матка туды далее. Дак она еще как была же… девкой, не женщиной еще, а девкой, ну и дружила с хлопцем. А пошла за другого замуж. Так он уже что орудовал, а был колдун такой. На коромысле летал. Когда ее мужик пойдет на работу, он вечером сюда, в окно. На коромысле на том. Пока уже дед не поймал его да хорошенько ему не дал… Он знал, как делать, а этот знал, как отделывать [снимать колдовство]. У него палочка была, такая вот, ковылкой они ее звали, ковылкой. И той ковылочкой… И все, колдун тот превращается уже в человека, так, как и положено. Сын у них был. Вот пойдет уже гулять из этой улицы на ту улицу. Домой идти – свинья гонит. Свинья их гонит, обыкновенная рюха, и старается уже укусить. Он раз прибежал домой весь мокрый. Дед кажет: «Что такое?» – «Да сегодня не пойду, ну гоняет свинья!» Во. – «Постой… ладно, иди, я подойду. Только в какое время будешь уже идти ты оттуда?» Сын пошел гулять, а дед уже стал ждать. Дождались. Они только доходят до двора – и она выскакывает, свинья, бежит и хватает вот прямо за ноги, чтоб уже укусить. Во. Ну а тут дед палочкой той цоп! – баба [то есть оказалось, что это не свинья, а баба]. Он тогда ее хорошенько отходил хлыстом, дак она: «Михалечек, миленький, больше не буду!».

Экспедиция в некотором роде нарушает привычный деревенский быт: в пространстве, где все друг друга знают, новые люди, безусловно, привлекают внимание. В школу, где мы жили, постоянно приходили любопытные дети, чтобы пообщаться со студентами и рассказать анекдоты и страшилки. Иногда и старшие информанты уже после интервью приходили к нам, чтобы спеть еще одну, не пришедшую в голову во время интервью песню, уточнить детали ранее поведанной истории или рассказать новую. В каждом селе находился человек, интересующийся местной культурой и пытающийся по-своему сохранять ее. Часто это завклубом, библиотекарь или учитель, который записывает «старинные» слова, местные песни, собирает по собственной инициативе небольшой музей народного быта. Такие люди не только охотно показывали нам свои собрания, но и сами с удовольствием вспоминали истории, поведанные им когда-то бабушками и дедушками, активно помогали в поиске информантов и в выработке особенного к ним подхода. Заведующая библиотекой села Рогов собрала хор из старожилов деревни, и нам удалось записать много красивых песен почти в «естественных условиях», когда исполнительницы вспоминали слова тут же, во время пения, и иногда, как положено, расходились в версиях.

Сельская жизнь чередовалась с поездками в ближайшие города. Новозыбков во многом сохранил дореволюционную застройку: одноэтажные и двухэтажные деревянные домики, украшенные богатой резьбой, двухэтажные дома из красного кирпича. Сам город небольшой, можно обойти за несколько часов спокойным шагом, но мы приехали не только чтобы посмотреть на лебедей и уток в пруду городского парка, заглянуть на оживленный городской рынок, где продают белорусские товары и продукты домашнего производства, или посетить краеведческий музей, экспозиции которого, кажется, сохранились в неизменном виде еще с советских времен. Новозыбков – город староверов, и наибольший интерес для нас здесь представляли, конечно, старообрядческие церкви: Спасо-Преображенская церковь новозыбковского согласия, отреставрированная и выглядящая торжественно, и еще находящийся в процессе реставрации древнейший старообрядческий Никольско-Рождественский храм белокриницкого согласия. Его настоятель, несмотря на ремонт, показал иконы старообрядческого письма и продемонстрировал крюковые ноты, много рассказал об истории храма.

Обратный путь лежал через Брянск с обязательной остановкой в нем. Работа закончилась, осталась экскурсионная программа, однако и в ней натренированный взгляд фольклориста везде находит профессиональный интерес: Свенский монастырь с обустроенной у подножия холма, на берегу Десны, купелью; покрытые зеленью, скрывающей множество деревянных подмостков, Большой и Малый Судки (сказочные овраги в самом центре города, где сохранился кусочек почти деревенской жизни: небольшие частные домики, огороды, колодцы); памятник Гагарину, изображающий его в момент, когда он идет рапортовать об успешном возвращении из полета и у него развязался шнурок (его бронзовый ботинок, уже отличающийся по цвету от основного памятника и маняще блестящий, натирают на удачу прохожие); Покровская гора, где у самого склона стоит богатырь Александр Пересвет, весь обвязанный цветными ленточками, и за каждой скрывается чье-то заветное желание. Завязать бы одну и нам, чтобы снова вернуться на Брянщину.

 

14 декабря, 2022 г.