Республика Дагестан

Добрушина Нина Роландовна

профессор школы лингвистики, заведующий международной лабораторией языковой конвергенции

Мы (Н.Р. Добрушина, М.А. Даниэль, Т.А. Майсак) начали ездить в Дагестан еще студентами в составе лингвистической экспедиции МГУ, которой руководил А.Е. Кибрик. Он возил большие группы, человек по двадцать, договариваясь со школами, чтобы нас пустили туда жить. В те годы Дагестан был для нас в первую очередь местом увлекательного общения с ровесниками-студентами на фоне изумительной природы – высоких гор, зеленых лугов, горных рек и кое-где озер (в Дагестане они редки). Потом я осознала, что самое интересное, что я делаю за весь учебный год, – это написание экспедиционного отчета про глагольную морфологию исследуемого языка. Сам Дагестан с его уникальной культурой, людьми, селениями в те годы занимал меня меньше. Местные люди представали в основном в образе учителей, с которыми мы работали, которые приносили нам простоквашу и чуду (дагестанские тонкие лепешки с начинкой) и звали возвращаться, когда мы уезжали. Я помню считанные разы, когда мы оказывались в местных домах. Жизнь происходила в основном в школе. То, что сейчас кажется мне в экспедиции самым интересным, тогда было на периферии.

Когда много лет спустя, в 2011 году, в Вышке открылось направление лингвистики и у нас появились собственные студенты, идея повезти их в Дагестан казалась заманчивой, но не слишком реалистичной. Со времен нашего студенчества Кавказ политизировался, слово «Дагестан» стало ассоциироваться с опасностью, и поначалу мы не надеялись на то, что родители отпустят студентов с нами даже на самых осторожных условиях. Однако обстоятельства сложились иначе. С одной стороны, мы встретили Анвара и Майсарат Мусаевых, учителей из селения Мегеб, которые в 1990 году были опорой экспедиции МГУ. Оказалось, что все эти годы они вспоминали студентов (то есть в том числе нас), смотрели фотографии, обсуждали подробности того единственного мегебского лета, когда в их сельской школе жили московские студенты. Мегеб показался нам спокойным и дружелюбным, Майсарат и Анвар рвались принимать, помогать и беречь. С другой стороны, среди студентов тогдашнего факультета филологии Вышки нашлись такие, которых готовы были отпустить родители. И мы поехали

Был май, в Мегебе цвели яблони, мы учили студентов различать многочисленные заднеязычные согласные мегебского языка, танцевали лезгинку и праздновали восемнадцатилетие Ильи Чечуро, который теперь пишет PhD по языкам Дагестана в Институте Макса Планка в Йене. Трудно было надеяться тогда, что спустя шесть лет в издательстве Language Science Press выйдет коллективная монография о мегебской грамматике, написанная пятью преподавателями Вышки и пятью студентами, теперь уже бывшими.

С тех пор мы не пропустили ни одного года. А в последнее время мы ездим в Дагестан два раза в год. Мы многое изменили по сравнению с тем, как организовывал экспедиции наш учитель А.Е. Кибрик. Мы ездим небольшими группами, не больше десяти человек – столько влезает в один микроавтобус. Мы живем только в частных домах. В каждом селе есть школа, но школа – это общественное пространство, оно никому не принадлежит, туда можно в любой момент наведаться, чтобы познакомиться с москвичами. Частный дом намного безопаснее, здесь ты гость, ты под опекой местной семьи. В экспедиционной группе обычно бывает два-три «взрослых» и семь-восемь студентов.

Как правило, самое трудное – найти телефон жителя нужного села. Дальше все идет по накатанной. Звонок незнакомому человеку: здравствуйте, мы из Москвы, лингвисты, хотим приехать к вам в село, найдете для нас свободный дом? Ответ всегда одинаковый: конечно, приезжайте, примем. Все. Можно ехать. Когда студенты спрашивают меня, где мы будем жить и что будет в нашем доме, я говорю: не знаю и не узнаю, пока мы не будем на месте. В Дагестане строить планы – безнадежное дело. Все решается на ходу, спонтанно, беспокоиться и задавать вопросы просто не имеет смысла. Главное, что есть человек, который считает вас своим гостем, – остальное приложится. С другого конца селения притащат старый, но работающий холодильник, соседка поделится сковородкой, пустой газовый баллон поменяют на полный – можно жить!

За неделю до приезда я звоню второй раз и прошу прислать за нами к самолету маршрутку. В каждом дагестанском селе есть несколько человек, которые зарабатывают перевозкой людей из села в Махачкалу и обратно. Общественного транспорта в горном Дагестане практически не существует. Прямо из аэропорта мы отправляемся наверх, в село, минуя беспокойную Махачкалу. По дороге останавливаемся, чтобы закупить продукты на первое время. Это первое соприкосновение с живым Дагестаном – рынок у дороги, сбоку пасется корова, местные с интересом поглядывают на нас. Загружаем ящиками фрукты и помидоры (в высокогорных селах они не растут). Покупаем горячую лепешку и рвем на куски прямо в машине. Дорога от аэропорта до села сейчас занимает часов семь-восемь (в наши студенческие годы мы обычно ехали два дня, останавливаясь по дороге на ночевку).

Свободных домов в селах сейчас много: люди уезжают в города, дома стоят пустые, за ними присматривают сельские родственники. Обычный домик – это две-три комнаты и большая веранда. В комнатах мы спим, на веранде работаем, едим и общаемся.

В девять завтрак. Его готовит дежурный. Дежурят все по очереди – и студенты, и преподаватели, обычно по две еды: первый дежурный – завтрак и обед, следующий дежурный – ужин и завтрак. Завтрак – это каша, чай, кофе, местный сыр, лепешка. Завтрак – это наше частное время. Гостей нет, можно пошутить, посмеяться, обсудить сельские новости. После завтрака начинается работа.

Кто-то уходит к «переводчику», то есть идет в дом к местному человеку, который будет переводить предложения или слова с русского на свой язык. Исследователь записывает ответы, думает над ними, задает уточняющие вопросы: а что, если вот это слово поменять? а если то же самое сказать про женщину, а не про мужчину? а если я вот так переставлю части предложения? Это тяжелая, утомительная для переводчика работа. Мы платим за нее, потому что хорошие переводчики – терпеливые и сообразительные – могут работать по пять-шесть часов в день. За усидчивых и вдумчивых переводчиков в группе неизбежно начинается конкуренция («Я к Магомеду». – «Привет, я с ним договаривалась еще вчера!»), они заняты больше всех.

Другой может взять диктофон и отправиться записывать тексты. Одна из задач лингвистической экспедиции – сделать корпус текстов на изучаемом языке. Чаще всего мы работаем с бесписьменными языками. Когда на таком языке перестанут говорить люди, от него не останется ничего, никаких свидетельств о его словаре и грамматике. Поэтому лингвист должен документировать язык, то есть собрать как можно больше текстов, перевести их с помощью носителей языка, разобрать их грамматику, собрать словарь.

Кто-то останется дома, потому что собрано уже много и пора подумать над материалом, разобраться в исследуемом грамматическом явлении, обсудить с руководителем, возможно – подготовиться к докладу на экспедиционном семинаре.

К обеду обычно все собираются дома, нередко уже успев пару раз перекусить в селе. Дагестанские дома гостеприимны, пришедшего нужно угостить, как минимум – напоить чаем с вареньем. За день напряженной работы иногда приходится пообедать раза четыре… К счастью, если приходишь часто, хозяйская хватка смягчается: «Куда пошла? А обедать?» – «Меня студенты ждут, они суп сварили, неудобно!» – «Ну ладно, возьми лепешку, утром испекла».

После обеда опять за работу: кто-то уходит к переводчикам, кто-то остается дома думать и готовиться к следующему дню. Бывают всякие хозяйственные хлопоты. Послать студентов в дальний магазин за гречкой (предстоит длинный разговор с пожилой хозяйкой магазина: какие новости в Москве? как учишься, все пятерки? молодец, оставайся у нас, замуж тебя выдадим…). По дороге посмотреть, как лечат больное копыто корове, лежащей на боку. Спуститься вниз, на годекан, куда пришла машина с фруктами и овощами из нижних селений; веселый продавец, которого в селении называют Шортиком – за то, что он однажды приехал в шортах (в Дагестане не носят шорт), с нашим приездом начинает появляться в селе чаще: мы выгодные покупатели. Сходить к приветливой Марианне, попросить оставить молока от вечерней дойки, иначе все будет пущено на сыр. У нее же можно помыться, если душ еще не занят кем-нибудь из наших, и посидеть в интернете. В нашем домике ловится только слабый сигнал, и то нужен навык, не у всех получается. Еще можно подняться на склон и собрать чабрец и мяту к чаю, а потом разложить все это в пустующей комнате, чтобы увезти с собой в Москву.

После ужина семинар. Часов в девять все усаживаются на подушках на полу (стульев в нашем домике немного) или укладываются на ковре. Расшарьте хендаут, начинаем. Экспедиционные хендауты осенью превращаются в отчеты, а потом в препринты и статьи. Если сил хватит – в книгу, но это дело долгое, на много лет. На семинар нередко заглядывает кто-то из наших местных друзей. Слушают наши жаркие обсуждения, периодически отвечая на вопросы: кстати, вот это правильное предложение? а как бы ты перевел на русский? После двенадцати начинаем расползаться. Перед сном выход на улицу – умыться ледяной водой и посмотреть на россыпь звезд в черном небе.

Каждый летний месяц имеет свои особенности. Когда мы приехали в июне, то все были заняты пчелами. Пчелы роятся, нужно их сторожить, чтобы рой не улетел куда-то, где его не найти. Я записала половину глагольного словаря, сидя в саду на подушке рядом с хозяйкой ульев. Она караулила рой, я спрашивала. Однажды мы за завтраком увидели, как по нашему участку мчится моя переводчица, за ней ее муж, за мужем его брат. Мы не могли пропустить такое зрелище, выскочили и побежали тоже. Оказалось, рой таки вылетел и сел на дереве на нашем участке. Хозяевам пришлось лезть на дерево, держа в руках специальный ящик на палке, куда рой удалось в конце концов снять. В августе нашим главным соперником была фасоль: она поспела, ее нужно было собрать, а потом лущить. Перед некоторыми домами усаживалась с этим занятием целая семья. С одной стороны – гора сухих веток, с другой – мешок, в который сбрасываются зернышки фасоли, с третьей – мы с компьютером. Фасоль потом повезут вниз или продадут перекупщику.

Летняя экспедиция длится недели три. Такая поездка посвящена грамматическому описанию языка. Еще бывают весенние, короткие поездки. Они организуются с другой целью – для исследования многоязычия. Дело в том, что в Дагестане очень много разных языков. В некоторых местах можно пройти пешком из одного села в другое и прийти в другой язык. Причем соседские языки могут сильно отличаться, например как русский и английский. Теперь представьте себе: два села, между ними час ходьбы, люди говорят в них на разных языках. Но ведь они общаются: у них общая граница, они что-то покупали друг у друга или меняли, они ходили друг к другу на свадьбы и похороны. Какой язык они использовали для общения? Мы не знаем этого в каждом конкретном случае. Знаем, что в разных местах это было устроено по-разному: где-то люди знали язык своих соседей, в других местах они говорили на лингва франка, то есть на третьем языке, который не был родным ни для тех, ни для других. Причем эти лингва франка были разные на разных территориях: аварский, кумыкский, азербайджанский. Русский стал использоваться для межэтнического общения только во второй половине прошлого века, после открытия советских школ.

Наши весенние поездки посвящены именно этому: мы хотим как можно детальнее описать структуру многоязычия в горном Дагестане, причем получить количественные данные, которые потом будут использоваться в разных исследованиях. Вместе со студентами Вышки мы побывали уже в 62 селах и в каждом пообщались с десятками, а иногда и сотнями людей, расспрашивая их о том, какие языки они знают, кроме своего родного, и какие языки знали их родители и бабушки с дедушками. В Дагестане семьи плотные, люди хорошо помнят своих предков. Опрашивая самых старых жителей, мы иногда узнаем, на каких языках говорили их бабушки и дедушки, родившиеся во второй половине XIX века. Данные, собранные в каждой такой поездке, загружаются в электронную базу multidagestan.com. Эти поездки устроены иначе, чем летние, потому что наша задача – быстро собирать данные в разных селах. Обычно мы выбираем такое место, где рядом находятся села с разными родными языками. Например, недавно мы ездили в село Карата, где люди говорят на каратинском языке. Оттуда за час мы дошли пешком до села, где говорят по-ахвахски. Немного дальше ахвахского села – багвалинское село Тлибишо. Еще мы доехали на микроавтобусе до Тукиты – там тоже свой особенный язык, он обычно называется диалектом каратинского, но каратинцы тукитинцев не понимают. Наконец, по соседству есть аварские села. Получается, что в этой зоне рядом жили носители четырех или пяти – как посчитать – разных языков, и мы должны были разобраться в том, как общались все эти люди до того, как в середине XX века к ним пришел русский язык. О результатах этой экспедиции мы с нашей нынешней аспиранткой Айгуль Закировой написали небольшую статью.

Когда я обсуждаю полевую работу с лингвистами, которые работают в других многоязычных зонах – на Дальнем Востоке, в Южной Америке, в Африке, – я обычно думаю, что нам страшно повезло с полем. Во-первых, мы работаем с живыми языками, на которых говорят все поколения (а не только пожилые люди, как во многих местах России). Во-вторых, Дагестан сейчас легко доступен: можно утром уехать из Москвы и вечером быть уже на месте. К тому же это совсем недорого: когда в Университете Нью-Йорка мы рассказывали, каков бюджет наших поездок, наши слушатели чуть ли не плакали от зависти. В-третьих, в Дагестане очень открытые, обаятельные и приветливые люди. Такое сочетание тепла, темперамента, чувства юмора и дружелюбия мало где встретишь. Наконец, там замечательно интересные языки! Сколько еще всего про них можно узнать и написать.

Но все это очень хрупко: дагестанский мир стремительно меняется. Люди уезжают из сел в города и переходят на русский язык. Старинные села потрясающей, уникальной архитектуры рушатся, рассыпаются на глазах. Прошлой весной мы впервые попали в село, где не все дети говорят на родном языке. Раньше такое нельзя было и помыслить – и вот оно, происходит на глазах. Честно говоря, хотелось плакать. Богатство языка и культуры, живое свидетельство того, каким был мир до пришествия глобальных языков и урбанизации, уходит, и мы должны срочно документировать все это, чтобы наши потомки не сказали нам: о чем вы думали?